К 1927 году Гитлер переутомился и выбился из сил. Книга «Майн Кампф» расходилась миллионными тиражами, и он был достаточно богат, чтобы арендовать жилище, более соответствующее его положению вождя нацистской партии. Он нашел подходящий домик в Оберзальцберге, побольше, чем Kampfhäusl, но все равно весьма скромный, и 15 октября 1928 года подписал договор об аренде на сумму четыреста фунтов в месяц в современных деньгах. Домик, изначально называвшийся Хаус Вахенфельд, стал тем желудем, из которого вырос могучий Бергхоф. Меньше чем за десять лет он превратился во второй правительственный центр Германии и место отдыха для всей верхушки нацистской партии. Шале с широкой террасой, с которой открывалась захватывающая панорама, отлично подходило Гитлеру по размерам, обеспечивало уединение, безопасность, свежий воздух и уютную обстановку. Альберт Шпеер, вскоре ставший любимым архитектором и ценнейшим сподвижником Гитлера, приезжал туда с первых дней. Он вспоминал с едва заметной аристократической усмешкой:
У симпатичного деревянного домика Гитлера была широкая нависающая крыша и скромный интерьер: столовая, маленькая гостиная и три спальни. Мебель была стилизована под обстановку старых деревенских домов Германии и создавала в помещении атмосферу мещанского уюта. Медная клетка с канарейкой, кактус и каучуконос усиливали это впечатление. На салфеточках и подушках виднелись свастики, вышитые почитательницами.
Хаус Вахенфельд описан (кто бы мог подумать!) в статье английского журнала Homes and Gardens, в ноябрьском выпуске 1938 г. — два года спустя после оккупации Гитлером Рейнланда, через шесть месяце в после присоединения Австрии и всего за неделю до Kristallnacht, печально известной «Ночи разбитых витрин». Статья под заголовком «Горный домик Гитлера» предлагает вниманию увлекательную экскурсию по шале на трех страницах, представленную в слащавой манере современных журналов, описывающих визит в красивый дом какой-нибудь мелкой знаменитости. Автор под псевдонимом Игнатиус Фэйр (его настоящее имя — Уильям Джордж Фитцджеральд) рассказывает своим читателям:
Уже двенадцать лет, как Гитлер определил место своего единственного и неповторимого дома. Цветовая гамма внутри этого светлого, просторного шале составлена в нежных желто-зеленых тонах. Фюрер — сам себе декоратор, дизайнер, а также и архитектор… [Гитлер] любит, чтобы у него дома стояли букеты живых цветов. Он получает удовольствие от общества иностранных знаменитостей, в особенности живописцев, музыкантов и певцов. Он развлекает гостей забавными рассказами…
Статья иллюстрирована несколькими фотографиями, снятыми Генрихом Гофманом за несколько лет до того. Homes and Gardens получил их от пресс-секретаря нацистской партии. Но откуда взялась фраза «развлекает забавными рассказами»?
Жилье Гитлер себе нашел. Оставалось найти кого-то, кто стал бы о нем заботиться. Он написал своей сводной сестре Ангеле Раубаль, и хотя последние пятнадцать лет они практически не общались, предложил ей место поварихи и экономки в своем доме, добавив, что ее дети тоже могут приехать. На первый взгляд решение казалось разумным. Он мог не сомневаться в сдержанности и здравомыслии родственницы. Не исключено, что он даже испытывал некоторое чувство вины за то, что пренебрегал ею и ее детьми все эти годы, и хотел как-то компенсировать свое невнимание, хотя фрау Раубаль никогда не ждала помощи от безалаберного сводного брата. Принимая ее на работу в Хаус Вахенфельд, он, должно быть, надеялся таким образом облегчить ей жизнь и обеспечить себе домашний уют. Две проблемы решены. Приглашение могло быть, кроме того, как-то связано с тем, что фрау Раубаль отлично пекла сладкие пироги, которые он помнил с детства. Генриетта, дочь его официального фотографа Генриха Гофмана, писала: «Она была добрая, сострадательная женщина и мастерски готовила австрийские деликатесы. Она умела делать воздушное слоеное тесто, сливовые пироги с корицей, пористый маковый штрудель и ароматные ванильные пирожные — все эти невозможно вкусные вещи, которые ее брат так любил».
Приглашение было принято. Фрау Раубаль оставила свою работу в Вене и переехала в Оберзальцберг в марте 1927 года, привезя с собой только младшую дочь Эльфриду. После их приезда Гитлер впервые за много лет почувствовал, что у него есть дом. Сводная сестра заботилась о его насущных потребностях, а тихая, неназойливая Эльфрида приносила и уносила посуду, вытирала за ним стол и открывала дверь гостям — он едва замечал ее бессловесное присутствие. Старшая девочка, его племянница Ангела Мария, которую с детства все звали Гели, чтобы не путать с матерью, осталась в Вене, собираясь приехать после выпускных школьных экзаменов. Однажды она была на экскурсии в Мюнхене, в 1925 году, вместе с группой своих шестнадцатилетних одноклассниц в сопровождении учительницы. В тот раз она заранее написала дяде, прося разрешения навестить его, но он ответил, что не может уделить ей время, и поручил одному из своих помощников сводить ее на прогулку и показать достопримечательности города. Это вполне мог быть Эмиль Морис, шофер Гитлера, сыгравший в скором времени роковую роль в ее жизни.
