ика на Кутузовском проспекте тайный обыск. Даже мертвый Брежнев не давал покоя Андропову, хотя неизвестно, действовала ли здесь инерция борьбы за власть, либо Андропов, наоборот, заметал ее следы и уничтожал улики. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем точно, что именно искали его люди в квартире его предшественника, зато мы знаем, что они нашли в ней — точнее, часть того, что они нашли: самовар из чистого золота. А знаем мы об этом благодаря тому, что жертвой обыска в доме покойника пал живой человек — член Центрального Комитета партийный босс Дагестана Магомед-Салам Ильясович Умахнов. Это он подарил Брежневу золотой самовар от имени своей маленькой кавказской республики на берегу Каспийского моря. Так Андропов нашел еще одно свидетельство, теперь уже ненужное, замешанности Брежнева в коррупции — словно бы покойник сам, прямо из гроба, подтверждал правоту своего беспощадного преследователя.
Перед тем как предать это дело огласке в среде партийных чиновников, Андропов отправил своих людей на Кавказ и приказал им выяснить подробности этого восточного дароприношения Умаханова. Дагестанский сатрап мог бы сослаться в оправдание на кавказскую традицию и на своих коллег из соседних республик и областей, которые дарили Брежневу пусть не столь оригинально, но не менее щедро.
Его южный сосед тогдашний хозяин Азербайджана Гейдар Али Рза огла Алиев буквально завалил Брежнева подарками, когда тот за полтора месяца до смерти приехал в Баку — никогда за все 18 лет своего правления он не получал их в таком количестве. Но Алиев был вообще человеком необузданным, чем бы он ни занимался борьбой ли с коррупцией в своей республике либо лестью кремлевскому начальству. В последней он побил все рекорды и, к примеру, на XXVI съезде партии в 1981 году умудрился за 15 минут своего выступления произнести имя Брежнева 13 раз. Никто из 39-ти ораторов не смог сравняться с ним ни в частоте, ни в экспансивности, ни в цветистости восхвалений престарелому советскому вождю. Наверняка, люди Андропова обнаружили в квартире Брежнева и подарки Алиева, но Алиев сразу же после смерти Брежнева был вызван новым вождем в Москву, русифицировал свое мусульманское имя на “Гейдар Алиевич" и возглавил борьбу с коррупцией во всесоюзном масштабе.
Не исключено, что в квартире Брежнева находились подарки и других соседей Умаханова, в том числе северного — ставропольчанина Михаила Горбачева, но и тот уже работал в Москве и даже, по слухам, был кремлевским кронпринцем. Поэтому дагестанский лидер не стал ссылаться на своих бывших соседей и не пытался выяснить у допрашивавших его московских гебистов, в чем разница между подарком и взяткой, а просто предъявил незванным гостям квитанцию на 40 килограммов золота, полученных для изготовления кремлевского дара. Эта справка и была доставлена Андропову в Кремль, однако тот недаром был 15 лет шефом тайной полиции, а потому приказал золотой самовар взвесить — в нем оказалось всего 20 килограммов. На этот раз, ввиду серьезности назревающего дела, уже не агенты КГБ отправились на Кавказ, но оттуда, под охраной, был привезен в Москву щедрый и загадочный даритель.
Дагестанское расследование привело однако к совершенно неожиданным — в том числе для Андропова — результатам: остальные 20 килограммов не были, как он предполагал, присвоены дагестанским партийным князьком, а пошли на второй самовар, который также предназначался для посылки в Москву. И Умаханов сознался — кому: Константину Устиновичу Черненко.
Умаханов был снят со своего поста — не за коррупцию, а за неверный прогноз, хотя официальное объяснение было иное: вмешивался в судебный разбор дел своих родственников. Но кто в Советском Союзе верит в официальные объяснения? Тем более, именно Андропов позаботился о том, чтобы эта компрометирующая сразу обоих его соперников история о двух золотых самоварах стала широко известна в партийных кругах.
Впрочем, это была скорее дань слухам о борьбе между Андроповым и Черненко, чем кремлевская реальность: никогда Андропов не воспринимал Черненко всерьез, ибо невозможно было представить, чтобы сказочный сюжет материализовался и тень претендовала на место хозяина. Андропов боролся с днепропетровской мафией Брежнева в целом, а не с отдельными ее представителями, из которых Черненко был самый безвредный — по сравнению, скажем, с самим мафиозо Брежневым, либо его правой рукой Андреем Кириленко, либо его министром внутренних дел генералом Щелоковым.
Советники Андропова еще при жизни Брежнева, когда иностранцы заговаривали с ними о соперничестве между их шефом и Черненко, презрительно отмахивались и называли последнего “деревенщиной", а Георгий Арбатов, член ЦК и директор Института Америки и Канады, незадолго до смерти Брежнева прямо заявил, что Черненко на посту руководителя страны не представим и даже неприличен. В Кремле и за его пределами он стал притчей во языцех. За его услужливость Брежневу его коллеги и подчиненные за глаза называли его “холуем", а в народе прозвали “кучером" (К.У.ЧЕРненко), ибо ходил упорный слух, что Брежнев приблизил к кремлевскому престолу своего личного шофера. Слух неверный, но иначе в самом деле трудно объяснить головокружительную карьеру этого серого, бездарного и нечестолюбивого канцеляриста. В 1976 году он становится Секретарем ЦК, в 1977 кандидатом в Политбюро, а в 1978 его полноправным членом, и о нем уже начинают говорить как о наиболее вероятном наследнике Брежнева.
