«Майнити», опираясь на свидетельства Павлова, называет операцию «Снег» одним из шедевров советской разведки, и с этим трудно не согласиться. Одно только в публикации японской газеты, точнее в цитатах из воспоминаний Павлова, вызывает вопросы — почему ветеран советской разведки особо подчеркивает непричастность Уайта к советской агентурной сети, тогда как известны факты, убеждающие в обратном?
Начнем с того, что «дело Уайта» четыре десятилетия назад «прогремело» в США мощным скандалом. В 1953 году, выступая с речью в ассоциации промышленников в Чикаго, министр юстиции США в администрации Эйзенхауэра Браунелл публично обвинил Уайта в сотрудничестве со сталинской разведкой. Хотя это случилось спустя пять лет после смерти самого Уайта, «чикагская бомба» произвела колоссальный эффект в прессе, а комиссией по антиамериканской деятельности в конгрессе было затеяно специальное разбирательство этого обвинения, которое базировалось на секретном докладе ФБР, направленном в свое время Гувером в Белый дом.
«Долгоиграющей», однако, эта сенсация не стала, поскольку в дело были введены серьезные рычаги, замявшие скандал, — в ту пору на горизонте маячила избирательная кампания, и добытые газетчиками факты и свидетельства, касающиеся Уайта, «били» как по республиканцам, так и по демократам — слишком обширны были связи у этого человека.
Шумиха, словом, утихла и была прочно забыта. Но штука в том, что скандал 1953 года был не дебютом, а всего лишь бледным продолжением действительно капитального разбора благонадежности Уайта, проходившего за закрытыми дверями еще при жизни самого героя шпионской истории. Уже упоминавшемуся докладу шефа ФБР, на который ссылался в 1953 году министр юстиции, предшествовал колпак, надетый на Уайта аж в августе 1945. После добровольной явки в Федеральное бюро расследований некоей Элизабет Бэнтли, признавшейся в том, что она являлась связной советской разведсети в США, в декабре того же года первый 70-страничный рапорт о действиях московской агентуры пошел в канцелярию президента, в феврале 1946 уже отдельная справка по Уайту была направлена Трумэну лично. Трумэн данным ФБР не поверил или счел их недостаточными, назначив Уайта в апреле 1946 первым американским «послом» в МВФ. Но спецслужбы «клиента» уже не отпускали, и в 1947 году Уайт был вьщужден давать объяснения по некоторым эпизодам в Верховном суде США.
13 августа 1948 года после заслушивания ряда свидетельских показаний начался разбор «дела Уайта» на закрытом заседании в комиссии конгресса, куда уже в качестве подследственного был вызван сам Уайт. Он отрицал все подозрения в нелояльности и ссылался на обсуждение его патриотичности в Верховном суде, не нашедшем в биографии подозреваемого никакого криминала. Повторное заседание комиссии не состоялось: спустя три дня, 16 августа 1948 года, Гарри Дэгстер Уайт скоропостижно скончался от сердечного паралича, хотя на здоровье особо не жаловался. Медицинское заключение о смерти давало мало поводов для толкований, но версии о самоубийстве и даже убийстве «человека, который слишком много знал», живы до сих пор.
Эти версии излагаются и американскими, и японскими исследователями, которые рассматривают вероятность «директивной кончины» как весьма высокую, учитывая накопленный в Союзе опыт и общую обстановку того времени. При этом отмечается, что «естественный уход» Уайта был выгоден не только Москве, но и Вашингтону, так как теоретически возможный успех следствия по его делу грозил грандиозными неприятностями Белому дому и последствиями непредсказуемыми. В то же время в период «охоты на ведьм» весь скандал с обвинением Уайта в шпионаже можно было интерпретировать как проявление маккартистской истерии, что и было в итоге сделано.
В такое толкование в самом деле легко поверить, но мешает одно существенное обстоятельство: первый сигнал на Уайта, поступивший в ФБР, был зарегистрирован за месяц до Перл-Харбора, то есть в ноябре 1941 года — как раз в то время, когда «HDW» работал над составлением ультиматума японцам. А фактически, как явствует из архивных копий секретных сводок ФБР, Уайт стал сотрудничать с советской разведкой в середине 30-х годов, причем весьма продуктивно. Он передавал ценную информацию регулярно раз в две недели. Первые информационные взносы Уайт выполнял в рукописном варианте. Во всяком случае, среди документов ФБР присутствуют его автографы, подлинность которых подтверждена графологической экспертизой.
Впрочем, в полном виде досье Уайта пока не видал никто и, видимо, уже не увидит — по признанию Павлова, никаких документов по операции «Снег» в архивах НКВД не существует. Установка Берии на суперсекретность операции именно это предполагала. Требует ли секретности до сих пор судьба самого Гарри Дэкстера Уайта — остается вопросом без ответа.
