— Ты — мой гуру?
— Могу им стать, если хочешь.
— Мой вдохновитель — это мама, и одновременно она же — моё другое Я[117].
— Да-да-да.
Леннон истерически хохотал, пока его внимание не привлекла трансляция футбольного матча по ТВ. Я подошла к дивану белой кожи и разлеглась на нём. Подперла подбородок руками и разделила с Джоном его интерес к футболу. Битл бормотал что-то насчёт того, что у Англии нет шансов против сборной пауков, потому что когда восемь ног и ни одной руки, то у команды противника получается восемьдесят восемь бьющих по мячу ног против двадцати двух у наших. Я изо всех сил смотрела мимо лупящих по мячу мужчин, сосредоточившись на травяном покрытии — просто замечательном. Скоростняк, который Майкл впихнул в Алекса, подействовал, и склонившись друг к другу, они что-то обсуждали. Через некоторое время они разлепились, и Алекс принялся готовить укольчик героина.
— Джилли, этому человеку нужно успокоительное, но он — популярная звезда, известная во всем мире, так что настоятельно требую, чтобы ты вколола ему это где-нибудь в таком месте, где следа не будет видно, — выкрикнул Алекс, подавая мне шприц и указывая на битла. — Самое последнее, что нужно мистеру Леннону — это громкий скандал из-за совершенно обоснованного применения героина. Назовем это так: пациент находится под невыносимым бременем стресса, поэтому прибегнуть к помощи лекарственного средства будет абсолютно законным.
— Ты не хуже меня умеешь ловить вену, — возразила я.
— А ты — его воображаемая мать! — заорал Алекс. — Он прибегает к тебе за утешением, вот и делай, что я говорю, Джилли, или следует называть тебя Джулией?
— Ладно, — уступила я, — только тогда и мне сделай.
Пока Алекс готовил укол для меня, я велела Леннону
открыть рот и ввела иглу под язык, где любая отметина (если она вообще останется) будет незаметна. Алекс протянул мне второй шприц, и я подняла глаза вверх, но всё, что видела, вкалывая дозу под глазное яблоко — потолок. Сделав своё дело и вернувшись взглядом в комнату, я даже не удивилась, увидев, что Майкл шарится в вещах Леннона, запихивая самое ценное из легко движимого имущества в свои объёмистые карманы. Сам битл ничего не замечал, поскольку был полностью занят разглагольствованиями Шотландца Алекса.
— Мистер битл, вам же совершенно ни к чему, чтобы вас принимали за таракана какого-нибудь, и тем не менее вы катитесь по наклонной плоскости из-за этих ваших бесконтрольных экспериментов с психоделическими препаратами. Вы постоянно сосёте кислоту, словно леденцы, по нескольку доз в день, постоянно держите себя под кайфом, совершенно не давая мозгу прийти в себя. Это все препараты для головы; расширяя ими свое сознание, вы одновременно подвергаете себя риску полностью иссушить свой разум. Я пришёл сюда, чтобы спасти вас — с помощью препарата для тела. Героин в разумных дозах не причиняет вреда — он поможет вам держать поддерживать своё тело в порядке и уж точно никак не загубит вашу способность мыслить. У вас легко возникает привыкание, и для меня совершенно очевидно, что единственный способ прекратить ваше ЛСД-самопотакание — это познакомить вас со стабилизирующим средством, таким как герыч. Некоторые из величайших творений английской литературы были написаны под воздействием опиатов. Безусловно, лучших произведений английских романтиков, включая шедевры Кольриджа[118] и де Куинси[119], сейчас просто не было бы, если бы не грамотное употребление ими соответствующих средств. Мой друг Билл Берроуз[120] пишет, сидя на герыче; мой собственный шедевр, «Книга Каина», был создан под воздействием этого же изумительного стабилизатора разума. Мистер битл, заклинаю вас принять моё предписание на героин, потому что это единственное, что может спасти ваш разум и таким образом гарантировать, что наши потомки смогут насладиться вашими талантами во всём их великолепии.
