Немцы втянулись в бой всей своей наличной силой. Мотовилов хорошо видел, как рассыпалась, растеклась по полю и пойме колонна, когда по ней открыли огонь из окопов. Но он знал и другое: кто-то на той стороне речки так же, как он на этой, руководит боем, и что он вот-вот откажется от продолжения лобовой атаки, отведет пехоту и танки, перегруппирует свои силы, и тогда надо будет ждать обхода с фланга и удара в тыл.
– Видишь «горб» в кустарнике? – указал Мотовилов на бронетранспортер, который забрался в заросли ивняка и стоял там, будто затаившись и наблюдая за атакой. Над рубкой колыхалась антенна. – Вот кого надо в первую очередь.
– Танки! Они засекут орудие! Надо бить по танкам!
– Один выстрел не засекут. Надо одним снарядом. Смогут?
– Если бронебойным, смогут. – И сержант снял телефонную трубку и начал вызывать «Грозу».
Танки между тем ближе подошли к переезду. Один из них нервно маневрировал и, вывернув башню, посылал снаряд за снарядом по окопам на противоположном берегу. Снаряды ложились неприцельно, то перелетая траншею, то не долетая, рвали сырую, напитанную дождем землю, оставляя небольшие воронки. 37-мм снаряды танка не представляли для пехоты большой опасности. Поразить бойца в окопе такое орудие могло только в случае прямого попадания. Да и задача его, видимо, состояла в другом. Так и случилось. Он вдруг вынырнул из ложбинки и быстро пошел к мосту. Как только его гусеницы коснулись бревенчатого настила, под ним ослепительно рвануло. Вверх подняло настил и часть берега. Саперы рассчитали очень точно, заложив взрывчатку с западной стороны моста. Когда остатки настила и облако дыма, ила и черной, как деготь, воды разлетелись по сторонам и осели, ротный не увидел танка – с насыпи вниз, в скользкую огромную воронку, уже наполнявшуюся черным дегтем ила и воды, сползала, роняя гусеницы, машина, похожая на бронетранспортер. Башня у нее отсутствовала. С каждым мгновением машина все глубже и глубже опускалась вниз. Наконец, погружение ее прекратилось.
Именно в это время над траншеей сверкнула иссиня-белая фосфорисцирующая настильная трасса и ушла за реку. Там, в поле, она мгновенно отыскала цель и завершила свой стремительный полет вспышкой электросварки. Второй T-III [10] тем временем маневрировал возле песчаного переезда, явно намереваясь преодолеть водную преграду вброд. Все внимание его экипажа было приковано к произошедшему рядом. Рации их, конечно же, работали, и, по всей вероятности, экипажи согласовывали детали одновременного броска на восточный берег речушки. Но, когда первая машина попала под мощный взрыв фугаса на мосту, вторая тут же начала пятиться назад. И единственный выстрел советской «сорокапятки» наблюдатель ее, скорее всего, пропустил. Бронебойно-трассирующий снаряд, по всей вероятности, задел бензобак бронетранспортера, и через минуту в поле взметнулось пламя огня и черного дыма.
Второй T-III продолжал пятиться к ложбинке, где он мог надежно укрыть свою ходовую часть от огня бронебоек.
В ходе боя, в его характере и темпе огня наметилось некое изменение. Наступал перелом. Потеря танка и бронетранспортера, в котором, как предполагал Мотовилов, находился командный пункт немцев, заставил и пехоту, и уцелевший T-III начать отход. Но отходить им оказалось некуда. В жнивье не укроешься, а до перелеска метров триста – открытое и хорошо простреливаемое пространство.
– Передай Васильцу, его задача – танк. Пусть бьет по танку!
– Понял. Вызываю. – И ефрейтор-артиллерист начал лихорадочно накручивать телефонный аппарат.
Тем временем танк зашел в ложбину и начал оттуда поливать из всех своих пулеметов траншею и деревню. Пули плотно хлестали по брустверам, шлепали по жнивью, по каскам бойцов, по хлевам и поленницам. Пехота, получив более или менее надежное прикрытие, начала откатываться назад. Отходили немцы волнами. Одни вскакивали, подхватывали под руки раненых и убитых и делали короткую перебежку в тыл. Другие тем временем вели усиленный огонь. Рота же свой огонь заметно ослабила. Мотовилов это почувствовал по тому, какие паузы начали делать «гочкисы» и как оживились на той стороне немцы. Ему вначале казалось, как здорово стреляют его бойцы, вон сколько за речкой убитых. Но «убитые» в какой-то момент, словно услышав приказ, начали двигаться, переползать, перебегать за укрытия. Однако некоторые темные бугорки, похожие на разбросанные ветром снопы, все же оставались лежать под ракитами, у дороги и в пойме речки. Приказов командиров они уже не слышали. Их слух ублажали уже не песни войны, а иные звуки, и они присягнули своей верностью уже им…
«Сорокапятка» выстрелила осколочным. Снаряд дернул землю прямо под левой гусеницей T-III, но никакого вреда танку не причинил. Вслед за пристрелочным через головы бойцов Третьей роты сверкнула трасса бронебойного. Интервал между выстрелами был настолько коротким, что бойцам показалось, что из глубины лощины бьет не одна, как минимум две пушки. Но трасса ушла левее башни танка и, ковырнув землю со значительным перелетом, где-то в гуще отступающей пехоты, яростным рикошетом ушла вверх. Третий снаряд ударил в башню, но угодил, видимо, в наклонную плоскость. Замолчали башенные пулеметы. Но тут же сверкнуло пламенем ответного выстрела короткоствольное орудие. Снаряд на этот раз ушел выше траншеи. Экипаж танка обнаружил противотанковое орудие. Начался поединок. Что обещал он экипажу немецкого танка и советской «сорокапятки»? Какие шансы он им оставлял? И что, кроме жизни, могло быть наградой за точный выстрел и решимость драться до последнего?