Обидно, конечно, если таинственный клубок, связанный с Уайтом, так и останется не распутанным до конца. Ведь редко бывает, что с именем одного человека так прочно связана история — ноябрьский 1941 года ультиматум США перечеркнул даже теоретическую вероятность японской агрессии на советском Дальнем Востоке. По мнению некоторых японских исследователей, он «спас Москву», позволив перебросить на Западный фронт сибирские дивизии…
— …В январе 1940 года нас, 25 молодых сотрудников разведки, вызвали в кабинет Лаврентия Берии. Непонятно, для чего мы понадобились столь высокому начальству. В кабинете наркома на Лубянке — кожаные кресла, ковры, богатые люстры. Не то, что у нас в «пролетарских» кабинетах — бедность. Помню большой стол, накрытый плотным зеленым сукном, мебель из красного дерева. Все обратили внимание на большой шкаф с тяжелыми дверцами. Вскоре к нам присоединилась группа более старших по возрасту товарищей — видимо, руководителей отделений советской разведки.
Неожиданно дверцы шкафа распахнулись, и оттуда вышел Лаврентий Павлович в своем знаменитом пенсне. То, что мы приняли за шкаф, оказалось потайным ходом. Рядом стоящий с наркомом адъютант подал Берии список присутствующих. Берия громко читает: «Зарубин! А ну, расскажи, как тебя вербовали немцы?» Зарубин, ничуть не смутившись: «Лаврентий Павлович, меня никто не вербовал, у вас неправильные сведения. Я выполнял задания партии». И так с каждым. По его списку мы все оказались немецкими, английскими, французскими и польскими шпионами.
Через несколько минут прием окончился. Лаврентий Берия, довольный произведенным эффектом, не попрощавшись, ушел обратно в шкаф. Наше недоумение сменилось страхом, что арестуют. Обсудив сложившуюся ситуацию, мы все-таки пришли к выводу, что новый хозяин решил нам, молодежи, показать свою власть. Мол, где бы вы ни были, я все про вас знаю и в случае чего достану из-под земли. Тогда он нас «брал на пушку». «Но вскоре я узнал, что многие из моих товарищей были репрессированы», — рассказал генерал-лейтенант в отставке Виталий Павлов.
«Известиям» помогла организовать встречу с этим кадровым разведчиком российская Ассоциация ветеранов внешней разведки. Несмотря на свои преклонные годы, он бодр, весел, охотно рассказывает об увиденном, пережитом — все-таки в течение 50 лет был активным бойцом «невидимого фронта».
Головокружительных фактов в профессиональной биографии отставного разведчика так много, что, по его же собственным словам, придется написать еще не одну книгу. Секретная операция «Снег», проведенная НКВД, — лишь один из эпизодов жизни Виталия Павлова.
— Вокруг операции «Снег» много легенд. Утверждают, что нарком Лаврентий Берия чуть ли не лично придумал всю операцию, руководил ею, получал от нас, разведчиков, докладные записки о контактах с якобы завербованным нами Гарри Уайтом. Один российский писатель даже уверял меня, участника тех событий, что Берия о ходе операции будто бы докладывал напрямую Сталину. Берия, действительно, был в курсе происходящего, но боялся, что молодой сотрудник провалит операцию, и поэтому в Кремль докладывать не спешил.
— На самом деле, — продолжает Павлов, — весь ход операции придумал в недрах Лубянки профессиональный советский разведчик Исаак Ахмеров, работавший за рубежом под кличкой Билл. Именно он когда-то познакомился с Гарри Уайтом, обладавшим серьезными связями в руководящих кругах США. Ахмеров предложил использовать своего американского приятеля, как говорят в разведке, «втемную».
В то время я был назначен куратором нашей резидентуры в США. Начальство предложило мне съездить за океан и познакомиться с работой разведчиков, разобраться во всех проблемах на месте Заодно мы с Исааком Ахмеровым решили тогда, что мне надо будет встретиться и с Уайтом, постараться убедить через него Белый дом жестче реагировать на агрессию Японии на Дальнем Востоке…
Мистер Уайт принял меня радушно, и, после того как я (по легенде сын белогвардейского офицера, проживавшего в Китае) изложил ему мысли, которые приписал Биллу, он сказал, что они полностью совпадают с его собственными. Уайт считал, что Вашингтону настало время предупредить зарвавшихся японцев и потребовать от них в ультимативной форме убраться из Маньчжурии.
Долгие годы мы точно не знали, сработала ли наша схема. Только в 1992 году в одной американской книге я прочел, что Уайт в 1941 году изложил мысли (в том числе и наши) о том, что японскую агрессию пора остановить, в записке на имя своего шефа — министра финансов Генри Моргентау. Тот, в свою очередь, писал президенту Рузвельту: к маю 1941 года было бы целесообразно довести до сведения Токио нашу позицию — США никогда не согласятся с японским доминированием на азиатском континенте.
Гарри Уайт, сказал далее Виталий Павлов, до последней минуты своей жизни так и не узнал, что сталинская разведка использовала его в своих целях. Его бесконечно допрашивали. Когда комиссия по антиамериканской деятельности обвинила Уайта в том, что он работает на СССР, у него случился сердечный приступ, и вскоре он скончался. Сегодня в архивах нет документов, подтверждающих, что Гарри Уайт — агент советской разведки. «Это потому, что мы его никогда не вербовали», — подчеркнул бывший разведчик.