ом и знал, что без риска невозможен выигрыш. Тем более он уже сделал ставки и ему было поздно отступать: ставя на Ракоши, он ставил не столько на него самого, сколько против Надя. Пока что ему удавалось убеждать Москву следовать в венгерских делах его советам — наперекор дующим из Москвы либеральным ветрам. В это время Хрущев признал даже давнего антисталиниста Тито и пошел на сближение с Югославией, но одновременно продолжал поддерживать, в Венгрии сталиниста Ракоши. Когда летом 1956 года Тито приехал в Москву, он всячески убеждал Хрущева отказаться от Ракоши.
"Советские товарищи" больше верили "своему человеку" в Будапеште, чем почетному гостю из Белграда. Если б произошло наоборот и Хрущев послушался Тито, а не Андропова, то Венгерской революции можно было бы избежать: Матиаса Ракоши сняли бы на несколько месяцев раньше и на несколько месяцев раньше возвратился бы к власти Имре Надь, который извилистым путем между кремлевскими указами и народными требованиями повел бы Венгрию к постепенным либеральным реформам. Удалось же избежать в тот раз революции в Польше, хотя революционная ситуация там в середине октября 1956 года, после рабочих беспорядков в Познани, была близка к той, что сложилась в конце октября в Венгрии. Однако октябрьский Пленум ЦК ПОРП в экстренном порядке кооптировал недавно освобожденного из тюрьмы и только что реабилитированного и восстановленного в партии Владислава Гомулку в члены ЦК, избрал его членом политбюро и первым секретарем.
Как только в Москве стало известно о польских переменах, советские войска, расположенные в Польше и на советско-польской границе, двинулись к Варшаве, а рано утром 19 октября на военном аэродроме вблизи польской столицы без предупреждения приземлился советский самолет, из которого вышли кремлевские вожди — Хрущев, Молотов, Микоян, Каганович и маршал Конев. Они сели в машины, которые помчали их через еще спящую Варшаву к Бельведеру, великолепному президентскому дворцу начала 19 века, где они лицом к лицу столкнулись с польскими руководителями.
— Предатели! — закричал с ходу Хрущев, ни с кем даже не поздоровавшись. — Мы кровь проливали за освобождение вашей страны, а вы, сговорившись с сионистами, хотите отдать ее американцам. Но это вам не удастся! Этого не будет! Мы не позволим…
В это время он заметил среди поляков незнакомца, такого же лысого, как сам:
— А ты кто такой?
— Я тот самый Гомулка, которого вы три года держали в тюрьме. А сейчас препятствуете возвращению к политической жизни…
Так состоялось их первое знакомство.
Меж тем советские войска приближались к польской столице, и, когда аргументы против поляков были исчерпаны, Хрущев недвусмысленно намекнул, что вопрос в таком случае может быть решен армией. Гомулка учел и этот вариант и сообщил Хрущеву, что студенты и рабочие варшавских заводов уже вооружены. Роли поменялись — с позиции силы теперь выступал новый польский руководитель. Своим последним ультиматумом он предупреждал о готовности — в случае срыва переговоров — возглавить польский народ в борьбе с оккупантами. Хрущеву не оставалось ничего другого, как дать приказ войскам приостановить наступление на Варшаву.
События в Польше подхлестнули венгров: если полякам удалось вернуть к власти Гомулку, несмотря на сопротивление русских, то почему нельзя сделать то же самое с Имре Надем? Венгерские события развивались приблизительно по тому же сценарию, что и польские, и были прямо с ними связаны, но как следствие с причиной. Это предопределило их опаздывание от польских на несколько дней. “Революция потерянных 48 часов", — сказал впоследствии один из ее участников. Вдобавок — личное противодействие советского посла Андропова. Получалось что-то около недели — например, возвращение Имре Надя к обязанностям премьера произошло через 5 дней после восстановления Гомулки в Польше. Уже после подавления Венгерской революции некоторые даже считали, что венгры спасли поляков, приняв на себя весь удар советской империи, которая неспособна была подавлять одновременно два очага сопротивления. Скорее вышло иначе: Россия отыгралась на венграх, восстановив в Будапеште имперское самолюбие, только что уязвленное в Варшаве.
Но главное отставание не от Польши, а от реальности — советские уступки не поспевали за венгерскими требованиями. И в самом этом отставании заложено зерно трагедии, которой суждено было разыграться на улицах Будапешта.
В конце концов кремлевские вожди прислушались к совету Тито и пожертвовали Матиасом Ракоши. В конце концов они приказали восстановить Имре Надя в партии. В конце концов советский посол против своей воли и желания, но по прямым инструкциям из Москвы послал Имре Надю приглашение явиться к нему в посольство. В конце концов все это было сделано, и будь это сделано раньше, возможно, помогло бы Венгрии избежать трагедии. Теперь же все действия походили на причитания Хора в греческой пьесе, не способного ни вмешаться в трагический сюжет, ни предотвратить его.