Экипаж T-III очень быстро оценил обстоятельства и свои невеликие шансы. Счастливо пережив прицельный удар болванки, танк резко развернулся и, рискуя получить следующий бронебойный снаряд в слабо защищенный борт, перемахнул через невысокую насыпь и тут же оказался вне зоны огня советского противотанкового орудия. Переместившись влево от дороги, он усилил огонь из пулеметов и орудия. Под его прикрытием пехота быстро начала откатываться назад. Густеющие сумерки помогали немцам маскироваться и мгновенно, после очередной перебежки, растворяться среди жнивья и редкого кустарника.
Мотовилов понял, что он, как командир роты, не смог использовать все боевые возможности своего подразделения, что темп огня с каждой минутой слабеет, и противник, захваченный врасплох на открытом месте, начал исчезать из зоны видимости. Он кинулся к ручному пулемету и с нерастраченной злостью открыл огонь короткими торопливыми очередями по теням, перемещавшимся за речкой, по ракитам, под которыми прятался немецкий заслон и откуда выплескивались вспышки одиночных выстрелов. Диск при таком темпе огня быстро опустел. Мотовилов пошарил вокруг, но ничего не нашел. Оттолкнул приклад пулемета, выругался и побежал на правый фланг, к бронебойщикам.
– В гриву-душу!.. – обрушился он в окоп бронебойщиков, пиная сидевших на соломенной подстилке бойцов. – Почему не стреляете?! По танку!.. Приказываю – по танку!..
– Да он же лупит прямо по нашему окопу! – испуганно крикнул бронебойщик.
– А, это ты, прикомандированный! Прижал пуп к земле и благодаришь судьбу, что она пока милует? Где патроны? Подавай! В гриву-душу тебя!..
Но младший сержант Клышкин опередил ротного, кинулся к противотанковому ружью и рявкнул своему второму номеру:
– Брыкин! Патрон!
Резко вздрогнула бронебойка, больно пнула в плечо Колышкина. Пуля чиркнула в лиловых сумерках, как шальной метеорит, и исчезла в пойме, за ракитами. Тотчас же там полыхнуло ответным выстрелом танковое орудие, и осколочный снаряд разорвался с небольшим перелетом. То ли небольшой осколок, то ли камень, принесенный взрывной волной, зацепил по касательной каску Брыкина, так что у второго номера от неожиданности и страха, что ему пробило голову, подломились ноги. Вместо того, чтобы выполнять свои непосредственные обязанности, он опустился на колени и начал лихорадочно ощупывать голову. Он засовывал дрожащую ладонь под каску и обнюхивал дрожащие пальцы.
– Ну что, комбайнер, мозги не вытекли? Патрон! – услышал он голос первого номера, и тут же морок страха отпустил его.
– Колышкин, целься ниже, в гусеницу! – кричал тем временем Мотовилов, откашливаясь от едкой толовой гари, когда бронебойщик дослал новый патрон в канал ствола и прижал к плечу приклад.
– Не лезь, старшой! Не толкай под руку! – огрызнулся младший сержант. – Лучше подержи меня, подопри спиной, а то отдача сильная.
Отдача действительно была нешуточной, так что Мотовилов во время выстрела прикусил язык.
– Кажись, попал! – удивленно вскрикнул Брыкин; он уже окончательно пришел в себя. – Ляснуло! Как все одно по железке. Слышали? И железка, скажу я, сурьезная. Наковальня…
– Давай патрон! Ляснуло… – И бронебойщик зло и радостно засмеялся.
Значит, и вправду попал, с надеждой подумал Мотовилов и выглянул через бруствер.
Танк в это время дал задний ход, но, вместо заданного курса, который должен был спасти и машину, и экипаж, его резко повело в сторону и развернуло. Механик-водитель машинально увеличивал обороты двигателя, однако это только усугубляло положение машины и экипажа. Т-III зарывался в землю, при этом разворачиваясь все сильнее и сильнее и доводя угол для бронебойщиков до идеального.
– Попал! – снова радостно выкрикнул Брыкин, выглядывая через бруствер.
Теперь младший сержант Колышкин всаживал пулю за пулей в бок танка. Бронебойщик уже и сам чувствовал, как они с коротким хряском ломают броню, ту самую, которая только что грохотала по ним из пушки и всех своих пулеметов, была подвижной и казалась неуязвимой. Он выцеливал то башню, то надстройку, то корпус, смещая немного к корме, где танкисты хранили боезапас, то брал пониже верхней гусеницы. Впрочем, гусеницы на этой стороне уже не было. Левая гусеница осталась возле ракит, там Колышкин снял ее с катков удачным выстрелом. Бронебойщик стрелял и стрелял, он старался проникнуть повсюду, и отнял от онемевшего плеча короткий приклад с амортизатором только тогда, когда на башне распахнулись створки верхнего люка и оттуда вместе с клубами багрового дыма, густо перемешанного с огнем, вывалился и скатился по броне вниз человек в такой же черной униформе. Ствол бронебойки пылал жаром, и от него пахло перегретым до гари ружейным металлом.