В сентябре 1935 года Гитлер, дразня Еву, пригласил Юнити и Диану на День партии в Нюрнберг и посадил их рядом с ней на своей личной трибуне — неуместное и нежеланное знакомство. Может быть, он думал, что они подружатся, но после этого случая они больше не общались. Ева не скрывала неприязни и ревности к Юнити, в то время как высоченная мисс Митфорд свысока игнорировала Еву, даже не подозревая, какой чести та удостаивается.
Диана Мосли смотрела на влюбленность сестры хладнокровно и пренебрежительно. Она была убеждена, что Гитлер никогда не спал с Юнити. «Он наслаждался ее обществом, но не более того», — говорила она. Лени Рифеншталь как-то спросила его про Юнити и получила несколько другой ответ:
«Она очаровательна, но я ни за что не стал бы вступать в близкие отношения с иностранкой».
Я подумала было, что он шутит, но он заверил меня: «Мои чувства столь проникнуты патриотизмом, что я способен любить только немецкую девушку».
Неизвестно, говорил ли он об этом и Еве, но если бы сказал, то уберег бы ее от тяжелых переживаний. Она ошибочно принимала Юнити за серьезную соперницу, хотя в действительности Гитлер, пусть и польщенный вниманием Валькирии, даже не помышлял заменить ею Еву.
Отношения между фюрером и его поклонницей носили, скорее всего, оппортунистический характер. Гитлер интересовался Юнити из-за ее связей, но не рискнул бы заигрывать с ней — она была слишком неуравновешенна. Тем не менее он не стеснялся использовать ее в целях пропаганды, надеясь завязать полезные знакомства среди влиятельной английской аристократии правого толка. Немцы, со своей страстью к титулам, называли ее леди Юнити или даже леди Митфорд, но, как упомянуто выше, она была всего лишь дочерью барона. «Будь она мисс Снуке, — заметил ее приходский священник много лет спустя, — Гитлер и головы бы не повернул в ее сторону». Впрочем, если бы Гитлер назывался господином Шикльгрубером, она бы тоже не удостоила его вниманием.
Фюрер считал сестер Митфорд важными и могущественными английскими аристократками и гордился их обращением в нацистскую веру. Каковое, впрочем, имело гораздо меньшее значение, чем он думал. Не было ни малейшего шанса, что эти две взбалмошные девицы как-то повлияют на себе подобных. Махровый фашизм редко встречался в Англии, его исповедовала лишь горстка недовольных рабочих и разочарованных диссидентов из высшего общества, вроде лорда Лондондерри и его кружка, да несколько сторонников сэра Освальда Мосли, самого отвратительного из всего многочисленного семейства Митфорд. Юнити наивно полагала, что обладает реальным политическим весом, в то время как обе стороны терпели ее по большей части из вежливости. Никто не воспринимал ее всерьез. Как блестяще выразился ее биограф Дэвид Прайс-Джонс: «Одинокая и оторванная от корней, она заполняла внутреннюю пустоту нацизмом [курсив мой. — А.Л.]». Как говорили в то время, она была «слегка не в себе».
Неуравновешенная Юнити любила Гитлера — которого при каждой встрече приветствовала восторженным возгласом «Хайль Гитлер!» — за его политику и магнетизм, а также потому, что ей льстило его почтительное обращение. Гитлеру она нравилась, оттого что он все еще оставался снобом в достаточной степени, чтобы впечатлиться высоким происхождением. Княжна Карменсита Вреде, подруга Юнити, объясняла ее биографу:
Все строилось на классовых различиях. Юнити и Диана были слишком изысканны, действительно слишком аристократичны для него. Ева Браун находилась на одной социальной ступени с ним. Мы с сестрой знали Еву и ее сестру Гретль. Юнити вечно приставала ко мне: «Да кто такая эта Ева Браун? Что у нее есть особенного, чего нет у меня? Как ей это удается?» Она говорила мне: «Он никогда не берет меня с собой в Оберзальцберг, потому что Ева всегда там». Юнити вся извелась от ревности.
(Это правда, что Юнити редко приглашали в Бергхоф, по молчаливому соглашению считавшийся территорией Евы. Зато она чаще виделась с фюрером в Берлине.)
Подруга Юнити Мэри Сент-Клер-Эрскин часто сопровождала ее в гости к Гитлеру, так как он опасался ситуаций, способных породить сплетни. Мэри рассказывала: «Он был мил и любезен с нами, гостеприимный хозяин дома. Не думаю, что он когда-либо оставался с Бобо [Юнити] наедине, не те у них были отношения. <…> Я никогда не замечала за ним и тени флирта с Бобо.
Для нее это было событие недели. У нее прямо глаза горели». Карменсита Вреде говорила, что Юнити жаловалась: «Я никогда не бываю наедине с Гитлером, а если вдруг такое случается, то только я сяду у его ног, как тут же вламывается Брюкнер [главный адьютант Гитлера] и не уходит. Когда он хочет остаться со мной вдвоем, то отсылает своих адъютантов, но они всегда приходят обратно». Адъютанты нипочем не посмели бы нарушить тет-а-тет, не получив на то прямых указаний от Гитлера. Кукули фон Арент подтверждала платонический характер отношений: «Юнити никогда не была любовницей Гитлера. Полнейшая чушь! Она даже ни разу не оставалась наедине с Гитлером, насколько мне известно… Мы должны были придумывать разные предлоги, чтобы не оставлять их одних: звать его к телефону, просить помочь разобраться с каким-нибудь семейным делом и тому подобное». Наиболее вероятная причина столь нелюбезного поведения могла заключаться в желании избежать щекотливых вопросов, сцен или слез.
