Письмо наводит на некоторые размышления. Оно несколько истерично, что вполне оправдано. Вряд ли оно лицемерно во всем, и выражение «я умру» звучит вполне реалистично, а не аллегорически. Зачем перед смертью признаваться в любви к тому, кто санкционировал смертный приговор? Надежда на помилование? Якир не был настолько наивным или потерявшим от страха разум человека, чтобы не понимать, что это невозможно.
Написал бы он так, не чувствуя за собой никакой вины? Нет, так бы не стал в этом случае писать ни один нормальный человек. Разумно ли признавать правоту приговора? Даже если он лукавил ради спасения от репрессий своих родственников, то и тогда следовало бы писать с достоинством невинно страдающего преданного большевика, готового идти на смерть ради дела партии. Ничего подобного в письме не просматривается.
Можно спросить: ну а как же реабилитация Якира (а также Тухачевского и других)?
На этот вопрос помогает ответить справка, предоставленная Н.М. Шверником Н.С. Хрущеву по его просьбе. В ней говорится:
«Посылаю Вам справку по проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому М.Н., Якиру Н.Э., Уборевичу И.Н. и другим военным деятелям в измене Родине, террору и военном заговоре.
Материалы о причинах и условиях возникновения дела на т. Тухачевского М.Н. и других видных военных деятелей изучены Комиссией, созданной Президиумом ЦК КПСС решениями от 5 января 1961 года и от 6 мая 1961 года.
Н. Шверник.
26. VI.1964 г.».
Оказывается, высокая Комиссия изучала дела на военных через 5 лет после того, как этих людей реабилитировали. Получается, что такая реабилитация носила политический, если не сказать конъюнктурный характер. Доверять ей трудно.
Однако, повторим, вполне возможно, что группа, назовем ее условно «Якира – Гамарника», не была посвящена во все детали и конечные цели «дворцового переворота». По крайней мере, относящийся к ней В. Примаков показал: троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост народного комиссара обороны вместо Ворошилова.
На процессе правотроцкистского блока обвиняемый А.П. Розенгольц рассказал об одном конкретном эпизоде заговора:
«Момент, на котором я остановился, – это совещание, которое было у меня на квартире с Тухачевским и Крестинским. Это было в конце марта 1937 года. На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить».
По словам Розенгольца, «у Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире, под каким-нибудь предлогом проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства».
Было ли задумано все точно так, как здесь сказано, ручаться нельзя. Косвенным свидетельством реальности такого тайного совещания может служить самоубийство 8 июля 1937 года В.M. Курского, бывшего начальника Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР (с ноября 1936 по апрель 1937-го), а затем, в апреле-июне того же года, начальника отдела охраны правительства. Не на него ли полагался Тухачевский, планировавший проникнуть в Кремль и убить Сталина и его ближайших сторонников? Вполне вероятно, хотя в точности неизвестно.
Если разговор с Тухачевским был действительно таким по дате и содержанию, как показал Розенгольц, то можно с уверенностью сказать: было уже поздно, переворот был обречен на провал, ибо Тухачевский находился под подозрением.
«Сам механизм осуществления переворота, – пишет С.Т. Минаков, – представляется вполне достоверным и стыкующимся со… свидетельством М. Фриновского (1-го заместителя Ежова. – Авт.) о том, что были отменены все пропуска в Кремль в ожидании выступления Тухачевского. Теоретически, этот план, – продолжает Минаков, – имел шансы на реализацию. Именно реализации этого плана ожидали И. Сталин, Н. Ежов, М. Фриновский и др., не зная точно, какого числа, в какое время М. Тухачевский решится провести его в жизнь. Очевидно, речь шла об 11–15 мая 1937 года… Мне представляется вышеизложенная версия заговора и попытки переворота, задуманной М. Тухачевским в конце марта – начале мая 1937 г., фактом, действительно имевшим место».
С таким выводом можно согласиться.
«По некоторым неофициальным свидетельствам посвященных в это дело лиц, – добавляет Минаков, – на квартире маршала М. Тухачевского был найден и черновик воззвания к стране». Был ли этот документ, где мог храниться или каким образом исчез? Его вполне могли скрыть или даже уничтожить те доверенные лица Хрущева, которым он приказал срочно реабилитировать маршалов и генералов, связанных с делом Тухачевского. Ведь черновик такого воззвания мог послужить веским доказательством задуманного государственного переворота.
Возможно, целый ряд важных нитей «Клубка», равно как многие документы, свидетельствующие о диком рвении Хрущева в период массовых репрессий, были ликвидированы или особо засекречены в период его правления и борьбы с «культом личности Сталина». Мы не знаем, что происходило с подобными документами в период так называемой «перестройки» и последующего «ельцинизма», когда к руководству государством пришли деятели не только антисталинского, но и антисоветского, антисоциалистического толка.
Нет никаких фактических данных, свидетельствующих о том, что «Клубок» был нарочито сплетен из искусственно сфабрикованных нитей, и не было никаких заговоров (а одни лишь наговоры), а в руководстве партией, государством, Красной Армией пребывали только люди, преданные Сталину, стремящиеся проводить его генеральную линию. Такого не могло быть даже чисто теоретически.
Столь же сомнительна версия о том, что если и были враги у Сталина и его сторонников, то весьма деликатные, покладистые, робкие, не способные к активным действиям, тайным заговорам и переворотам. Они, мол, если и ошибались, то раскаивались искренне (странно, правда, что не один раз!), и расхождения с генеральным курсом у них были не принципиальные.
И вовсе бессмысленными выглядят тоже расходящиеся с фактами и ни чем не подтвержденные версии, будто все политические процессы, которые проводились в сталинское время, были сфабрикованы, все свидетельства обвиняемых были выбиты – в буквальном смысле – следователями или принадлежат тайным сотрудникам ОГПУ – НКВД, а вся эта колоссальная машина репрессий была запущена только в результате злой воли и маниакального бреда Сталина.
Но как же тогда быть с доброй волей Сталина, укреплявшего державу и улучшавшего благосостояние советского народа, повышавшего его культурный уровень? Как быть с удивительно верно продуманной внутренней и внешней политикой Сталина (будет с немалой долей преувеличения называть только это имя, хотя не он же один думал, работал, действовал на благо государства и народа)? Как объяснить его замечательную прозорливость, благодаря которой страна экономически и морально подготовилась к великой войне и победила?
Кто – кого!
«Объяснять эти процессы – Зиновьева и Радека – стремлением Сталина к господству и жаждой мести было бы просто нелепо, – писал Лион Фейхтвангер, присутствовавший в Москве на процессе Пятакова, Радека и их сторонников. – Иосиф Сталин, осуществивший, несмотря на сопротивление всего мира, такую грандиозную задачу, как экономическое строительство Советского Союза, марксист Сталин не станет, руководствуясь личными мотивами, как какой-то герой из классных сочинений гимназистов, вредить внешней политике своей страны и тем самым серьезному участку своей работы».
С этим мнением следует согласиться.
До 1937 года Сталин старался проводить выборочные «чистки» и достаточно благосклонно принимать «раскаяния» оппозиционеров, порой даже вторичные. Но после того, как выяснилось, что против него выступают с самыми радикальными намерениями объединенные силы не только оппозиции, но и часть руководства НКВД и Красной Армии, даже те, кого он считал личными друзьями, только тогда пришлось осознать, какая опасность угрожает не только ему лично, но и делу всей его жизни.
То, что до этого он был настроен более спокойно, доказывает такой факт: признавшие свои ошибки (бeзycлoвнo, не все искренне) левые и правые оппозиционеры заняли немало важных постов в советской партийной и государственной системе, многие заместители наркомов (например, Пятаков, Сокольников), наркомы (финансов – Гринько, внешней торговли – Розенгольц), лидеры советских и партийных органов на местах, руководители армии (Гамарник, Якир, Корк и другие) и органов государственной безопасности (Дерибас) были из числа подвергших себя в 20-х годах самокритике «левых» и «правых» уклонистов. Много их было в партийном аппарате и вообще в важных звеньях государственной системы.
Вспомним еще одно суждение Фейхтвангера: «Большинство этих обвиняемых, – он имел в виду процесс Пятакова, Радека, Сокольникова и других, – были, в первую очередь, конспираторами, революционерами; всю свою жизнь они были страстными бунтовщиками и сторонниками переворота – в этом было их призвание… К тому же они верили в Троцкого, обладающего огромной силой внушения. Вместе со своим учителем они видели в «государстве Сталина» искаженный образ того, к чему они сами стремились, и свою высшую цель усматривали в том, чтобы внести в эти искажения коррективы.
Не следует также забывать о личной заинтересованности обвиняемых в перевороте. Ни честолюбие, ни жажда власти у этих людей не были удовлетворены. Они занимали высокие должности, но никто из них не занимал тех высших постов, на которые, пo их мнению, они имели право…»
Когда Сталин окончательно выяснил, какие значительные объединенные силы ополчились против него, он должен был понять, что находится в положении Робеспьера летом 1794 года накануне термидорианского переворота, который закончился гибелью робеспьеристов и их вождя. Уже спустя много лет Л.М. Каганович – одно из главных действующих лиц 1937 года – в беседе с Ф.И. Чуевым задал риторический вопрос: «Что же, Сталин должен был ждать, как Робеспьер, когда его прикончат?»