Черненко был в полном смысле слова Брежневским человеком — как ни один другой его сотрудник. При своем покровителе он выполнял роль то ли секретаря, то ли лакея, то ли денщика, то ли камердинера — иногда все вместе и даже больше. Он следил, чтобы Брежнев не превысил установленную врачами норму курения и лично выдавал ему их из портсигара. Кричал ему на ухо слова собеседника, которые Брежнев по своей глухоте недослышал, либо недопонял — по старческому маразму. Помогал ему подняться с кресла, застегивал пуговицы, уводил, когда тот был пьян, поддерживал на лестнице, сопровождал в уборную. Иногда, не выдерживая многочасовых совещаний, Брежнев без всякого предупреждения покидал расширенные заседания Политбюро (о закрытых у нас нет сведений), а за ним неизменно увязывался Черненко, и вместе они устраивали попойки на загородных дачах. Инициатором их был, конечно, Брежнев, а Черненко участвовал в них с той же готовностью, как и в любых иных мероприятиях своего патрона, когда подавал ему текст с речью или бархатную подушку с орденами для вручения награжденным. При этом Черненко обладал одной замечательной особенностью: если Брежнев пьянел с первой рюмки, то его ординарец, напротив, не пьянел вовсе, сколько бы ни выпил, и очень этим гордился, полагая свою удивительную способность противостоять парам алкоголя следствием сибирской закалки, а там из-за морозов, чтобы согреться, пьют еще даже больше, чем в коренной России.
На встречах с иностранцами, куда Брежнев стал брать с собой Черненко с середины 70-х годов (совещание в Хельсинки глав европейских стран, США и Канады — его боевое крещение), Черненко подшивал протоколы, откупоривал бутылки с минеральной водой, раскладывал салфетки на столе, иначе говоря, не брезговал никакой работой. Он потряс американцев в 1979 году в Вене тем, что за 10 часов встречи между Картером и Брежневым не проронил ни единого слова, если не считать скороговоркой произнесенного замечания о погоде в австрийской столице. “Единственное впечатление, которое у меня от него осталось, это что он олух“, вспоминает Малком Тун, бывший американский посол в Советском Союзе. Отведенная ему при Брежневе роль не только не унижала Черненко, но совсем напротив, доставляла ему высокое удовлетворение — сродни тому, которое испытывает собака, служа своему хозяину. И Черненко не кривил душой, когда уже при Андропове, через несколько дней после смерти Брежнева, вспоминал о нем почти с умилением: “Быть рядом с Леонидом Ильичем, слушать его, воочию ощущать остроту ума, находчивость, жизнелюбие — это была школа для всех нас, кому выпало счастье работать с ним рука об руку“.
Мертвому хозяину не льстят — особенно когда рядом стоит новый, живой. Черненко был искренне привязан к Брежневу, хотя не исключено, что услужливость была в его природе — если не от рождения, то с детства: 12-ти лет он ушел из дому и по найму устроился работать у кулака, и с тех пор кому только не служил, пока не стал сл у гой-другом Брежнева, и тот уже не мог без него обойтись ни на работе, ни дома, благо они жили рядом, в одном и том же доме на Кутузовском проспекте, жены их были дружны между собой, и даже отдыхать в Ореанде на Черном море они в последние годы жизни Брежнева ездили вместе. И уже хозяин больше нуждался в слуге, чем слуга в хозяине. Был даже такой анекдот об их отношениях — что Брежнев вот уже некоторое время назад как умер, но Черненко ему об этом не сообщил.
В последней книге своих воспоминаний Брежнев высоко оценил своего собутыльника как человека “умеющего убеждать и находить правильные организационные формы", как “непреклонного борца, чуткого к мнению товарищей, но беспощадного к себе" и т. д. Пустые слова, но помимо того, что они были данью признательности Черненко, они также могли быть прочитаны как неформальное объявление умирающим вождем своего политического наследника. Хотя Андропов, будучи человеком действия, не придавал большого значения словам, тем более человека, с которым он перестал считаться задолго до его смерти, тем не менее решил на всякий случай на этот раз подстраховаться; и по его приказу цензура под разными предлогами задерживала публикацию значительного куска этих воспоминаний в журнале “Новый мир" — номер с ними появился с огромным опозданием, только после смерти Брежнева, в январе 1983 года, когда предсмертные указания Брежнева уже не имели никакого значения.
Став Генеральным секретарем и подражая Ленину в его демократической терпимости к слабостям партийных товарищей, Андропов долго себя сдерживал и старался не обращать внимания на то, как Черненко непрерывно, все заседания Политбюро напролет курил, зажигая каждую новую папиросу от гаснущей: привычка крестьянина, экономящего спички. Сам Андропов не курил и к табачному дыму испытывал острую идиосинкразию. Он даже пожаловался журналисту из “Шпигеля" (Рудольфу Аугштейну) на то, что курение на официальных заседаниях Политбюро по четвергам — настоящая проблема. Однажды он не выдержал и когда Черненко в очередной раз надолго закашлялся, спросил его: