Естественно, правду говорить было нельзя. Придумали легенду: мол, нуждается в помощи «директор департамента одного из министерств». Директору дали фамилию Семушкин.
«Когда я кратко описал нагрузку и масштаб работы такого директора, — писал Владимиров, — то на это он (Ноорден) искренно воскликнул: «Если это верно, то господин С. при помощи сильнодействующего средства покончит жизнь самоубийством».
Ноорден отказался лечить «Семушкина» заочно. Узнав, что больной лишен возможности выехать в Вену, он заявил, что готов сам отправиться в Москву.
Возникла устрашающая ситуация: чтобы спасти Орджоникидзе от Сталина, нужно было сообщить о состоявшихся переговорах Сталину. Он должен был дать согласие на лечение. И деньги. Речь уже шла не только о здоровье Серго, но и о жизни всего руководства Наркомтяжмаша.
Между тем самочувствие Орджоникидзе ухудшалось. На работе он потерял сознание.
«Был консилиум… у т. Серго, — писал в дневнике А. Д. Семушкин. — Раньше думали, что шалит почка, а теперь — сердце. Они нашли, что у него сейчас блуждающая жаба».
А. Д. Семушкин был профессиональным чекистом. Он боготворил Орджоникидзе, который доверял ему, как самому себе. Парадокс состоял в том, что Семушкину доверял и Сталин. Он часто давал ему личные поручения.
Когда понадобилось опередить утечку информации о том, что в Вене состоялись переговоры, касавшиеся Орджоникидзе, то эту деликатную миссию доверили Семушкину. Считалось, что сведениям, полученным от Семушкина, Сталин безусловно поверит. Но Семушкин по своему служебному рангу не имел права обращаться напрямую к вождю. О состоявшихся переговорах с Ноорденом он рассказал Анастасу Микояну. Выбор оказался удачным. После беседы с Микояном Сталин позвонил пригласить профессора. Случилось это уже 15 июля 1936. года.
Когда Ноорден сообщил, что выезжает в Москву, возникла новая проблема: Орджоникидзе не мог сойти за русского. Самым простым было объявить профессору: «Извините, не хотели создавать шумиху вокруг известного лица, поэтому скрыли его за фамилией Семушкин». Но все решения в стране принимал только один Человек. Сталин испугался, что за границу просочатся сведения о злодейской операции, сделанной наркому.
Сталин потребовал «засекретить» Серго, яркая внешность которого была известна по газетным фотографиям во всем мире. Так что, когда Ноорден прибыл в Москву, его повезли к больному, которого звали не Орджоникидзе и даже не Семушкин, а… Орбелиани.
Ноорден подтвердил славу выдающегося терапевта. Лечение, проведенное по его методике, резко улучшило здоровье Орджоникидзе. Прежде всего компенсировалась правая, больная почка. Она уже справлялась с нагрузкой. Это означало, что давняя операция ни с какой стороны не была нужна. Ноорден готов был продолжить лечение и только просил ему сообщить время следующего приезда. Скорей всего, Ноордену был назначен февраль.
Вероятно, в это же время Сталин поручил Берии подобрать людей для выполнения особого задания.
А пока что Политбюро вынесло решение:
«Обязать т. Орджоникидзе с утра 9 января (1937 года) выехать к себе на дачу под Москвой на отдых сроком на 12 дней…
Секретарь ЦК И. Сталин»
Давая согласие на приезд иноземного врача и вынося решение Политбюро, Сталин усыплял бдительность Орджоникидзе и создавал себе алиби. На самом деле он четко знал, что новой встречи товарища Серго с Ноорденом не будет. В подобных прогнозах он никогда не ошибался.
18 февраля 1937 года Орджоникидзе внезапно умер.
Существует три версии смерти Серго.
Одна была официальной: «…в Москве у себя в квартире в Кремле от паралича сердца скоропостижно скончался…»
По второй версии, которая стала известна после XX съезда партии, Орджоникидзе застрелился сам, когда Берия арестовал его брата Папулию, а Сталин не захотел за Папулию заступиться. Последнюю, самую достоверную, сообщила Зинаида Гавриловна Орджоникидзе. Незадолго до своей смерти она собрала у себя старых большевиков и, по словам А. Антонова-Овсеенко, сообщила следующее.
18 февраля 1937 года Орджоникидзе не пошел после обеда на службу. Жене он сказал, что немного поспит, а вечером будет работать.
Через двадцать минут после того, как он ушел к себе в кабинет, раздался звонок в дверь. На лестнице стоял молодой человек «кавказского вида».
«Мне к товарищу Серго», — заявил он. Зинаида Гавриловна попросила его прийти через час. Через пятнадцать минут раздался новый звонок. На площадке теперь уже стояло шесть человек.
«Нам к товарищу Серго, срочное дело!» — заявили они. Не спрашивая разрешения хозяйки, эти шестеро вошли в кабинет и закрыли за собой дверь. «А дальше… Шум был, кричали, — вспоминала Зинаида Гавриловна. — Успел ли он проснуться, не знаю… Убили его… и ушли».
Когда открыли дверь в кабинет, Орджоникидзе, лежал в окровавленной рубашке мертвый. Зинаида Гавриловна позвонила Сталину.
— Вот что такое сердца! — ответил вождь. — Сколько раз я ему говорил, что сердце надо беречь…
Сталин уже все знал. Ведь от кабинета вождя до кремлевской квартиры Орджоникидзе было менее ста метров.
(Камов. Б. // Совершенно секретно. 1992. № 11)
ОФИЦИАЛЬНОЙ ПРИЧИНОЙ СМЕРТИ ОБЪЯВИЛИ ПАРАЛИЧ СЕРДЦА
22 декабря 1927 года Владимир Михайлович Бехтерев произнес слово «паранойя». Вскоре он умер. Вообще-то факт смерти не удивителен для семидесятилетнего человека. Однако смерть Бехтерева взволновала всех.
В семейном предании эта дата осталась прочно. То был сочельник, наряжали елку. Внучка Бехтерева — Наталья: «Перед сообщением о смерти деда была некая- мистика. Мы наряжали елку, и отец стал зажигать свечи. Свечи он зажигал прямо над Дедом Морозом. Когда зажег три свечи, неожиданно сказал: «Смотрите, у этого деда лицо прямо как у моего отца. И три свечи у изголовья». Вскоре раздался звонок…
Неожиданную смерть Бехтерева, однако, сразу стали связывать с консультацией, которую он перед тем дал Сталину. Прямых свидетельств, что одно событие сопряжено с другим, вроде бы нет. Между тем, в умах многих людей они накрепко соединились друг с другом и держатся уже не одно поколение.
Официальной причиной смерти объявили паралич сердца. Прощание с Бехтеревым было пышным, по первому разряду. И в Москве, и в Ленинграде, куда доставили прах. Мертвый Бехтерев ни для кого уже не был опасен. Напротив, можно было воздать ему на полную катушку.
Почти все, кто знал Бехтерева, были убеждены: его отравили. Ученики и коллеги передавали эту версию своим ученикам и коллегам, те — своим. Эти бесчисленные цепочки до сих пор тянутся и ветвятся. Продвигаясь от звена к звену обратным ходом, можно дойти до первоисточника.
В декабре 1927 года Бехтерев отправился в Москву для участия в съезде психиатров и невропатологов, а также в съезде педологов… Перед самым отъездом из Ленинграда он получил телеграмму из Лечсанупра Кремля с просьбой по прибытии в Москву срочно туда позвонить. Бехтерев позвонил, а затем отправился в Кремль.
На заседание Бехтерев приехал с большим опозданием, кто-то из делегатов спросил его, отчего он задержался. На это Бехтерев — в присутствии нескольких людей — раздраженно ответил:
— Смотрел одного сухорукого параноика.
После заседания Бехтерев вместе с делегатами отправился в Большой театр, там к нему подошли какие-то мужчины, которые не были делегатами и никому не были известны. Они повели ученого в буфет, там он стал есть какие-то бутерброды. Потом спутники куда-то испарились, и более их никто не видел. Бехтерев скончался скоропостижно…
Его прах (кроме мозга) был кремирован без вскрытия… Урна была отправлена в Ленинград.
Вскрывал мозг Бехтерева академик А. И. Абрикосов, крупнейший патологоанатом того времени. Позже А. И. Абрикосов вскрывал В. Р. Менжинского, Г. К. Орджоникидзе и многих других, причина смерти которых фальсифицировалась властями. А. И. Абрикосов всегда чувствовал над собою дамоклов меч НКВД…
Лидия Шатуновская пишет: «Многие задумываются, совершал ли он (Сталин) чудовищные преступления в здравом уме или страной правил на протяжении многих лет психически ненормальный человек.
В конце двадцатых годов Сталин впал в состояние тяжелой депрессии. Пригласили Бехтерева, который провел с ним несколько часов, а затем на вопросы окружающих сказал: «Диагноз ясный. Типичный случай тяжелой паранойи».
Еще одна версия: к отравлению Бехтерева причастна его вторая жена, Берта Яковлевна. Домашние были убеждены, что это именно ее рук дело. Мотивы отравления, правда, предполагались меркантильные.
Бехтерев-сын всем рассказывал о своих подозрениях: отца отравили. Хотя подозревал он в злодеянии вовсе не отца народов, а всего лишь собственную мачеху, этого вполне могло оказаться достаточным, чтобы кто-то ощутил необходимость убрать и его. В конце концов Петр Владимирович, главный инженер одного из ленинградских оборонных КБ, был арестован. Десять лет без права переписки. Существовал тогда такой иезуитский эвфемизм, маскировавший слово «расстрел».
Спровадили в лагерь и его жену. Трое детишек начали скорбный путь по распределителям и детдомам.
Бехтерев женился на Берте Яковлевне незадолго до кончины, года за два. Это был странный брак. Она была намного моложе его, не принадлежала к его кругу.
По свидетельству Шатуновской, после смерти Бехтерева Берта Яковлевна бывала у них в гостях. И все удивлялась: отчего это умер Владимир Михайлович, ведь он был совершенно здоров? «Слушая ее, — пишет Шатуновская, — все переглядывались между собой». По завещанию Берта Яковлевна не получила ничего. В середине тридцатых она исчезла. Некоторые утверждают, что была она родственницей Ягоды.
Истинными мотивами отравления Бехтерева, конечно, не могли быть денежные.
В этот приезд в Москву Бехтерев остановился, как обычно, на квартире известного гинеколога Благоволила в Дурновском переулке рядом с Собачьей площадкой.
Утром 23 декабря он был совершенно здоров и делился с окружающими научными планами. Днем участвовал в работе съезда, выступил с докладом о коллективной психотерапии при алкоголизме, сразу после заседания осмотрел лаборатории Института психопрофилактики, а вечером поехал в Малый театр на спектакль «Любовь Яровая».