станции. Я помню, как обрадовался граф, когда увидел, что по линии идет поезд. Ни названия станции, ни дороги я не помню. Соскочив с тарантаса и приказав носильщикам взять вещи, граф написал что-то на бумажке и приложил к ней свою печать. Затем, я помню, он позвал кучера и сказал ему: «Слушай, Дмитрий! Уезжай куда хочешь и помни только одно, что от твоего молчания зависит жизнь барышни. Отдохни здесь, накорми лошадей и поезжай в любое место, где ты можешь продать лошадей и экипаж. За твою службу я дарю их тебе и удостоверяю это вот этой запиской, которую возьми вместе со своим паспортом. Вот тебе еще двести рублей. Поезжай на родину в Орловскую губернию. Твою деревню я знаю и дам тебе о себе знать. Кто бы ни спрашивал тебя обо мне или о барышне — не говори, куда ты нас свез и вообще ничего о нас. Прощай!» Бедный кучер, не ожидавший такого подарка, повалился графу в ноги. Но в это время подошел поезд, и мы, взяв билеты и сдав багаж, заняли отдельное купе. По железной дороге мы ехали двое или двое с половиной суток. Граф как-то сразу успокоился, сделался ласковым и веселым. Таким образом приехали мы в Харьков. Тут мы простояли в гостинице два дня, после чего граф объявил мне, что я буду теперь учиться в хорошем пансионе, куда он меня повезет. На следующий день он отвез меня в пансион госпожи Бекман и простился со мной, попросив учиться и вести себя хорошо, чтобы ему не приходилось краснеть за меня. Потом он уехал. Куда — никто не знал. Я не видела его до седьмого класса. Меня никто не посещал, у меня не было родных, и на каникулы я ездила обыкновенно к одной из подруг. Граф исправно вносил за меня деньги и присылал еще на личные расходы вместе с очень теплыми письмами столько денег, что я считалась одной из самых богатых учениц. До пятого класса я считала его своим отцом. Но вдруг однажды, когда я шла уже в пятом классе, он прислал письмо, в котором в первый раз открыл мне глаза. В нем он описывал то, что я говорила вам о своем происхождении, причем прибавил, что судьба моя, Бог даст, скоро изменится, и я найду настоящих родителей. В письме он прислал мне и свой портрет. Это письмо меня страшно взволновало, и я проплакала над ним не одну ночь. Меня поразила мысль, что граф мне совершенно чужой человек. Мы, южанки, развиваемся слишком рано, и весьма возможно, что во мне уже тогда начинала говорить душа женщины. Только я не отдавала себе в этом отчета. Все чаще и чаще смотрела я на присланный мне портрет. Граф был очень красив. Так прошло еще два года. Я училась хорошо и была уже в седьмом классе. Однажды меня вызвали в приемную. Я пошла туда и вдруг увидела графа. В первый момент я бросилась было к нему на шею, но вдруг почему-то вспомнила, что он для меня почти посторонний мужчина, и сконфуженно остановилась. А он смотрел на меня восторженным взглядом, словно пораженный тем, что видит перед собою. Я тогда уже поняла этот взгляд. С тех пор его посещения стали очень часты. Он держал себя как родственник и в то же время как чужой. На Рождество он взял меня из пансиона, и мы уехали с ним в Париж, а после месяца разъездов он снова сдал меня в пансион. Так прошло время, пока я не кончила седьмой класс. Надо было подумывать о том, что делать со мною дальше. Граф никогда не ездил в свою усадьбу, видимо, избегая ее, и никогда даже не говорил о ней. Я решительно недоумевала: что я буду делать? Но перед самым выходом из пансиона судьба моя решилась. После последнего экзамена я получила отпуск. Как сейчас помню этот день… Мы взяли с собой провизии и поехали за город. В небольшом леске разостлали ковер, развели огонь и весело принялись за хозяйство. После обеда, пользуясь тем, что мы оставались вдвоем, граф сел рядом со мною и серьезно произнес: «Мне надо поговорить с тобой, Ирра». У меня почему-то вся кровь прилила к сердцу, и я невольно опустила глаза. Он заговорил: «Не хочу оставлять тебя в неизвестности, Ирра. Нам скоро придется расстаться навсегда!» Не успел он произнести эти слова, как я, с громким криком ужаса, без чувств грохнулась на землю. Когда я открыла глаза, то увидела графа, склонившегося надо мною. О! Его глаза смотрели на меня с такою немою любовью, что все во мне вдруг затрепетало от радости. Я схватила его шею руками и осыпала поцелуями, умоляя не покидать меня, давая клятву пойти на все! Он серьезно спросил меня: «Ты любишь меня, Ирра?» «Да», — ответила я. «И я тебя тоже, — проговорил он страстно. — Значит, мы будем мужем и женой. Но, чтобы ты впоследствии не упрекнула меня, я должен рассказать все о тебе и причины, почему я хотел расстаться с тобою. Я ведь поступаю нечестно. Я должен был бы сначала возвратить тебя твоим родителям. Кроме того, я вовсе не так хорош, как ты думаешь; на моей совести есть один слишком большой грех…» Но тут я зажала ему рот рукой и попросила никогда не возвращаться к этим вопросам. В конце концов мы решили повенчаться и потом когда-нибудь поехать к моим родителям. «Верь мне, я не преследую в этой свадьбе никаких корыстных целей», — сказал мне граф. Я расхохоталась. Потом, спустя два месяца, мы повенчались и до сих пор жили душа в душу. Вот и вся моя жизнь. Незадолго до смерти граф получил откуда-то письмо. Оно так сильно взволновало его, что некоторое время он ходил как помешанный. Потом вдруг объявил, что ему нужно ехать в Казань, чтобы продать дом и усадьбу. «Что бы со мною ни случилось, — сказал он мне на прощание, — не беспокойся. Все, что ни делается, делается к лучшему». Так и уехал. Вот все, что вы можете узнать от меня, мистер Холмс. — Графиня умолкла, и на глазах ее блеснули крупные слезы.
