Случилось это потому, что Михаил Горбачев, как и его жена, ввиду резкого возрастного отрыва от остальных членов правящей верхушки, принадлежат к совершенно новому типу политических деятелей, которые, в отличие от брежневско-черненковского Политбюро, не испытали ни сталинского террора, ни истребительных лет войны, ни послевоенного измора страны сталинским директивами и потому воспринимают свои привилегии — от открытого счета в Государственном Банке до роскошных вилл и специальных, люксовых лечебниц — как свое естественное, почти наследственное право. Горбачевы так длительно и безопасно жили в этом райском, тщательно огороженном от советского населения мире всесторонних привилегий, что у них даже не выработалась привычка их от кого-либо скрывать. Это — модернизированный тип советского барства. И надо посмотреть, как Михаил Горбачев на заграничном приеме или в кремлевской приемной, разоблачаясь, откидывает пальто назад, не глядя, кто его подхватит, и также не глядя посылает вбок широким жестом шляпу в невидные услужливые руки, чтобы понять, как глубоко сидят в нем чиновничья спесь, чванство, почти наследственное отсутствие демократического общения с людьми. Ни одному из прежних советских вождей не были свойственны такие барские, уже машинальные замашки.
Одновременно с этим, в поисках народной популярности и поддержки — игра в демократизм: заранее отрепетированные, показательные встречи с “простыми людьми“ на улицах, на заводах и даже в их квартирах. Или же появление четы Горбачевых в Московском Художественном театре и Ленинградском имени Кирова, но не в “царской ложе“, а в партере, среди “обычных" зрителей. Как известно, “народ" на подобных встречах формируется из приставленных к вождю и одетых в гражданскую форму телохранителей из 9-го Управления КГБ. (Исключением были Ленин и Хрущев, которые на самом деле встречались с простыми советскими людьми). Естественно, эти “хождения в народ" Горбачева подробно освещаются советскими средствами массовой информации — так создается парадоксальный по самой своей природе культ скромности нового советского лидера.
Совсем напротив, подробности походов Раисы Максимовны по британским или французским магазинам, взахлеб описанные свободной прессой, остались неизвестны советским обывателям. Хотя они, несомненно, догадываются, что их кремлевские господа живут несколько иначе, чем они сами. Однако даже их воображению далеко до кремлевской реальности, которую от них так тщательно скрывают. Во всяком случае, бриллиантовые сережки, купленные Раисой Максимовной Горбачевой в Лондоне, либо посещение ею модных французских салонов Ива Сен-Лорана и Пьера Кардена, либо тот факт, что она (как и ее муж) являются регулярными клиентами роскошной итальянской фирмы “Гуччи“ — все это произвело бы в Москве и в других городах и весях России настоящий фурор» появись об этом сообщения в советской печати.
Не случайно, на всем протяжении Женевской встречи в верхах, в ноябре 1985 года, среди множества журналистов, следовавших по пятам за Раисой Горбачевой, не было ни одного русского. На вопрос западного репортера о том, как советская печать будет освещать пребывание госпожи Горбачевой в Женеве, его советский коллега ответил: “Это ваша забота. Мы о ней вообще писать не будем".
Кремль сейчас как двуликий Янус: к западной и домашней аудитории он повернут двумя совершенно разными масками. Причем ни одна не отражает его реальных черт. Возьмем того же Горбачева: если во время его хорошо организованных пропагандисткихх туров по Англии, Франции и Швейцарии он предстает как Гуччи-коммунист, то для своих домашних выходов он скорее рядится в знаменитую “ленинскую простоту “.
За нелюбовь народа к безликим лидерам, окопавшимся в неприступной крепости на Красной площади, Кремль платит народу той же монетой — отчуждением, изоляцией, равнодушием к его нуждам, эксплуатацией его в хозяйственных и военных целях и раздражением, когда эта эксплуатация дает неполные результаты из-за народной безответственности, лени и пьяни.
Последняя принимает размеры национального бедствия, и перед каждым следующим кремлевским вождем все острее и безотлагательнее встает вопрос борьбы с алкоголизмом.
" С нами никто не собирается воевать. Все разговоры о “Першингах" и напряженных взаимолотношениях — все это блеф. Зачем с нами воевать, если через 12–15 лет мы просто сами развалимся как суверенное государство? Государство, в котором более половины взрослого населения состоит из алкоголиков и пьяниц, недееспособно и необороноспособно в принципе".
Эти слова принадлежат не академику Сахарову и не писателю Александру Солженицыну, а извлечены из письма группы советских ученых из Новосибирского Академгородка. И послано оно не в ООН, не мировой общественности, не президенту США и не в “Нью-Йорк Таймс" — обычные адресаты советских диссидентов, но в Центральный Комитет партии. И хотя это письмо составлено в самых резких и пессимистических выражениях, его авторы не подверглись преследованиям. Напротив, это письмо стало предметом обсуждения на заседании Политбюро в середине мая 1985 года под председательством Михаила Горбачева, в отсутствие уже снятого Григория Романова, зато с тремя новыми, только что избранными ставленниками Андропова, Виктором Чеб-риковым, Егором Лигачевым и Николаем Рыжковым.