Гели была девушка с сильным характером, порывистая и гордая, безразличная к мнениям одноклассников и учителей. Она была либо очень умна, либо очень усердна — во всяком случае, ей удалось сдать школьные экзамены и получить первый аттестат зрелости за всю историю семьи. В июле 1927 года дядя собственной персоной отправился на вокзал Берхтесгадена встречать ее с поезда. Если она вообще помнила его, то как тощего взъерошенного юнца, без умолку болтающего о политике. Он же, вероятно, высматривал в толпе робкую школьницу с косичками. Надо полагать, обоих ждал изрядный сюрприз.
Глава 8Гели — Гитлер — Ева
За два дополнительных года учебы, необходимых, чтобы сдать экзамены на аттестат, Гели из девочки-подростка превратилась в самоуверенную молодую женщину с роскошными формами. Она и ее дядя имели двух общих опасно близких родственников (злонравный Алоис был отцом Гитлера и дедом Гели, и, разумеется, мать Гели Ангела приходилась Гитлеру сводной сестрой), однако, судя по фотографиям, они совсем не походили друг на друга. Он был бледный, она — смуглая; у него светло-голубые глаза, у нее — темно-карие; у него тонкие прямые волосы, у нее — густые и волнистые. И характеры у них не совпадали. Она — живая, дерзкая, любительница развлечений, ее интерес к противоположному полу говорил о здоровом либидо. Гитлер — замкнутый и властный аскет. Но в глубине души и дядя и племянница были крайне эмоциональны, обидчивы, подвержены приступам гнева и депрессии, переменам настроения. Оба не знали этого — и многого другого — друг о друге. Их взаимоотношения изначально строились на неверных предпосылках. Она рассчитывала, что он даст ей средства и положение в обществе, а затем отпустит жить собственной жизнью, в то время как Гитлер с момента встречи с племянницей в июле 1927 года планировал вылепить из нее образец молодой женщины, идеальную Мисс Дойчланд.
С Гели он мог играть роль ментора и покровителя, наставника и доверенного лица. Гитлер решил, что его племянница одарена и должна учиться дальше. Собственные пробелы в образовании — пусть в основном и по своей вине — раздражали его до сих пор. Он готов был взять на себя расходы за ее дальнейшее обучение (как ни странно для человека, убежденного, что единственное предназначение женщины — быть женой и матерью). Гели подумывала о том, чтобы стать врачом, и в октябре, поступив на медицинский факультет Мюнхенского университета, переехала в пансион Klein. Медицина интересовала ее недолго. Затем она решила сделаться певицей, и дядя оплачивал ее уроки пения. Он заезжал за ней пораньше и сидел под дверью кабинета, где проходили занятия, слушая, как она разучивает арии. Но вскоре Гели бросила и эту затею. Проведя почти двадцать лет в нищете, после трудного взросления без отца (он умер, когда ей было два года) и вообще без мужского попечения, она не расположена была повиноваться мужчине и не желала достигать профессиональных навыков годами изнурительного труда. Ей хотелось веселиться. Освободившись от строгих школьных правил, она с нетерпением ждала возможности испробовать свои чары на представителях сильного пола.
В девятнадцать лет Гели Раубаль обладала незаурядным шармом. Она никогда не была красавицей в классическом понимании слова, но, говорят, мужчины порой останавливались на улице и смотрели ей вслед, не в силах отвести глаз, зачарованные ее цветущим телом. Другие же видели в ней невзрачную коренастую дурнушку с толстыми ногами. Эта двойственность хорошо видна по фотографиям. На портретах, сделанных в ателье Гофмана, ее пухлые щеки и квадратная челюсть явно выдают в ней степенную домохозяйку, какой она вполне могла бы стать. На других, особенно моментальных, снимках, сделанных без предупреждения, она лучится жизнерадостностью и сексуальностью. Вот фотография, снятая в Хаус Вахенфельде: на Гели студенческая кепка, залихватски сдвинутая набекрень, твидовый пиджак не по размеру и брюки — и это за четыре десятилетия до выхода фильма «Энни Холл». В вальяжной позе, засунув руки в карманы и небрежно зажав в зубах сигарету (Гитлер терпеть не мог курящих женщин), она с хулиганской ухмылкой бросает вызов буржуазным предрассудкам. Мужчине не так просто было сломить дух Гели. Возможно, она сознательно или подсознательно подражала двусмысленной сексуальности Марлен Дитрих, абсолютно женственной и в то же время дразняще мужественной, играющей образом андрогина. Есть снимки, где Гели поправляет купальный костюм, выставляя напоказ обнаженные полные бедра, задирает юбку гораздо выше колен, будто бы чтобы похвастаться ручной галкой, усевшейся ей на ногу; сидит вразвалку на пикниках, дурачится, показывая белые зубы, открыто смеясь в объектив. Гели презирала светский лоск. Оригинальная до эксцентричности, она походила на Салли Боулз: сочетание ехидства и магнетизма. Если бы она хоть немного умела петь, то могла бы стать блестящей актрисой кабаре.