– Да, – Дарси хотела продолжить, объяснив, что она все понимает, хоть и ненавидит каждую минуту порознь. Что она нуждается в Имоджен всеми фибрами души и предоставит ей место для секретов или пространство для уединения. Однако это было слишком преждевременно, а проблема Дарси заключалась в том, что она слишком сильно этого хотела.
Поэтому она спросила:
– Как продвигается «Фобомант»?
Имоджен с облегчением призналась:
– Очень хорошо. Я почти закончила.
– Скажи мне, что он до сих пор начинается в багажнике машины.
– Само собой. Теперь эта часть моему агенту нравится! Он говорит, что в ней появился настоящий страх.
Дарси вздрогнула.
– Я знала, что ты это рано или поздно уловишь.
– Стоило мне выяснить, чего я боюсь, и все стало просто.
– Ты ничего не боишься, Джен.
Имоджен не ответила, и Дарси посерьезнела, как человек, расчищающий путь сквозь свои первые отношения. Не тот был момент, чтобы вести себя незрело и глупо.
Но затем Имоджен приблизилась на шаг, и ее голос почти пропал в гуле вечеринки:
– А я боялась, что ты не будешь ждать. Что ты от меня откажешься.
– Ни за что! – ответила Дарси. – Я тебе доверяю, Джен.
– Я не замышляла это как проверку. Просто хотела исправить книгу, а затем разобраться с нашими отношениями. Но с моей стороны было эгоистично долго тебя избегать.
Дарси услышала лишь одно слово.
– Ты сказала «было».
– Что?
– Ты использовала прошедшее время, Имоджен. «Было эгоистично долго тебя избегать». Значит, мы снова станем жить вместе?
Имоджен, кивнув, взяла ее за руку.
– О! – только и сказала Дарси, понимая, что ее разбитое сердце перестало быть таковым.
Еще столько всего требовалось уладить: ситуацию с квартирой, неразбериху с первым черновиком, дыру в бюджете, отсутствие образования в колледже. А еще, как напомнила в утренней эсэмэс Ниша, надо было не слететь с катушек в течение ста семнадцати дней до выхода книги. И имелась вероятность того, что люди предпочтут потратить свои деньги не на дебютный роман неизвестного подростка, а на корзину продуктов в супермаркете.
Кроме того, они с Имоджен сильно изменились за последние два с половиной месяца! В реальной жизни преобразования происходили неохотно, постепенно, медленно.
Хотя, с другой стороны, Имоджен нуждалась в своих секретах, а Дарси по-прежнему хотела получить все.
– У меня кончаются деньги, – пробормотала она.
– На мои книги внезапно возник спрос, – отозвалась Имоджен.
– Я через два месяца останусь без квартиры, – сказала она.
– Мы можем писать вместе где угодно, – возразила Имоджен.
– Я, возможно, пойду в колледж. Куда-нибудь, где подешевле.
– Вот и хорошо. Я стану заезжать в гости.
Дарси кивнула. Наверное, весь фокус в том, чтобы не паниковать. В жизни, как и в удивительном ремесле, где ты пишешь истории и вбрасываешь их в мир, приходится сосредотачиваться на странице перед глазами.
– Мне жаль, что я сваляла дурака, – выдохнула она.
– На ошибках учатся.
– Ты больше не думаешь, что счастливые концовки глупы?
– Твой вопрос неуместен, – ответила Имоджен. – Это не конец.
Глава 42
Неделю спустя я снова оказалась в больнице. Не в палаточном лазарете на снегу, а в залитом солнечным светом отделении химиотерапии в Лос-Анджелесе.
Маме химиотерапию не назначили, во всяком случае, пока. К ней подсоединили пакет с кровью, насыщавшей организм дополнительными красными тельцами. Капельницу требовалось ставить раз в неделю, пока не начнут улучшаться анализы, и это было лишь началом долгого пути с множеством процедур и контрольных проверок.
Сделав свое дело, санитар оставил нас наедине, и мы какое-то время молчали. Я старалась не смотреть туда, где в мамину руку входила трубка. Врачи ввели ей в вену кусок пластика под названием «катетер», который позволял им ставить капельницы и не делать каждый раз новый прокол. Я ничего не имела против иголок, но при мысли, что у матери постоянно будет пластиковая штука в руке, чувствовала себя неуютно.
Мама уверяла, что так она чувствует себя киборгом, и с ней все в порядке.
– Болит? – спросила я.
– Не очень, самое неприятное то, что мне какое-то время нельзя есть красное мясо.
– Жуть.
– Поскольку в меня закачивают красные кровяные клетки, приходится беречься переизбытка железа. – Мама рассмеялась. – Звучит как хеви-метал.
– В этом вся ты, – сказала я, просматривая на телефоне рецепты вегетарианских блюд. – Ладно, что, если я сделаю сегодня вечером фриттату[132] с цветной капустой?
– Серьезно? Нам не обязательно становиться вегетарианцами, просто запрет на красное мясо.
Я промотала страницу.
– Может, тушеной капусты?
– Ты пытаешься меня угробить? В капусте железа больше, чем в бифштексе! Петрушка тоже смертельно опасна.
