Фюреру предписали трехмесячный отдых. Он прибыл в Бергхоф 22 марта, но, пройдя через праздничные ритуалы Пасхи и своего дня рождения (20 апреля ему исполнилось пятьдесят четыре), 2 мая снова уехал сначала в Мюнхен, затем в Берлин, затем в «Волчье логово», где его заметно ободрил исполненный ликования рапорт Альберта Шпеера, назначенного министром вооружений, о росте производительности немецких оружейных заводов. 21 мая он снова вернулся домой, но Еве не удалось убедить его провести с ней побольше свободного времени, так как он был по горло занят встречами, официальными визитами, военными совещаниями и жизненно важными, хотя все более бесполезными, тактическими задачами. Война оборачивалась против него. Как никогда суетливый, он говорил, шагал взад-вперед, сидел с генералами ночи напролет над картами, глотал таблетки и не желал успокаиваться. Ева несколько раз поймала его в кадр на террасе (каждый его приезд мог стать последним), но на всех фотографиях он выглядит напряженным и озлобленным. 29 июня он полетел обратно в «Волчье логово». Ненадолго. 18 июля он уже опять был в Оберзальцберге, и Ева провела с ним два дня. Но даже эту коротенькую передышку нарушил визит Муссолини, надеявшегося на поддержку фюрера в Италии, стремительно погружающейся в хаос. Неделю спустя дуче был свергнут и арестован.
Судорожные метания продолжались. 20 июля фюрер вернулся в Восточную Пруссию почти на четыре месяца, просидев там до 8 ноября, а затем удалился на недельный отдых в Бергхоф. К шестнадцатому числу снова объявился в «Волчьем логове», где и остался на Рождество и Новый год — праздники, которые прежде всегда старался встречать с Евой. Иными словами, за период с конца июня 1943-го по 23 февраля 1944 года они провели вместе всего десять дней. Как отметила Гертрауд в воспоминаниях о Еве: «Она страдала от козней и интриг, что плел против нее Борман, да еще вынуждена была смотреть, как доктора со своими лекарствами подрывают здоровье Гитлера, не в силах ничем помочь, потому что не имела никакой власти, даже над ним».
Учитывая эти частые разлуки вкупе с ухудшением здоровья Гитлера, было бы простительно, если бы постоянный приток молодых привлекательных адъютантов (а они были очень привлекательны: Гитлер целенаправленно окружал себя высокими, светловолосыми, подтянутыми мужчинами) подтолкнул Еву к измене. На вопрос, как она вела себя с другими мужчинами, Герберт Дёринг ответил: «Уж точно совсем иначе, чем с Гитлером. С ним она казалась замкнутой и неестественной, словно закупоренной. С другими мужчинами она тут же расслаблялась, открывалась. Выглядела нормально, двигалась нормально — красивая, оживленная». Жизнерадостная, обаятельная, ухоженная, Ева Браун неизбежно притягивала мужской взгляд. Ее прятали, когда иностранные делегации посещали Оберзальцберг, но наблюдательный молодой адъютант вполне мог заметить, как она возвращается с прогулки или загорает на террасе, и потихоньку навести о ней справки. Ему бы сказали, что она секретарша. Если вдруг, загоревшись интересом, он послал бы записку с просьбой о свидании, как отреагировала бы Ева? Этого мы не знаем и узнать не можем. Завести любовника, будучи любовницей фюрера, означало бы подвергнуть опасности обоих, так что в любом случае им пришлось бы держать свою связь в строжайшей тайне. Не сохранилось ни рассказов очевидцев о флирте, ни любовных записок, ни сувениров, ни смазанных фотографий, запечатлевших запретные объятия, — ничего, подтверждающего гипотезу, что кому-то из своих воздыхателей она рано или поздно уступила. В Бергхофе не случилось главного сплетника или хроникера, который поведал бы нам о потаенном мире амурных проказ. Раболепный анклав не породил ни Нэнси Митфорд, ни Джеймса Лиз-Милна, ни герцога Сен-Симона. Ева имеет право на презумпцию невиновности. Так и хочется сказать: какая жалость.
А вот Гретль, напротив, могла делать, что ей заблагорассудится, без того, чтобы слухи о ее похождениях повторялись по всей «Горе» на следующее утро. Хорошенькая Гретль, с ее застенчивой улыбкой и бархатными глазами, была ужасная кокетка, то и дело заводила романы, пока не познакомилась с обаятельным, но пользующимся дурной репутацией группенфюрером Германом Фегеляйном, генералом СС и офицером связи между Гиммлером и Гитлером. Появление в Бергхофе красавца офицера в марте Г943 года вызвало изрядный переполох в жизни обеих сестер Браун. Очень скоро Фегеляйн пробился в ближайшее окружение фюрера. Траудль Юнге делилась наблюдениями:
Сначала его видели только в окрестностях Бергхофа, но потом он подружился с Борманом и вскоре сделался предметом всеобщего восхищения. Он представлял собой классический образец неотразимого кавалера. Разумеется, он привык, что женщины так и увиваются за ним. <…> Стоило ему появиться, и вот он уже сидит за столом в Бергхофе. Он чокался со всеми влиятельными людьми, принимал участие в ночных попойках Бормана, и дамы не замедлили пасть к его ногам. Фегеляйн, интересный собеседник и большой затейник, привлек внимание Евы Браун и ее сестры Гретль. В особенности последняя испытала на себе выходки красавчика Германа. Будто бы не зная, что она приходится сестрой Еве Браун, он заявил при ней: «А уж эта — вообще дура!»