Низко опустив голову, Шерлок Холмс молча слушал рассказ графини и поднял ее, когда он был закончен.
Между его бровями легла глубокая складка, губы были плотно сжаты, а в выражении глаз чувствовалась какая-то загадочность, непонятная мне и графине.
Вдруг, встав с места, он начал нервно ходить по комнате, изредка останавливаясь около окна и бросая на улицу долгий задумчивый взгляд.
— Вы не видели полученного графом письма? — спросил он графиню.
— Нет, — ответила она. — Я всю жизнь чувствовала, что вокруг меня вьется какая-то тайна, но так как граф не говорил мне ничего, то я и не считала себя вправе спрашивать.
— Не замечали ли вы, что перед отъездом в Казань он писал что-нибудь?
— Вероятно, писал, потому что просидел у себя в кабинете около половины ночи.
— Что он говорил вам при прощании?
— То, что я вам передала. Кроме того, он сказал мне, что его поездка может затянуться на долгое время, и несколько раз повторил, чтобы я не беспокоилась, что бы с ним ни случилось.
Графиня вдруг как-то удивленно раскрыла глаза.
— Вы знаете, мистер Холмс, я только сейчас начинаю припоминать, что, говоря это, он сделал на этой фразе особенное ударение.
Глаза Холмса блеснули и погасли.
— И что же вы думаете? — спросил он. Луч надежды сверкнул в глазах графини.
— Уж не жив ли он? — произнесла она дрожащим голосом. — Уж не проделка ли это с чьей-нибудь стороны?
— А шрам на левой ноге? А платье? — задумчиво заметил Шерлок Холмс.
— Да, да… правда! — растерянно прошептала графиня. — Нога принадлежит ему, в этом не может быть никакого сомнения!
— Во всяком случае, нам надо поторопиться! — твердо произнес Холмс. — Где находятся останки графа?
— Как только дело выяснилось, я получила их и, перевезя в Орел, погребла на Троицком кладбище, — ответила графиня грустным голосом.
— Ваша квартира находится по-прежнему в Орле?
— Да.
— В таком случае, мы выезжаем туда с первым поездом.
Холмс обернулся ко мне.
— Посмотрите, дорогой Ватсон, когда отходит на Орел ближайший поезд.
Я взглянул в расписание и ответил, что до поезда остается три с четвертью часа.
— О, у нас времени более чем достаточно! — воскликнул Холмс. — Вы, графиня, поспеете к поезду?
— Конечно! Мне остается лишь заехать в «Северную» гостиницу и взять вещи.
Мы все втроем, захватив с собой наши дорожные саквояжи, отправились в названную гостиницу и оттуда поехали прямо на вокзал.
На следующий день мы уже приехали в Орел.
— Вы, дорогой Ватсон, проводите графиню домой, — сказал Холмс, как только мы вылезли из вагона на платформу. — Я же немного проедусь по городу и скоро буду у графини.
Он записал ее адрес и место, где похоронены останки мужа, причем на прощание спросил:
— Когда состоялись похороны?
— Два дня назад, — ответила графиня. — После похорон я сейчас же поехала в Москву отыскивать вас.
Холмс поехал в одном экипаже, а мы с графиней — в другом.
Наши экипажи разъехались около Мариинского моста.
Квартира графини оказалась не особенно большой, но обставленной богато и с большим вкусом.
Пока она переодевалась, я ждал в гостиной, куда принесли чай, и, когда графиня вышла, мы принялись за чай вместе.
Часа через два приехал и Шерлок Холмс.
Не сказав о своей поездке ни слова и выпив наскоро чашку чая с печеньем, он без лишних слов попросил проводить себя в кабинет покойного графа.
— В нем все оставлено в том виде, в каком было тогда, когда граф уехал из дома, — произнесла молодая женщина, вводя нас в довольно большой кабинет, уставленный книжными шкафами и массивной кабинетной мебелью, обтянутой темно-желтой кожей.
Оставаясь на месте, Холмс стал молча осматривать комнату. Я, в свою очередь, тоже осматривал ее с крайним любопытством, тщетно стараясь проникнуть в заключенную здесь тайну.
Судя по кабинету, граф был очень любознательным человеком.
На огромном письменном столе лежало несколько книг выдающихся ученых, сочинений по различным отраслям знаний, в углу на большой подставке стоял огромный морской глобус, а по стенам были развешаны географические карты различных стран, причем на некоторых из них стояли какие-то отметки, сделанные, вероятно, рукой самого графа.
Но больше всего обращала на себя внимание задняя стена кабинета.
Она была завешана огромным пушистым ковром индийской работы, на котором было красиво развешано различное оружие.