– Спорю, до тебя никто не говорил: «Петрушка тоже смертельно опасна». – Я набрала эту фразу на телефоне, чтобы проверить свою теорию. На верхнюю строчку попала какая-то «Петрушечная» резня,[133] в которой было убито двадцать тысяч человек. Если приглядеться, окажется, что все связано со смертью.
Я отложила телефон.
В отделение химиотерапии привели еще одного пациента. Мимо нас под руку с молодой медсестрой прошел мужчина много старше мамы. Его волосы напоминали пух, а костлявое лицо было плотно обтянуто кожей.
За ним следовала молодая девушка в цветастом старомодном платье, в складках которого не играли тени. Похоже, она не замечала меня и мое свечение психопомпа. Девушка шла, опустив голову, чуть заметно улыбалась, словно ребенок, который пытается не хихикать на траурной церемонии.
Мы с мамой молча наблюдали, как медсестра подсоединяет к старику капельницу. Когда она закончила, он надел наушники и расслабился, закрыв глаза. Его ладони подергивались в такт музыке. Девушка-призрак наблюдала, пританцовывая, как будто тоже слышала мелодию.
Я сделала успокаивающий вдох.
– Я отложила колледж на год.
Мать удивленно взглянула на меня, и я увидела, что мышцы на ее руке напряглись. На миг мне показалось, что капельница вот-вот выскочит из ее кожи.
– Лиззи, ты не могла так поступить!
– Уже поступила, – мой голос оставался твердым, – звонок сделан.
– Позвони им снова! Скажи, что передумала!
– Я бы соврала, в любом случае, обратного хода нет. Мое место уже отдали кому-то другому.
Мама застонала.
– Лиззи, я могу лежать с трубкой в руке и без твоей помощи.
– Ты не хочешь меня здесь видеть?
– Я хочу, чтобы ты училась в колледже!
– Это временно, – сказала я, извлекая свой список продуманных аргументов. Я готовилась к разговору с тех пор, как получила первое письмо о приеме в колледж. – Как только начнется химиотерапия, кому-то понадобится тебя сюда привозить. И напоминать тебе, какие таблетки принимать.
Она закатила глаза.
– Я не дряхлая старуха, просто заболела.
– Часть твоих лекарств затрагивает кратковременную память, и большую часть дней тебе не захочется готовить для себя. Поскольку колледж откладывается по медицинским причинам, за мной стопроцентно закрепят место. К тому же не забывай, какое-то время у тебя будет маловато дохода, так что в следующем году мое заявление о предоставлении материальной помощи будет выглядеть естественно. Сплошь одни плюсы.
Она долго меня разглядывала. На другом конце палаты старый пациент напевал под музыку. Привидение сидело неподвижно, сложив руки.
– Слишком много ты обо всем думала, – сказала мама.
– Ты хочешь сказать, что с моей логикой не поспоришь?
– Этим я хочу сказать, что ты могла бы поделиться со мной своими размышлениями раньше.
– Ты велела мне вообще не думать о твоей болезни.
Вздохнув и признав поражение, мама уставилась в одну точку.
– Хорошо, Лиззи, но всего на год. Нельзя, чтобы ты ради меня отказывалась от своей жизни.
Я взяла ее за руку.
– Мама… прямо здесь, в этой комнате, с тобой – это и есть жизнь.
Мама обвела взглядом комнату – мигающие огоньки на трансфузионном аппарате,[134] лампы дневного света на плитках потолка, трубку в своей руке – и с дурашливым видом глянула на меня.
– Отлично. Значит, жизнь – не удалась.
Я не стала спорить. Жизнь непредсказуема и ужасна, ее слишком легко потерять. Жизнь полна культов смерти и психопатов, неудачного выбора времени и скверных людей. Четыре мерзавца с огнестрельным оружием способны убить целый аэропорт народа, микроскопическая ошибка в мамином костном мозгу может слишком рано ее у тебя отобрать. В праведном гневе можно сделать одну-единственную ошибку и лишиться самого любимого человека.
Тем не менее жизнь бесценна, потому что иначе мы бы так не страдали.
– Я хочу быть рядом и тебя поддержать, – сказала я.
Мама улыбнулась.
– Мило, а ты уверена, что не пошла в колледж потому, что хочешь быть поближе к своему парню?
Должно быть, мое лицо выдало чувства.
– Он больше не твой парень?
– Не знаю. Я его давно не видела.
По пути на больничную парковку мы прошли через зал ожидания. Я увидела дверь кабинета неотложной помощи, но маме нужно было зайти в туалет, и на минуту я оказалась одна в многолюдном, полном суеты коридоре. Я прислонилась к стене и разглядывала пол, надеясь больше не увидеть ни одного призрака.
Но, должно быть, что-то заставило меня поднять глаза.
Парамедик катил перед собой пустое кресло-каталку. Он был молод и привлекателен, с веснушчатой бритой головой и намеком на усы. На одном плече у него висело переговорное устройство, а спецодежда измялась, словно после долгой смены.
Он мимоходом глянул на меня, мы на мгновение встретились взглядами, и он решил задержаться. Его кожа светилась, и я различила это сияние даже в жестком свете флуоресцентных ламп больничного коридора.