Леннон был на верху блаженства. Мы просидели у него всю ночь, а когда под утро к нему подступил отходняк, Шотландец Алекс показал ему, как надо расслабляться, вдыхая пары опиума через соломинку. Я в своё время выкурила немало опиума, и пришла к выводу, что для меня такой способ введения наркотика в организм слишком дорог и малоэффективен. Поэтому я и кололась с возрастающей регулярностью. Скажем так, я всё ещё соблюдала аккуратность и не кололась в те места, где следы от инъекций были бы у всех на виду. Леннон мог не волноваться о стоимости малоэффективного наркотика — он всё ещё был под кайфом. Я уверена, что та воодушевлённая речь, которую Алекс задвинул Великому Битлу, спасла его от перегорания мозгов. Мне больше приходилась по душе другая маленькая слабость Леннона, которой он в ту пору стал потворствовать. После той ночи я приезжала в Уэйбридж раз шесть — и изобразить ему маму, и доставить белого. Джону нравилось, когда я разыгрывала из себя Джулию Леннон, причём он ужасно бесился, если я заставала его за рукоблудием, так что обычно мне хватало нескольких движений рукой, чтобы он кончил. Наши отношения были недолгими, так как мой битл всё сильнее и сильнее западал на японскую художницу-концептуалку Йоко Оно. А когда появился новый героиновый канал, я и вовсе оказалась не у дел. Меня как наркоманку очень повеселило, когда Леннон начал проводить всё больше и больше времени в кровати, якобы в качестве вклада в антивоенную кампанию. Для таких, как я, было очевидно, что Джону гораздо интереснее дремать под кайфом, чем добиваться мира во всём мире. И по-прежнему им следовало восхищаться — уж в чём в чём, а в обаянии ему не откажешь. Таким образом, он оказался в центре внимания прессы, причем ему самому было нужно только валяться себе, да дремать без конца. Дай Леннон себе волю, он бы, что называется, «торчал торчком». И вместо того, чтобы пытаться скрыть свою зависимость под покровом уединения, Джон приглашал репортёров со всего мира то в один, то в другой отель, где они могли сколько угодно на него любоваться. Выдавая свое поведение за самоотверженное политическое и художественное действо, Леннон знай себе спокойно балдел, и ни один журналист в целом мире не стал поднимать крик и вой по поводу того, что он наркоман. О пользе богатства и славы можно говорить ещё долго.
Белокурый Адонис
Когда в июне 1969 года я вернулась из Индии, Лондон стал другим. И я тоже. Те из нас, кто был частью зарождавшейся контркультуры самого начала шестидесятых, к этому времени мучились перегоревшим пост-хиппизмом. Мне было двадцать пять, и приобретённое мной пристрастие к белому служило мне пропуском в альтернативные круги не меньше десяти лет. В течение пяти лет я почти постоянно употребляла опиаты и вернулась в Лондон с сильной зависимостью. Первый раз я попыталась завязать в Греции, летом шестьдесят седьмого, и обнаружила удивительное: сойти с иглы оказалось не так уж трудно, а вот не вернуться на неё — это серьёзная проблема. Лондон уже не свинговал так, как это было, когда я уезжала из столицы — в шестьдесят девятом он вместо этого умирал. Из моего круга, кинорежиссёр Майкл Ривз ко времени моего приезда был уже мертв, так же как и множество менее известных людей, и почти все — от передоза. После возвращения к своей привычке я мало чем могу поделиться кроме нескольких газетных вырезок с моими фотографиями в качестве модели — я провела полтора года в Афганистане, Индии и Непале. Я поехала на восток с Джордано, пытаясь склеить обломки своей жизни, но она вновь разбилась ещё до того, как мы прибыли в наш первый пункт назначения. Наши попытки духовного возрождения оказались бесплодными. Встретившиеся нам разнообразнейшие самопальные мистерии были направлены в основном на выкачивание денег, а не на достижение согласия с божеством.