Пытался ли он замаскировать свои истинные чувства? Сплетники и враги Евы были тут как тут с намеками, что она и Фегеляйн — любовники. Герберт Дёринг считал это вполне возможным: «Фегеляйн восхищался Евой Браун — о, еще как! — и с удовольствием соблазнил бы ее. Криста Шрёдер говорила, что Ева любит Фегеляйна, но я точно не знаю. Хотя отлично могу себе представить». Правда, он умалчивает о том, что во время предполагаемого романа уже не работал в Бергхофе, так что его комментарии — с чужих слов. Более того, они исходят от Кристы Шрёдер, не скрывавшей своей неприязни к Еве, что еще больше дискредитирует их. Почти сорок лет спустя, в 1985 году, Криста Шрёдер писала в мемуарах, что Ева призналась в глубоком впечатлении, произведенном на нее Фегеляйном, когда тот впервые приехал в Оберзальцберг, добавив: «Встреть я его несколько лет назад, попросила бы фюрера отпустить меня». Может быть. Но вряд ли. Помимо прочего, с чего бы ей делиться сокровенным с фрейлейн Шрёдер, которая никогда не была ее союзницей? Гитта Серени полагает подобные басни вздором. «Я никогда не видела ни единого доказательства ее так называемого романа с Фегеляйном и склонна считать его мифом. Ева не отличалась легким поведением и не решилась бы на столь аморальный поступок. Я бы исключила предположение, что они спали друг с другом. Это как-то противоречит всей картине. Я думаю, она была женщиной Гитлера, и все тут».
Злопыхательские толки о гипотетической связи основаны на догадках и подозрениях. Они не берут в расчет такие человеческие ценности, как верность и привязанность. Ева любила Гитлера преданно, безоглядно. Измена была бы ужасным предательством, сколько бы Гитлер ни говорил, что не осудит ее. Набожная католичка, она и так уже грешила достаточно, не хватало еще домогаться будущего мужа сестры. Вероятно, самое непреодолимое препятствие как раз и заключалось в том, что это больно ранило бы Гретль. Она всю жизнь прожила в тени Евы. Если бы старшая сестра увела у нее возлюбленного или жениха, в их отношениях навсегда осталась бы трещина. Чтобы пренебречь этими соображениями, Ева должна была быть страстно влюблена в Фегеляйна, а она не была. С его же точки зрения, соблазнять любовницу фюрера означало бы идти на совершенно безумный риск. Разоблачение — а в теплице Бергхофа кто-нибудь да прознал бы — означало бы смещение с должности, изгнание или даже смерть. Фегеляйн, конечно, находил Еву привлекательной, но остерегался допускать большее, чем откровенно чувственный медленный танец.
Верная Гертрауд, разумеется, твердо убеждена, что Ева никогда не заводила любовника:
Она не интересовалась другими мужчинами, ее мысли занимал один Гитлер. Поговаривали, что у нее был роман с Фегеляйном, но мне она рассказывала о нем с крайним неодобрением. Мне очень жаль, что Гретль достался такой муж: жесткий, гордый, надменный, да еще и дамский угодник. Он хотел жениться на Гретль, чтобы продвинуться по службе.
Ева тоже прекрасно осознавала, что Фегеляйн добивается Гретль не в последнюю очередь потому, что статус «свояка» Гитлера обеспечит ему верное место в самом сердце заколдованного круга. Под личиной сногсшибательного кавалера она разглядела беспринципного карьериста, но поскольку Гретль была от него без ума, возможно, не придавала этому значения. Гертрауд объясняет:
Она [Ева] была подругой Гитлера с давних пор, но он так и не женился на ней. И тут объявляется этот человек, просящий руки ее сестры. Неясно, действительно ли Фегеляйн хотел жениться на Гретль, или же старался угодить Борману и Гитлеру, в чем его многие подозревали. Гитлер конечно же помог со свадьбой в финансовом и прочих отношениях.
Ева, отбросив сомнения, поддержала опрометчивый выбор сестры.
Сама Гретль, помня о своем возрасте — ей было почти тридцать — и под влиянием страсти Гитлера к сводничеству (Гитлер играл с Евой и Гретль, как с куклами, по словам Гертрауд), вышла за Германа Фегеляйна отчасти в угоду фюреру, отчасти чтобы порадовать мать, с нетерпением ждущую внуков, но более всего — по зову сердца. Ее супруг, генерал, занимал высокое положение в СС и был на редкость привлекательным мужчиной. Многие женщины отдали бы все за его благосклонность. Гретль, должно быть, думала, что сделала завидную партию.
Третьего июня 1944 года Ева устроила сестре пышную свадьбу — взамен своей, невозможной, этого нельзя не почувствовать. Гретль Браун и группенфюрер СС Герман Фегеляйн сочетались браком в здании муниципалитета Зальцбурга. Гражданская церемония, разумеется. Оттуда они поехали обратно в Бергхоф, где новобрачных и их гостей ждал торжественный обед, организованный Гитлером. Гретль выглядела ослепительно в белом шелковом платье с глубоким декольте, закрытом кружевом. Покрой подчеркивал ее изящные формы и в то же время показывал, что она не беременна. Она несла огромный букет белых цветов и восторженно улыбалась мужу — чистокровному, стопроцентному арийцу. На снимках пара всячески демонстрирует взаимную любовь: головка Гретль доверчиво покоится на его плече, Фегеляйн кажется сильным и надежным. На официальной свадебной фотографии Гитлер, в виде исключения одетый в гражданское (он поклялся до конца войны носить униформу, как его солдаты), слегка улыбается, плотно сжав губы. Ева, как ни странно, выбрала довольно нелепое атласное платье, туго обтягивающее грудь, с зауженной талией и расклешенной юбкой, скорее в духе пятидесятых, чем сороковых, отнюдь не в своем обычном стиле. Вряд ли она сделала это сознательно. Быть может, просто не желала затмевать сестру.