Операция началась 25 января. Группа диверсантов подошла к турецко-советской границе у селения Борчка. Они вышли в глухое ущелье, ведущее на территорию СССР. И тут внезапно по ним был открыт пулеметный огонь. Убийцы попали в засаду. Трое погибли, остальные бежали.
По всей вероятности, в группе был агент НКВД. В любом случае с деталями операции (вплоть до места перехода диверсантов через границу) мог быть знаком только тот, кто участвовал в разработке всей операции. Как полагает японский исследователь Хилма Исикаки, скорее всего это был Борис Безыменский, переводчик министерства иностранных дел марионеточного государства Маньчжоу-Го.
Вполне вероятно, что он был тем самым «Лео», о существовании которого ничего не знал Люшков. (Предатель-перебежчик и неудавшийся руководитель покушения на Сталина, как вспоминали очевидцы, плакал от бессильной ярости, когда операция сорвалась.)
Крупнейшие японские газеты представляли Люшкова как активного участника антисталинской организации в СССР. Это похоже на правду, если предположить, что в заговоре принимали участие видные работники НКВД. Вряд ли случайно Люшков стал готовить покушение на Сталина только после того, как перешел к японцам. По-видимому, эту акцию он, а также его сообщники в СССР продумали раньше, наведя соответствующие справки, собрав весь комплекс необходимых сведений.
Японцы всерьез отнеслись к предложению «убрать Сталина» столь непростым способом. Это свидетельствовало о том, что операция была обстоятельно разработана и представлялась вполне осуществимой. Даже будучи начальником Азово-Черноморского управления НКВД, Люшков вряд ли мог до тонкости знать детали медицинских процедур Сталина. Тем более что «ритуал омовения» мог со временем существенно измениться. Надо было быть твердо уверенным в том, что все в Мацесте остается именно таким, как в годы пребывания там Люшкова.
Генрих Самойлович Люшков был назначен начальником УНКВД по Азово-Черноморскому краю согласно приказу Ягоды (до этого он был в Москве заместителем начальника секретно-политического отдела). Здесь он провел большую чистку и, возможно, по договоренности с Ягодой стал собирать материалы и верных людей с целью подготовки покушения на Сталина.
Правда, позже Ежов на допросах в НКВД утверждал, что сам вовлек Люшкова в заговор с целью государственного переворота (хотя и отрицал, что предупредил его об аресте и тем самым помог скрыться за границу). Но подобным показаниям Ежова верить трудно, потому что он был полностью деморализован и вполне мог находиться под влиянием следователей, которые старались обвинить его в организации заговора.
Несмотря на то что Люшков оказался ценным приобретением для японских спецслужб и активно сотрудничал с ними, в конце войны, накануне капитуляции, японцы убили его и тайно кремировали под чужой фамилией. По-видимому, Люшкову были известны секреты японской разведки, о которых ни в коем случае не должны были узнать победители. В частности, это могло относиться к организации покушения на Сталина.
В 1938–1939 годах, параллельно с операцией, которую разрабатывал Люшков, японцы готовили еще одно покушение на Сталина. Была предпринята попытка пронести на Мавзолей мину замедленного действия. Ее предполагалось взорвать 1 мая в 10 часов утра. Однако и в этот раз чекисты были своевременно информированы.
Провал операций японских спецслужб показывает, насколько профессионально, четко и оперативно работали агенты НКВД в Маньчжурии (как, впрочем, и во многих других странах). С другой стороны, нетрудно понять, в каком напряжении находился Сталин, который прекрасно понимал, что является вожделенной мишенью для многих внутренних и внешних врагов. Дело тут, безусловно, не в его болезненной мнительности или подозрительности. Со временем появляются все новые и новые свидетельства того, что жизнь его в 30-е годы не раз подвергалась смертельной опасности.
«Ежовые рукавицы»
В период 1937–1939 годов в стране резко возросло число политзаключенных («осужденных за контрреволюционные преступления»). Если на 1 января 1937 года в лагерях их было 104,8 тыс. человек, то спустя год число это превысило 185 тыс., в конце 1933 года составило 454,4 тыс., после чего стало постепенно снижаться.
В 1938 году произошел необычайный скачок лагерной смертности – с 2,6 до 6,9 % – при уменьшении процента сбежавших с 8 до 0,3. Это свидетельствует об ужесточении лагерного режима. Страна оказалась, как тогда говорили, в «ежовых рукавицах».
Таковы некоторые объективные показатели периода, который получил в истории название «ежовщины». Начало его окутано тайной.
Через неделю после расстрела Тухачевского и его сопроцессников открылся очередной пленум ЦК ВКП(б). Продолжался он долго (с 22 до 29 июня 1937 г. включительно) и по сей день во многом окутан непроницаемой завесой секретности.
Небывалый случай: пленум либо не стенографировался, либо стенограмма его не сохранилась. Сведения о нем можно почерпнуть только из свидетельств участников пленума или их доверенных лиц.