После того, как во время путешествия по окраинам Индии у нас сломалась машина, Джордано бросил меня в Кабуле. У него была с собой здоровенная картина, заказанная за комиссионные какой-то галереей в Бомбее, и ему нужен был человек, который её бы туда отвёз. Перевозчиком оказалась Мэри. У неё имелась нога, парализованная после перенесённого в детстве полиомиелита, машина и деньги. Характер у неё был веселый, так что она пришлась Джордано весьма по душе, и у них завязался роман. Мэри была наркодилером и приехала в Кабул за оптовой партией гашиша, который затем намеревалась перепродать (с соответствующей выгодой) распространителям, кишевшим в Гоа. К тому времени, как Джордано оставил меня в Кабуле, у меня уже кончились деньги, отложенные на эту поездку. Впрочем, я знала, где можно весьма неплохо подработать, так что нищета в скором времени мне не грозила. Однако даже работая танцовщицей в одной только юбочке на пятом этаже отеля «Спинца» (а по местным стандартам эта работа оплачивалась очень неплохо), я не смогла бы накопить столько, чтобы хватило оплатить перелёт в Индию. Будь это летом, здесь было бы полно богатых туристов, приехавших прожигать деньги. А вот зимой клиентами этого отеля в западном стиле оставались только зажиточные местные. Эти люди были намного лучше, чем большинство их соотечественников, но они, в отличие от приезжих американских бизнесменов, не могли позволить себе спускать на меня доллары. В конце концов, местная представительница организации «Субуд»[121] выдала мне денег на билет до Индии вместе с кучей разных предметов, которые надо было доставить определённым мистикам согласно списку — она опасалась доверить их почтовой пересылке. Занимаясь этими поручениями, я пересеклась с Джордано и увела его от Мэри. Это было не особенно сложно, поскольку самые насущные его нужды она уже удовлетворила.
Пока мы объезжали всю Индию вдоль и поперек, за нами с Джордано оставалось жильё на Бассет-роуд, только не прежняя моя квартира, а другая, в самом дальнем от Лэдброк-Гроув конце улицы. Мы всё время отчаянно спорили. Джордано, как и я, сидел на героине, но помимо этого с огромным удовольствием ширялся скоростняком. Я подкалывалась амфетаминами, но моим излюбленным наркотиком оставался герыч. Кроме того, мы в огромных количествах закидывались кислотой. Мы пробовали какое-то время неукоснительно соблюдать режим медитаций, но особым успехом эта попытка не увенчалась — нам обоим не хватало самодисциплины. Мы надеялись найти духовное просветление, уехав подальше, но каждый учитель, который нам встречался, оказывался пустозвоном. А в «Субуде» жульничества не было. Я знала, что там проповедуется путь непосредственного единения с богом, но убедить в этом Джордано мне не удалось. Я сохраняла отношения с «Субудом» всё время, что была на белом — и хотя понимала, что наркотики препятствуют моему духовному росту, всё же никак не могла завязать. Если бы мне удалось сильнее продвинуться по пути религиозных практик, думаю, дальше я смогла бы обойтись без наркотиков. Химическая стимуляция не давала мне приземлиться и сконцентрироваться, но в то же время только наркотики делали мою жизнь хоть сколько-то сносной. По крайней мере, мы с Джордано нормально питались, ели рис и овощи с витаминными добавками. Я понимала, что скоростняк пользы здоровью не приносит, но здоровый во всех остальных отношениях. Что бы ни кричали по поводу героина в прессе, он значительно менее вреден, чем амфетамины или алкоголь. Героин замедляет эмоциональное и духовное развитие, это да, но если постоянно применять качественный препарат и следить за собой, физическое воздействие его невелико. Моя проблема заключалась в привычке смешивать его со скоростняком, без чего я не могла держаться в одной струе с Джордано — а он был