— Видите ли, каждый раз, как я проглатываю кусочек пищи, мне кажется, что я задыхаюсь.
— Вы действительно очень нервная, так ведь?
— Да.
— У вас есть шизофрения?
— Нет.
— А как насчет других ваших личностей? Назовём их Марта, Мэри, Алексис и Джун, просто для удобства. Они тоже уверены, что у вас нет шизофрении?
— Я не страдаю расщеплением личности.
— Отвечайте да или нет! Уверены ли Марта, Мэри, Алексис и Джун, что у них нет шизофрении?
— Да.
— Так-то лучше; мы не сможем решить ваши проблемы, пока вы не встанете с ними лицом к лицу. Продолжим: могли бы вы обсуждать Ллойда с Р. Д. Лэйнгом?
— Нет; мы с ним встречались по другим вопросам.
— В таком случае, вам нужно будет приходить сюда, на встречи со мной. Мы с вами вместе пройдём через все с самого начала и разложим всё по полочкам. Как только вы поймёте, что Марта, Мэри, Алексис и Джун — лишь плоды вашего воображения, всё станет на свои места. Я помогу вам удачно выйти замуж и создать счастливую семью ещё до того, как вам исполнится тридцать.
— Но меня карает Господь — я не могу иметь детей.
— Мы с вами пройдём через всё с самого начала и тогда уж посмотрим, что можно с этим сделать. Вы ходите в церковь?
— Нет.
— В вашем деле говорится, что вы воспитывались в католической семье. Вы ходите к католической мессе?
— Нет. Господь вездесущ, и я — храм Его.
— Ничего удивительного, что у вас такие трудности — вы висите на волоске над пропастью ереси даже худшей, чем та, что прививали вам ваши родители. Я хочу, чтобы вы пришли в это воскресенье в церковь. Как только вы покаетесь перед Богом в ваших грехах, вы сразу же увидите, что он стоит за вас.
— Правда?!
— Конечно, правда! Всё, что вам нужно — пойти в протестантскую церковь. Однако очень важно, чтобы вы избегали ашрамов и всей еретической чуши, которая окружала вас в детстве, поскольку они лишь сбивают вас с истинного пути. Так вы пойдете ради меня в церковь в воскресенье? Примете то, что произойдёт?
— Хорошо.
— Замечательно.
Беседа бесконечно тянулась в таком вот духе, и у меня было множество возможностей изобразить суицидальные наклонности. Когда я, наконец, убралась оттуда, то не знала, плакать мне или смеяться. Миссис Хэлинг определённо купилась на моё представление, она решила, что я чокнутая. Впрочем, получение надёжных известий о жизни Ллойда более чем стоило того, чтобы вытерпеть всю эту бредятину. Я хотела вернуть Ллойда и надеялась, что мне удастся разузнать что-нибудь такое, что может вывести меня к нему. К сожалению, в данных обстоятельствах агентство по усыновлениям вряд ли согласилось бы устроить мне встречу с Ллойдом, даже если бы я не изображала ненормальную. Я продолжала встречи с миссис Хэлинг на протяжении года, и хотя беседы с ней ужасно угнетали меня, я прекратила ходить к ней только когда оказалась в таком дерьме, да ещё связанном с полицией, что мне пришлось полностью сосредоточиться на том, чтобы спасти свою шкуру. Откручивая время назад, скажу, что моя вторая «встреча-консультация» была очень похожа на первую; третья практически полностью повторяла первые две. Я ходила в агентство по усыновлениям в Найтсбридже раз в неделю, и на четвёртой встрече миссис Хэлинг сказала, что у неё есть для меня хорошие новости.
— Мы связались с новыми родителями Ллойда, и они сообщили нам, что он совершенно нормальный, счастливый восьмилетний мальчик. У него появилась младшая сестрёнка, тоже удочерённая, семья живет в собственном доме, все веселы и довольны.
На столе миссис Хэлинг лежала записка от руки о Ллойде и его приёмных родителях. Хотя я смотрела на неё вверх ногами, во время беседы я исподтишка рассматривала и перечитывала её. Записка была короткой, запомнить её наизусть было нетрудно: «Приёмный отец Ллойда умер несколько лет назад. Его приёмная мать после его смерти часто попадает в больницу. Хотя приёмные дедушка и бабушка живут довольно далеко, они по мере сил заботятся о мальчике, так же, как и многие соседи». Нагло врут не одни только наркоманы — миссис Хэлинг явно была мастерицей этого дела. Эта записка подействовала на меня угнетающе — я представила себе, каково было Ллойду. Однако она же дала мне надежду. Если для Ллойда всё обернётся совсем плохо, агентство по усыновлениям могло бы счесть лучшим выходом его возвращение ко мне. Я ясно и чётко давала понять, что очень хочу этого и что отношусь к этому крайне серьёзно. Скажем так, если бы я тогда знала об основных проблемах в жизни своего сына, я бы представила при первом визите в Лондонское Агентство по усыновлению детей гораздо более трезвый и рассудительный фасад. Единственное, что у меня было на память о Ллойде в течение этих семнадцати лет — это несколько фотографий, на которых он ещё совсем крошка. Я снималась с ним в студии; больше всех мне нравится та фотография, где я держу его на руках. Я пишу всё это спустя почти десять лет после моего последнего визита в агентство, и через три месяца Ллойду исполнится восемнадцать — а значит, впервые в жизни он по закону получит возможность выяснить, кто я. Надеюсь, что он сделает это и вернётся ко мне. На день его рождения я каждый год пишу стихи, и верю, что когда-нибудь он сможет прочесть те семнадцать стихотворений, созданных мной за годы ожидания — я ждала его возвращения.
