Я приняла предложение Трокки и в течение трёх лет, пока я не разорвала с ним отношения, время текло, как во сне. Через десять дней после того, как я вселилась в свою новую квартиру на Бассет-роуд, приехал Джордано и поселился со мной. К тому времени я уже восстановила большинство своих нелегальных связей. Скажем так, всё же одна часть моих прежних знакомых уже была на том свете, как правило, уйдя при довольно грязных обстоятельствах, другая же исчезла в похожих как близнецы запустелых пригородах и в недрах программы «12 шагов»[186]. В отношении тех, кто откинул копыта — копы не особенно внимательно присматривались к обстоятельствам, при которых наступила смерть. Левер и его дружки никому не позволили бы портить их служебное положение каким бы то ни было способом — а мёртвые держат язык за зубами, особенно если расследование обстоятельств их кончины — чистая формальность. Вот, например, мой знакомый дилер «Тихоня» Боб Сильвестр испустил дух в 1974 году, и в официальном заключении было сказано, что смерть наступила от естественных причин — хотя его нашли в ванне, под водой, с перерезанным горлом. Другой дилер, Чарли Тэйлор, умасливал Левера немалыми выплатами — но был застрелен возле Паддингтонского вокзала. Официально смерть наступила «от сердечного приступа», а тем из прохожих, кто слышал звуки выстрелов, объяснили, что это были всего лишь автомобильные выхлопы. Разбрызганную вокруг кровь объяснили раной на лбу Чарли, полученной от того, что он неудачно упал при спазме коронарных сосудов. Однако местные коррумпированные копы, занимавшиеся наркорэкетом, вряд ли порадовались тому, что один из их «лицензированных» наркодилеров безвременно скончался — а уж за одной смертью, сомнительно вызванной естественными причинами, вполне закономерно последовали и другие. В братстве нарков не имело особого значения, что именно коронер записывал в качестве официально признанной причины смерти, и ничто не препятствовало упорной деятельности Левера, причём возмездия за это не предвиделось. Действительно, все мои знакомые знали, что полиция подтасовывала во время расследования любые свидетельства так, как им это было надо, поэтому данные, которые приходили к коронеру, редко отражали то, что произошло на самом деле — особенно если речь шла о смерти кого-нибудь из круга наркодилеров.
Джордано устал от перелёта. Я встретила его в аэропорту. У меня были при себе все его причиндалы, так что он сразу ширнулся в туалете и в подземке ехал, полуотключившись. Всё было как в старые добрые времена, когда мы пешком ходили от станции Лэдброк-Гроув к нам домой на Бассет-роуд. Однако когда мы пришли, меня уже ждал Левер. Ему сообщили, что я снова здесь. Левер сказал, что у него есть кое-какие дела, но что через час я должна быть у него в участке. Джордано отправился спать, а я укололась ещё разок перед тем, как отправиться на ещё одну длительную мучительную процедуру изнасилований и оскорблений.
— Не выходит у тебя от меня подальше держаться, да? — глумливо хмыкнул Левер, указывая мне на комнату для допросов. — Раздевайся и ложись на стол.
Это оказался вполне типовой набор сексуальных издевательств. Мне пришлось «работать многостаночницей». Сначала за меня взялся констебль, потом на мне отрывались в меру своей испорченности четыре его коллеги-детектива. Я вынесла немало оскорблений и несколько ударов, но без серьёзных физических повреждений. Левер велел принести ему денег. Он знал, что мне есть у кого занять, а как я буду расплачиваться — его не волновало. Кроме того, он уведомил меня, чтобы я вошла в Вестбурнский проект, поскольку лучшая пара глаз и ушей, что была у него в этой группе взаимопомощи среди наркоманов, недавно потерпела провал «благодаря» копу из новичков, который ещё не разобрался, как делаются дела в районе Гроув. Этому новичку посоветовали подчистить улики, но он не сумел с этим справиться — и вскоре, к собственному изумлению, пролетел на весь свой оклад при первом же расследовании коррупции среди полицейских.
Вернувшись домой, я разразилась слезами, но Джордано был настолько вымотан, что мои рыдания его не разбудили. А я не собиралась реветь до тех пор, пока не усну. Я решила выйти из игры, раз уж мы с ним теперь были вместе, однако самым простым способом раздобыть денег, которые потребовал Левер, было провернуть ещё несколько номеров. Джордано согласился на это, хоть и неохотно. Моя чёрная записная книжка всё ещё была при мне, и я отправилась в телефонную будку обзванивать постоянных клиентов. Те, до кого мне удалось дозвониться, проявили прежний интерес, так что я назначила серию встреч. Кроме того, я твёрдо решила подыскать себе место «хозяйки» в каком-нибудь клубе.
