– Не думаю, что у него тоже была добрая русская няня с индейскими и морскими романами на русском языке.
– Кто знает…
– Ну да, иначе зачем ему идти в Индию через Россию…
Границу их взвод перешел в районе Виштитиса. Вырезали ножами погранзаставу. Двинулись на Мариамполе. В лесу под Мариамполе захватили обоз советов. Это была санитарная рота какого-то полка, дислоцированного возле границы и попавшего под утреннюю бомбежку. Подводы были буквально завалены ранеными. Некоторые из них были уже мертвы. Но их продолжали везти в сторону Алитуса. Туда-то взводу «Бранденбург» и необходимо было попасть как можно быстрее, чтобы захватить мост через Неман, обеспечить дальнейшее прохождение передовых колонн наступающих германских дивизий без какой бы то ни было задержки на переправе.
Обоз они захватили быстро и без стрельбы. Тела раненых и санитаров свалили в один овраг. Переодели тех, кому советской униформы не хватало. Часть людей замаскировали под раненых красноармейцев. Двинулись дальше. Это был очень успешный рейд. Одна из лучших операций их взвода. Удача и дальше сопутствовала им. Мост они захватили. Танки пошли на восточный берег Немана.
Два дня после того рейда они отдыхали в лесу на берегу небольшого живописного озера, окруженного соснами и песчаными обрывистыми берегами. Война ушла дальше, на восток. А они жили в палатках, пили пиво. Повар готовил гусей, купленных неподалеку у местных хуторян. Никто во время той первой операции не был даже ранен.
Все неприятное началось потом.
Через неделю их перевели южнее, на Минское направление. Теперь их рота была придана группе армий «Центр» и выполняла задачи отдела 1Ц штаба этой самой мощной армейской группы.
Вначале все шло хорошо. Эверт ни о чем не жалел. И никого не жалел. Он командовал отделением солдат, которое насчитывало пятнадцать человек. И это были не просто солдаты, а специалисты в различных отраслях военного дела – разведчики, подрывники, связисты, железнодорожники. Многие из них прекрасно владели русским и белорусским языками, знали обычаи местных жителей. Никто из них не интересовался прошлым друг друга. Словно его и не существовало.
Первые потери рота понесла в ходе операции «Тайфун». На четвертые сутки саперные части, как всегда шедшие в авангарде наступавшего моторизованного корпуса, подошли к небольшому городку Юхнову на реке Угре. Нужно было овладеть мостом через Угру. Мост охраняло какое-то странное подразделение советов. Некоторые солдаты не были даже переодеты в униформу, носили гражданские брюки, телогрейки и кепки. Но дрались они так, что через полчаса боя из всего взвода, вынужденного отойти в лес, осталось два отделения. Десять человек они потеряли убитыми и двенадцать ранеными. Мост они так и не захватили. Большевики его взорвали. Причем дважды. Саперам пришлось наводить понтонную переправу. В первый раз за весь восточный поход взвод не выполнил поставленной задачи.
И вот снова неудача.
Чем ближе большевиков оттесняли к Москве, тем отчаянней они дрались. Силы же наступавшей германской армады, которая еще возле Минска и Смоленска казалась непобедимой, иссякали. Они таяли с каждым днем, с каждым боем, с каждой, даже мелкой стычкой, с каждым маршем вперед. Пополнение, прибывающее из Германии, Франции и Польши, уже не восполняло потерь. Не хватало подвоза. Начались перебои с боеприпасами и продовольствием. Солдаты, особенно в передовых частях вермахта, все еще были полны энтузиазма, который внушали им прежние победы. Остановку под Серпуховом и Алексином они воспринимали как временную заминку, связанную с вынужденной перегруппировкой сил и непогодой, не более. Но те, кто воевал не первую войну и умел сравнивать и анализировать, понимали и видели большее. Машина под названием германская армия не просто замедлила движение, она остановилась. И попытки командиров разных рангов и целых подразделений, вроде СС и других элитных формирований, бросаемых в дело, подтолкнуть эту машину вперед, к Москве, ведь до нее осталось совсем ничего, положительных результатов не давали. Колеса и гусеницы этой некогда совершенной и отлаженной во всех отношениях машины завязли в русских глинах, а лобовая часть уперлась в русские штыки.
Эверт фон Рентельн какое-то время надеялся, что германский Ordnung все же возьмет свое, и стальные клещи танковых армий в ходе грандиозной по своим масштабам операции «Тайфун» замкнут кольцо вокруг Москвы. Ни о каком затоплении города, конечно же, не могло быть и речи. Армии нужно было зимовать в теплых квартирах. А зима уже пробует местность первыми снегопадами и ночными заморозками. Но немцы остановились и начали окапываться. Из штабов поступали сведения о том, что на северном крыле фронта, под Дмитровом, и на юге, в районе Тулы, танковые армии продолжали успешно наступать. А здесь, в центре, наступление, похоже, заглохло. Для новых атак не было сил. Советы же создавали сплошную линию фронта, подтягивали резервы, создавали склады боеприпасов в непосредственной близости от передовой.