Итак, в конце концов они встретились — два антипода, два врага, два человека, от которых зависела судьба Венгерской революции, два будущих ее главных действующих лица — человек, назначенный империей своим наместником в Венгрии, и человек, призванный венгерским народом руководить восстанием против империи. Даже физически они являли собой — если не считать, что оба носили очки, — редкий пример противоположности: маленький коренастый венгр с висящими усами и рослый, упитанный, гладко выбритый, с чем-то слоновьим во всем облике русский.
Андропов имел все основания ненавидеть Имре Надя лично. Если б тот оказался так же удачлив, как Гомулка, это означало бы конец его, Андропова, политической карьеры. Не будь прямого приказа из Москвы, Андропов ни за что, по собственной инициативе, не призвал бы венгерского вождя, всего полтора года назад разжалованного по его прямому доносу. Впрочем, за три года службы посол научился дипломатическому этикету, может быть, даже превзошел в нем других дипломатов: почти все, кто с ним встречался, отмечали постоянную улыбку, которая делала его лицо еще более непроницаемым. Для тех, кто знал Андропова в Венгрии, он оставался загадкой, хотя вовсе не скрывался, не был ни домоседом, ни нелюдимом.
Он вообще любил Восточную Европу, по которой впоследствии, по долгу службы, пришлось много разъезжать, но любил не как заграницу, а как часть советской империи, самую для него лично предпочтительную часть. В своих вкусах он слыл западником. Всегда модно одет. Став послом, распорядился сервировать стол на приемах в "континентальном" стиле, а гостей угощать французскими винами. Учтивый хозяин, он сам обходил столы, шутил с мужчинами, любезничал с дамами, а когда начинались танцы, приглашал их в несколько церемонной, довоенной манере. Дымы были в восторге — от его мягкой вкрадчивой речи, от комплиментов, но больше всего — от неожиданности: вместо русского увальня советский денди. Нравился он и мужчинам: в отличие от предшественника никогда не повышал голоса, в спорах старался переубедить, а не перекричать, был терпим и внимателен — больше слушал, чем говорил. Это был советский чиновник новой формации, с которой венграм пока что не приходилось сталкиваться. У собеседников, в том числе радикально настроенных, обычно оставалось впечатление, будто Андропов на их стороне, хотя он по большей части молчал. Но молчание списывали на официальный статус посла, который мешал поддержать вслух венгерских сторонников реформ.
Принимал ли Андропова за “своего" Имре Надь? Скорее всего, он знал о подрывной роли советского посла против него лично, но в те дни, когда их встречи стали почти регулярными, иногда по нескольку раз в день, и когда еще с большей частотой в сердце этого трагического премьера Венгрии сменялись надежда и отчаяние, он предпочитал верить Андропову, даже если догадывался, что тот его обманывает, — предпочитал лучше быть обманутым, чем заглянуть безнадежной правде в глаза. Никто не знает, о чем они беседовали с глазу на глаз в течение нескольких часов кряду в ту их знаменательную встречу, которая одновременно положила и конец опале Имре Надя и начало Венгерской революции.
24 октября в 8 часов 13 минут радио Будапешта сообщило о назначении Имре Надя премьер-министром, а еще через полчаса новый руководитель страны объявил в стране военное положение, пытаясь ввести анархию революции в русло законности и порядка. Увы, было уже поздно — слишком долго сдерживаемые события, словно нагоняя упущенное, развивались стихийно и неудержимо.
Накануне по всему Будапешту прокатилась волна демонстраций: “Имре Надя в правительство, Ракоши в Дунай" — единодушное требование разбушевавшейся толпы. Около городского парка демонстранты обвязали стальными тросами шею бронзового Сталина и стащили ненавистную статую с пьедестала, на котором осталась только гигантская пара сапог — триумфальный символ позднее проигранной революции. Поваленную статую тирана толпа с улюлюканьем потащила по улицам к Национальному театру — Венгерская революция началась с карнавала, но слишком быстро превратилась в кровавую бойню. Вмешательство советских танков политически перенаправило ее ход: гражданская война перешла в освободительную войну с оккупантами, ее главным лозунгом теперь стал “Русские домой!". Венгерская армия начала переходить на сторону повстанцев.
В 2 часа дня 24 октября советские танки появились на улице Академии перед штаб-квартирой Центрального Комитета. Из танковых люков вылезли два высоких кремлевских гостя — Михаил Суслов и Анастас Микоян. Один — твердолобый сталинист, другой — сторонник десталинизации отражали своей противоречивой парой противоречия среди советских вождей. Оба находились в венгерской столице несколько дней, вникая в ситуацию, участвуя в заседаниях политбюро и правительства, и, будучи прагматиками, все больше склонялись на сторону Имре Надя и его примиренческого реформистского курса. В эти же дни Имре Надь получил ободряющие телеграммы от Гомулки из Варшавы и от Тито из Белграда. Но главный подарок пришел от кремлевских вождей. 30 октября Суслов и Микоян возвратились из Москвы, куда ездили доложить о положении в Венгрии, и привезли в Будапешт Декларацию советского правительства о равенстве и невмешательстве в отношениях между социалистическими странами. На следующий день Имре Надь объявил по радио о начале эвакуации советских войск из Венгрии. Это было полным поражением Андропова, которое продлилось, однако, всего несколько часов.