Выйдя из будки, я поволоклась по Портобелло-роуд к офису Вестбурнского проекта. Заправлявшие там люди выглядели, как «хиппи по выходным» и вели все виды классификаций, необходимые прямым и искренним социальным работникам, всё по полочкам, и тому подобное. Меня это всё не волновало. У меня был в загашнике номер ещё с шестидесятых, со студентом философии из Лондонского университета. Когда Джеральд Стаббингтон работал над своей докторской степенью, он часто брал меня с собой на философский факультет на Гордон-сквер, и я тогда неплохо освоилась там, на отделении. В начале шестидесятых Гордон-сквер оставался частью района Блумсбери[187], то есть наследовал «радикальные» традиции Бентама и Мила[188]. Многие из работавших здесь философов стали знаменитостями. А. Дж. Айер[189] стал членом «мозгового треста»[190]; Стюарт Хэмпшир[191] писал для «Энкаунтера»[192]; Бернард Уильямс[193] был признан умнейшим человеком Англии. Эти личности воспринимались как основа всего «прогрессивного» в культуре. В них сосредоточились «вкус» и «проницательность» haute bourgeoisie[194]. Они вышли из частных школ и Оксфорда, но их мораль была чужда условностям и отдавала предвкушением скандала. Кроме того, для них хорошенькие девушки, такие как я, были неотразимыми, особенно с учётом того, что моя благоприобретённая мораль была ещё более искушённой, чем их собственная. Псевдо-хиппи, занятые в Вестбурнском проекте как социальные работники, были потрясены моим поддельным академическим дипломом, тем более, что о Гордон-сквер я знала достаточно, чтобы заставить их поверить, что получила там бакалавра в 1963 году, а в 1966 успешно сдала на степень магистра философии. Тем, кому это было интересно, я объясняла, что моя диссертация была посвящена сенсорике чувственного восприятия, причём особое внимание уделялось связи между восприятием и осознаванием. Это произвело неслабое впечатление на сотрудников проекта, тем более, что некоторые из них тоже изучали философию, но лишь до уровня бакалавра, да ещё в университетах из красного кирпича, а не на престижном факультете вроде того, что по их ошибочному убеждению, было моей alma mater. Разумеется, моих новых знакомых сплетни об Айере и Хэпшире интересовали больше, чем философские дискуссии — а уж на этом-то я могла сыграть в полную силу.
Я объяснила благодетелям человечества из Вестбурнского проекта, что хотела бы помогать тем, кто пытается преодолеть свои зависимости. Легенда у меня была такой: в начале шестидесятых я экспериментировала с наркотиками на себе, но всегда держала ситуацию под контролем и знала, что делаю. К несчастью, после серьезной аварии, в которую я попала в 1968 году в Индии, я пристрастилась к опиатам, и лишь вернувшись в Англию и пройдя в 1972 году курс лечения, я снова смогла вернуться к нормальной жизни, свободной от наркотической зависимости. Я также высоко ценила свое участие в разнообразных контркультурных проектах шестидесятых годов, от Свободной Школы Ноттинг-Хилла до общества «Дефенс». На одураченных мной социальных хиппоработников произвели огромное впечатление мои личные связи, включавшие Алекса Трокки и Майкла Икс, которого недавно повесили, поэтому о нём в то время кричали во всех новостях. Я сообщила им, что получив в 1966 году степень, я тут же отправилась в Индию и вернулась оттуда только в 1970-ом. Было нетрудно убедить деятелей из Вестбурнского проекта в том, что в Индии я пыталась воспроизвести ряд проектов, в которых участвовала в Лондоне. Самым успешным, конечно же, было создание процветающей и поныне Бомбейской Свободной Школы. Я рассказала, что поначалу этот проект был задуман и воплощён в жизнь мной и двумя моими близкими соратниками. Мы попросту сняли большой заброшенный дом в Гарнешпури (деревушке в нескольких милях от Бомбея) и поселили в нём сирот и бездомных, которых подбирали прямо на бомбейских улицах. Слегка смущаясь, призналась, что почти вся программа неформального обучения шла на английском, поскольку хинди все мы знали довольно плохо. Мы смогли обучить некоторых наиболее способных учеников чтению, письму и основам арифметики. Скажем так, большинство из тех, с кем мы занимались, были гораздо способнее в выражении себя через музыку, рисование и театр. Ещё с детских лет я обожала выдумывать всякие истории, и выдумывая эту, просто тащилась. Одно из правил, которому я научилась давным-давно, гласит: если хочешь врать убедительно, лучше всего приправлять невероятные измышления конкретными и реальными деталями, известными назубок всем и каждому. С таким подходом, да благодаря тому, что я полтора года моталась по Индии, плюс имела давние и прочные связи с контркультурой — я чувствовала себя как рыба в воде. Несмотря на то, что благодетели, которым я сейчас морочила головы, уже довольно давно общались с наркоманами, они так и не поняли рамок, в которых наркоманы крутятся. Лучших ушей для лапши, чем у такой компании, было просто не найти — они слепо поверили всему, что я им наговорила. Поначалу эти субъекты взяли меня как волонтёра-консультанта по работе с наркоманами — и были очень довольны моей работой. Я по природе любознательна, и выслушивание трагических историй для меня оказалось просто захватывающим. Разумеется, большая часть из того, что мне плели, была полнейшей чушью, но поскольку я рассматривала эти байки как особый вид развлечения, то и не пыталась особо отделять правду от выдумок.