И все же, хотя преданность Юнити не компенсировала ее несдержанность, она оставалась в окружении фюрера вплоть до объявления войны в 1939 году. Их общение — как светское, так и личное — проходило чаще в Берлине, чем в Мюнхене, поскольку в городе, куда приезжали дипломаты и представители иностранной прессы, она была полезнее. Но под конец она сделалась обузой. Даже для Гитлера ее фанатичный расизм выглядел слишком уж показным, да и благоразумием она не отличалась.
Шифрованный антисемитский жаргон часто используется с некоторой долей иронии, чтобы смягчить скрытую за ним агрессию и замаскировать лежащие в его основе предрассудки — каковые в нацистской Германии почти единодушно отдавали предпочтение «арийской расе». Американцы относят определенный тип людей к категории WASP. Аббревиатура обозначает White Anglo-Saxon Protestant[23], и никто, похоже не возражает: он часто встречается в колонке объявлений о знакомстве журнала для либеральных интеллектуалов The New York Review of Books, выходящего каждые две недели. Под этим подразумеваются: бледность (натуральный блондин, светлые глаза, светлая кожа), североевропейское происхождение и следование, пусть даже самое нестрогое, протестантской вере. То есть не чернокожий, а также не еврей и не мусульманин — и, кроме того, не бедный. Употребление WASP в качестве собирательного имени существительного отдает не меньшим расизмом, чем понятие «арийской» нации, поскольку значит ровно то же самое, с тем же подтекстом.
Убеждение, что людей можно распределять по шкале расовой «чистоты» — белизны, проще говоря, — заставляет задаться вопросом: учат ли людей опасаться и презирать ближних другой расцветки и расы, или же расизм существует от начала времен — первородный грех, который сознательно направляется в нужное русло, как зависть, воровство или насилие? Редко сталкиваешься с предрассудками против скандинавов, возможно, потому, что их светлые глаза, волосы и кожа воплощают потаенные представления людей о цвете глаз, волос и кожи высшей расы. Не потому ли джентльмены предпочитают блондинок?
Несмотря на то что соперницы часто были выше по происхождению, красивее и, в случае Магды Геббельс, намного умнее ее, Ева за семь лет связи с Гитлером достигла положения его полуофициальной любовницы. Друзья, приезжавшие навестить ее в Оберзальцберг, дивились роскоши ее апартаментов и знакомству с крупными партийными шишками и их вечно беременными женами. Единственное, в чем она не могла никому признаться, — в ее душу уже начала закрадываться скука. «Осторожнее со своими желаниями, они иногда сбываются», — гласит старая поговорка. Еве еще не исполнилось и тридцати, а ее жизнь уже протекала впустую чередой одинаковых дней. Одни и те же люди постоянно сидят развалившись на террасе, постоянно любуются горной грядой, возвышающейся перед ними в своем неизменном и укоризненном величии. Ну что такого занимательного в горах, скажите на милость?
Глава 171937–1938: Ева в Бергхофе. «Золотая клетка»
Жизнь Евы сбилась с курса, когда она в семнадцать лет познакомилась с Гитлером. До того у нее не мелькало и тени сомнения, что ее судьба сложится, как у мамы и бабушки: она будет знакомиться с молодыми людьми, кокетничать, танцевать, влюбляться, приводить подходящих ухажеров домой знакомиться с родителями, а затем получать приглашения на встречу с их родными, где непременно нужно демонстрировать безупречные манеры. Таким образом выделится фаворит, самый приятный и достойный из всех. Последует помолвка под общее ликование, торжественная католическая свадьба, а затем, как водится, первенец — еще дети — семья. Такой путь предписывала как церковь, так и «Лига немецких девушек»: долг женщины заключался в том, чтобы сочетаться браком, родить детей, обихаживать и обожать своего мужчину. В 1937 году двадцатипятилетняя Ева одна среди своих подружек не была ни замужем, ни обручена, и все же ей и в голову не приходило связать свою жизнь с другим мужчиной. Предопределенное для таких, как она, будущее все еще маячило на горизонте, но поскольку Гитлер не желал брака и отцовства, естественный ход событий застыл в неподвижности. Не происходило ничего, что могло бы изменить взгляды фюрера или смягчить разочарование Евы. Разве что теперь она жила в Бергхофе, где окна были больше и пейзажи красивее. Горы.
К 1937 году ее величали Chefin («начальницей») уже два года, и она становилась все увереннее и закреплялась все тверже. Шофер Гитлера Эрих Кемпка говорил, что с 1932 года ни одна другая женщина не сидела в машине с Гитлером, но все равно он считал Еву «самой несчастной женщиной в Германии». Кузина Гертрауд сравнивала ее жизнь с жизнью домашней собачки, «бегающей кругами на конце длинного-длинного поводка, который рано или поздно затянется у нее на шее…». Ева призналась операто