На пленуме помимо официальной повестки (хозяйственные проблемы) стояли два вопроса: продление чрезвычайных полномочий Ежова и утверждение смертных приговоров Бухарину и Рыкову. Вот что пишет об этом В. Пятницкий, сын видного деятеля Коминтерна Осипа Пятницкого (Таршиса):
«23 июня на пленуме рассматривался вопрос о продлении чрезвычайных полномочий карательному аппарату советской власти – органам НКВД. С докладом по этому вопросу выступил сам «железный нарком» Николай Ежов. Основное внимание в его докладе было акцентировано на том, что органами государственной безопасности раскрыт широко разветвленный заговор бывших военных, партийных и советских работников. Усилиями Ежова и его заместителя Фриновского была создана картина грандиозного контрреволюционного правотроцкистского блока против советской власти. В связи с тем, что срок чрезвычайных полномочий, выданных партией органам НКВД после убийства Кирова, истек год назад, Ежов просил пленум ЦК ВКП(б) продлить эти полномочия на неопределенное время. Он обосновал это тем, что в стране существует глубоко законспирированное контрреволюционное подполье, страна стоит на пороге новой гражданской войны и только органы государственной безопасности под мудрым руководством И.В. Сталина могут ее предотвратить и окончательно выкорчевать гнездо контрреволюции. После выступления Ежова слово взял Сталин. Он предложил поддержать просьбу Ежова…»
Судя по тем сведениям, которые стали известны в наше время, выводы о существовании контрреволюционного подполья и опасности гражданской войны или, по крайней мере, государственного переворота не были преувеличением.
Характерно, что книга В. Пятницкого, откуда взята эта цитата, называется «Заговор против Сталина». Однако о самом заговоре сказано в ней косвенно и весьма неопределенно. Более того, постоянно подчеркивается, что признательные показания подозреваемых в заговоре выбивались силой и были фальсифицированы. Непонятно, были ли это действительно идейные противники Сталина или никакого заговора не существовало?
Категорически против предложений Ежова выступил кандидат в члены ЦК ВКП(б), нарком здравоохранения РСФСР Г.Н. Каминский. Его неожиданно поддержал Осип Пятницкий, после чего Сталин прервал заседание и объявил перерыв.
«Уже тогда, – пишет В.О. Пятницкий, – никто не поверил в стихийность всего, что произошло на июньском Пленуме. Пошли разговоры о «чашке чая» – совещании, на которое якобы перед Пленумом Пятницкий созвал многих секретарей обкомов, старых большевиков и своих соратников по Коминтерну. Предполагалось, что именно там и была достигнута предварительная договоренность о единой позиции по отношению к сталинскому террору. Я думаю, что их было не пятнадцать человек, а гораздо больше. Людей, осознавших, что в сложившихся условиях разгула «ежовщины» партия пожирает своих детей. Однако многие не решились открыто выступить, открыто продемонстрировать свою позицию, что, впрочем, не уберегло их от расправы уже по другим обвинениям».
Как рассказывал А. Темкин, а ему об этом поведал в камере внутренней тюрьмы НКВД на Лубянке сам Пятницкий, одним из участников совещания (так называемой «чашки чая») был секретарь Московского областного совета Филатов, который тут же обо всем, что там происходило, рассказал Сталину. Результаты этого доноса сказались сразу же.
Таким образом, подтверждается, что «за чашкой чая» состоялась тайная встреча ряда членов и кандидатов в члены ЦК. Ее участники приняли решение не допустить положительного решения двух вышеназванных вопросов. Среди «заговорщиков» были руководители крупных партийных организаций.
Вполне возможно, что участники встречи имели разные резоны для такого решения. Вряд ли кто-то мог предвидеть размах грядущих репрессий против партийных и советских работников. Скорее всего, они были обеспокоены возможностью самим угодить в «ежовые рукавицы».
Если Каминский и Пятницкий выступали только против предоставления органам госбезопасности чрезвычайных полномочий, то это никак нельзя считать заговором против Сталина: всего лишь возражение против предложений Ежова, поддержанных Сталиным. Однако не исключено, что за этим выступлением скрывалось нечто более существенное и радикальное: попытка отстранить Сталина от верховной власти, выразить недоверие его политической линии. Только в таком случае есть основание говорить о реальном заговоре против генсека.
Разговоры и замыслы участников тайной встречи стали известны. В результате на пленум было приглашено все руководство НКВД: Фриновский, Заковский, Курский, Вольский, Берман, Литвин, Николаев-Журид. Их присутствие сыграло свою устрашающую роль. Большинство «заговорщиков» не осмелилось на открытое выступление.
В ходе работы Пленума были арестованы 31 член и кандидат в члены Центрального Комитета ВКП(б). Такого в истории ленинской партии не было ни до, ни после июньского пленума.
Бытует версия, что смелость Каминского объясняется отчасти тем, что он не был посвящен в тайны партийного руководства и пытался нанести удар не столько по Ежову, сколько по набиравшему политический вес Л.П. Берии. Ненависть Григория Наумовича к Лаврентию Павловичу сохранялась еще с 1921 года. Тогда молодой чекист Берия помогал своему покровителю Кирову отстранить от партийного руководства в Азербайджане Каминского и его сторонников. Теперь Каминский выбросил свою козырную карту – обвинение Берии в сотрудничестве с полицией азербайджанских националистов. (Действительно, очень темная страница в биографии этого темного человека.)