Занятия любовью — отгадка загадки
Билл Берроуз был довольно труден в общении. Обычно он звонил в квартиру Трокки, а получив приглашение, смотрел на всех, кроме хозяина, как на пустое место. Он приходил встречаться с Трокки — и, похоже, только с ним. Берроуз был нашим литературным кумиром номер один, и невозможность сблизиться с ним стала в нашем кругу предметом частых обсуждений. Кое-кто из наркоманов, прихлебателей и дважды отсидевших преступников, приятельствовавших с Трокки, называли Берроуза заносчивым, тогда как другие считали его застенчивым. Мужчины и женщины разошлись по этим позициям на два лагеря, а я решила для себя, что высокомерие Билла скрывает под собой глубоко запрятанную беззащитность, а ещё глубже под всем этим вполне может оказаться милейший человек. Я никогда не была ярой феминисткой и нередко проезжалась по самолюбию приятельниц, принимая позы, которые привлекали внимание окружающих нас мужчин. Я всегда слишком увлекалась мужчинами. Одна девушка, в нашем кругу она была новенькой, высказала как-то предположение, что Берроуз — женоненавистник. Алекс отверг это высказывание, он настаивал, что всё, сказанное Берроузом о женщинах репортёрам вроде Дэниэла Одье[169] — не более, чем надуманная поза. Действительно, общепринятое мнение о Берроузе как о человеке, который ненавидит женщин, было издёвкой в духе Свифта, приоткрывавшей истинную реальность нашего мира — и конечно, это означало, что любой, кто считал Берроуза женоненавистником, был слишком глуп, чтобы претендовать на присоединение к нашему кругу. Последний, кто поднял этот вопрос, был просто-напросто вышвырнут из квартиры Трокки и никогда более не осквернял порога оной.
Уильям Берроуз — воистину противоречивая фигура. В начале шестидесятых британские власти считали его самой распоследней мразью. Мне пришлось ехать в Париж, там добывать экземпляры «Голого Ланча» и «Билета, который взорвался», а потом контрабандой везти их домой. К счастью, для меня это не было так уж затруднительно, поскольку я регулярно совершала прибыльные поездки на континент. Я доезжала до Парижа на машине, проводила там какое-то время, а потом отправлялась дальше, в Испанию. Да, порой такие выезды вели меня до самого Гибралтара, а то и в Марокко. В то время я была ещё девчонкой, незнакомой ни с чем крепче травки, колёс и шампанского. Шампанское я пила в огромных количествах, это было частью моей работы «хозяйки» в клубе — но травку курила ещё больше. Я начала толкать дозы, ещё когда работала в кафе «Эль Рио Фрэнка Критчлоу», и довольно быстро оказалась вовлечена в переброску больших партий наркотиков по Европе. В начале шестидесятых в этой сфере деятельности существовало разделение по расовому признаку — так, дилеры из Западной Индии толкали травку, а белые дилеры — гашиш. Всё это было довольно безобидно и весьма далеко от крупных кушей, так что моей побочной и менее прибыльной статьёй дохода была контрабанда книг, объявленных в Британии порнографическими. Именно в Испании я впервые попробовала опиум, поначалу я курила его, а спустя некоторое время стала колоться морфином и героином. Моё восхищение Берроузом было одной из причин того, что я по первому же предложению перешла на тяжёлые наркотики. Мне едва исполнилось двадцать, когда я скрутила свою первую сигарету с опиумом, это было летом 1964 года. В то время я только слышала о Билле и Алексе, поскольку внимательно прочла шедевр современной литературы каждого из них, но даже обычному читателю было ясно, что «Голый Ланч» и «Книга Каина» не могли быть написаны людьми без героиновой зависимости — нынешней или в прошлом. Если б не гера, произведения Билла и Алекса могли бы быть не более вызывающими, чем романы Ирвина Уоллеса[170] или А. Дж. Кронина[171]. Берроуз был моим героем, и оказавшись в кругу Трокки, я отчаянно искала способ заставить его поговорить со мной. Шанс представился однажды на квартире всё того же Трокки, когда меня пытался закадрить молодой человек по имени Клайд Хьюджес.
Клайд был застенчивым парнем, несколько «не от мира сего», студент, будущий инженер, с претензиями на интеллектуальность — тот самый типаж, к которому Берроуза сексуально тянуло. У Хьюджеса просто не было того, что мне нравилось в мужчинах, включая (но не ограничиваясь) хорошего запаса наличных, который так часто помогал мне преодолеть некоторые препятствия на пути к физической близости. Алекс сказал мне, что Берроуз сегодня вечером будет поздно, поэтому я флиртовала ровно настолько, чтобы Хьюджес не терял интереса к нашему общению. Мне пришлось давиться смехом, когда Клайд спросил, не хочу ли я отправиться к нему домой, посмотреть черновики макетов, которые он делал для нового андеграундного издания.