Свидание с родиной, о котором все эти годы, проведенные на чужбине, мечтал бывший офицер русской армии, а теперь лейтенант спецподразделения абвера «Бранденбург-800» Эверт фон Рентельн, похоже, могло действительно не состояться.
Но в последние дни командование XII и XIII армейских корпусов, сделав частичную перегруппировку, готовило удар на Серпухов с целью овладеть этим узлом важнейших коммуникаций и выйти на московское шоссе. Одновременно 2-я танковая армия планировала рывок в обход Тулы на Каширу в том же Серпуховском направлении. Если операция пойдет успешно и получит развитие, сюда, в пробитую брешь, как в гигантскую трубу, устремятся все свободные и резервные части. Для усиления удара прибыла 19-я танковая дивизия. Танки уже стояли в Высокиничах и окрестных деревнях. Танкисты ожидали подвоза горючего и приказа идти вперед. «Бранденбуржцы» же должны были сделать свое дело: отыскать склады реактивных снарядов новых советских установок и уничтожить их, затем захватить ряд переправ и мостов. Словом, если не обеспечить, то существенно облегчить движение 19-й танковой дивизии на Москву наикратчайшим путем.
И вот группу, которую возглавил лейтенант фон Рентельн, постигла неудача. Их выследили, обложили со всех сторон и расстреливали снайперы. Все, кроме него и еще одного пулеметчика из вермахта, были уже мертвы. Они оказались расстрелянными в самые первые мгновения схватки. В сущности, схватки-то и не было. Был обыкновенный расстрел, и начался он так неожиданно, что вначале никто ничего не понял. Растерянность длилась меньше минуты. Но этого времени вполне хватило снайперам советов, чтобы расстрелять его группу. Уцелели пока только двое: он, фон Рентельн, и один из пулеметчиков. Андрэ с пробитым затылком лежал возле кострища. Пулеметчик, сжавшись, как загнанный зверь, сидел на корточках на дне оврага и пытался зарядить свой пистолет. У него что-то не получалось. Или просто не мог прийти в себя. Незачем их было брать с собой, подумал фон Рентельн, наблюдая за движениями рук пулеметчика. В нем, как приступ рвоты, колыхнулось чувство презрения к этому немцу. Кажется, родом он был из Бадена. Но в следующее мгновение он вдруг понял, что единственное, что он еще может сделать на земле и что ему потом зачтется, когда ляжет на чашу весов все доброе и злое, в чем он преуспел, так это спасти жизнь этому жалкому баденцу.
– Уходи! – крикнул он ему.
Тот встрепенулся, посмотрел на него, потом в глубину оврага.
Фон Рентельн понял его взгляд и снова крикнул:
– Не туда, сынок! Туда! – И указал к ручью, на восток, к Москве.
Все очень просто. Когда загоняют зверя и знают, где его логово, загнанного обычно перехватывают на наикратчайшем пути. Если баденец не дурак, он обойдет все посты и выйдет к своим. А впрочем, ему, русскому человеку, которому вот-вот перехватят горло, нет никакого дела до какого-то малодушного немца…
– Туда! Туда! – махнул ему рукой фон Рентельн и, уловив за оврагом в кустарнике движение, нажал на спуск.
Автомат отстрелял остаток обоймы, пять или шесть патронов. Средняя очередь. Фон Рентельн быстро поменял рожок, взвел затвор. Нет, он еще будет сражаться. И тем, кто сейчас обкладывал его, перемещаясь за кустарником и деревьями с целью сближения и верного выстрела, еще надо пережить его. Доказать свое превосходство. В том числе и в праве любить эту землю, этот лес, пахнущий родиной, и город, к которому ему, Эверту фон Рентельну, пришлось идти двадцать лет. Кто из них, стреляющих сейчас в него, как в дикого и чужого зверя, имеет большее право любить этот город?!
И когда с противоположной стороны оврага закричали по-немецки: «Солдат!» – и предложили бросить к ногам оружие, он вспыхнул такой яростью, что новая обойма в автомате опустела в несколько секунд.
Голос показался ему знакомым. Но это, как показалось ему, уже начинался бред. Если бы они закричали по-русски, он отреагировал бы спокойнее. Слова врага, и произнесенные по-русски, могли стать последними словами, обращенными к нему. В последнее время он мало говорил по-русски. Хотя сюда он стремился в том числе и затем, чтобы каждый день слышать родную речь и разговаривать с русскими людьми. Для общения с товарищами по роте вполне хватало немецкого. С Андрэ… С Андрэ он действительно порой разговаривал по-русски. Но немного. Перекидывался двумя-тремя фразами на заданную тему. Тренировки в рамках полигона, только и всего. Когда шли по занятым деревням и городам, по-русски он старался не говорить. Однажды, на окраине Смоленска, он окликнул женщину средних лет. Возможно, они были ровесниками и многое повидали в этой жизни.
– Вы – русский? – закричала она.
Он замолчал и сделал знак рукой: нет.
– Вы – русский! Будьте вы прокляты! Иуды! Иуды! Иуды!
Кто была эта женщина? Что довело ее до состояния безумия? Горе? Утрата близких? Зверства тех, кого она считала людьми?
Фон Рентельн снова перезарядил автомат и снова подумал: неужели все закончится здесь, в сыром болотистом овраге?