Политбюро приняло ряд мер по борьбе с алкоголизмом — сокращение производства водки и часов торговли ею с одновременным повышением ее цены и возрастного ценза ее покупателей; штрафы за пьянство в общественных местах, усиление антиалкогольной пропаганды и увсли-чение медицинской помощи алкоголикам, плюс в Кремле на торжественных приемах вместо водки стали подавать минеральную воду и т. д. Меры отнюдь не драконовы, каковые ожидались в народе со смешанным чувством страха и надежды и настоятельно рекомендовались в письме ученых из Новосибирска, — скорее половинчатые, паллиативные, формальные.
Весь вопрос в том, что в глазах Кремля перевешивает — ущерб от алкоголизма или польза от него? Вопрос этот сложный, так как и ущерб и польза только частично поддаются статистическому анализу. Несомненно, алкоголь — важная статья дохода, доход от каждой бутылки водки — несколько сот процентов, а это выгоднее, чем добыча золота.
Запрещение производства алкоголя нанесло бы мощный удар по советской экономике. Это добровольный налог, который государство к тому же имеет возможность постоянно повышать, либо снижая качество, а с ним и себестоимость выпускаемой продукции (например, с помощью замены сравнительно дорогого спирта на дешевые его сорта из сахарной свеклы, картофеля и патоки), либо под видом борьбы с пьянством, повышая цену на алкоголь (как, например, в антиалкогольной кампании Горбачева).
Есть еще более иезуитский способ борьбы с пьянством — путем финансовых наказаний: вытрезвитель 15 рублей, штраф — 10 рублей, лишение ежеквартальных и ежегодных (так называемая 13-ая зарплата) премий. На мясокомбинате в Ставрополе во время правления там Горбачева подсчитали, что бутылка водки таким образом может обойтись (и иногда обходится) в 260 рублей.
С одной стороны, с помощью этого налога государство оплачивает расходы на оборону. Однако с другой, алкоголизм, будучи в полном смысле слова “палкой о двух концах", приводит к 7-процентным потерям национального валового дохода, в то время как в США эти потери составляют 2,5 процента. Добавим к этому уже упомянутые повышение детской смертности, понижение продолжительности жизни, демографические взрывы в пользу нерусских наций, снижение боевой готовности армии (вплоть до того, что “три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой" — из оккупационных советских войск в Чехословакии выменяли весной прошлого года свой танк на ящик водки), падение нравов, рост преступности, деградацию национального генотипа, и тогда мы поймем, что одна экономическая выгода не компенсировала бы моральный и физический ущерб от алкоголизма.
Предположим, что Кремль в самом деле сознательно или бессознательно обманывает свой народ, в том числе спаивая его, но ведь и народ с помощью черного рынка, хищения государственной собственности, “левых" работ и того же алкоголизма (потери на производстве) обманывает своих правителей, возвращая таким образом — полностью или частично — то, что те у него забирают. Этим самым достигается, если не социальная “гармония", то, во всяком случае, экономическое “равновесие", причем каждая сторона чувствует себя в выигрыше, а противоположную — в проигрыше.
Все это, в свою очередь, приводит к инфантилизации социальных, политических и общественных отношений в стране, в чем государство не может не быть не заинтересовано. Ибо та же самая “левая" экономика, являясь официально запрещенной, усиливает зависимость населения от власти, ставя последнюю в положение наставника или даже опекуна над народом, склонным к мелким провинностям — что-то вроде отношений в патриархальном обществе или у библейских евреев с Богом.
“В России испорченность смешивается с либерализмом, — писал в 1839 году Адольф де Кюстин. — Здесь всякий бунт кажется законным, даже бунт против разума. Там, где общественный порядок основан на гнете, каждый беспорядок имеет своих мучеников и героев".
Тут авторы вынуждены признаться в своем бессилии: как не разрешим классический вопрос о том, что было вначале — яйцо или курица, точно так же останется без ответа другой, успевший стать классическим, вопрос: Кремль ли воспитал такой народ, либо народ породил таких правителей? Заколдованный круг, из которого лично мы выхода так и не нашли.
1985 год
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В СССР эта книга выходит спустя пять лет после ее американского издания. А писали мы эту книгу летом 1985 года.
Скажем откровенно: мы не смогли бы написать ни одну из наших кремлевских книг (включая ту, над которой работаем сейчас), если бы не наши регулярные политические комментарии для ведущих газет, синдикатов и журналов США и Западной Европы. Благодаря им, мы имели возможность описать, пользуясь выражением Пристли, “пулю в полете", с ее весьма изменчивой траекторией. Поистине непросто быть историком современности: занятие это соблазнительное, но тру