— Угрожает, боярин, — ответил Захар с какой-то многозначительной усмешкой.
— И что же вы думаете делать? Сдаваться или обороняться?
— Сдаваться нельзя, ибо всех, кто им сдается, они гонят в свое войско, причем гонят в первые ряды, в самые жестокие бои.
— Значит, вы хотите обороняться?
— Что в наших силах — попробуем сделать.
— Если так, то возьмите меня своим воеводой. Я вас поведу в бой против монголов!
— Погоди, боярин, мы еще не дошли до выборов воеводы. Ты еще не отчитался за свои поступки перед нашей общиной. Твое искреннее желание послужить общине мы ценим, но отцы наши говорили, что для чистого дела потребны и чистые руки. А будут ли чисты твои руки для такого дела, боярин?
Тугар Волк несколько смутился от такого неожиданного оборота дела, но затем сказал:
— Старик, община, забудем былые споры! Враг приближается, объединим свои силы против него! Выясняя свои недоразумения, вы можете лишь повредить делу, а никакой пользы этим себе не принесете.
— Нет, боярин, не говори так! Не недоразумения мы выясняем, а ищем правды. Неправдою пришел ты к нам, боярин, не по правде поступал с нами — как же мы можем доверить тебе начальство над собою в войне с монголами?
— Старик, ты, вижу, взялся разгневать меня?
— Боярин, помни, что здесь общинный суд, а не забава! Скажи мне, оседая на тухольской земле, собирался ли ты стать членом общины, или нет?
— Я прислан сюда князем как воевода.
— Мы уже сказали тебе, что не признаем твоего права над нами, а особенно права на нашу землю. Не трогай, боярин, нашей земли и наших людей, и тогда, может быть, мы примем тебя в свою общину, как разного среди равных.
— Вот как! — воскликнул гневно Тугар Волк. — Такова ваша справедливость! Чтобы я пренебрег княжеской милостью и искал милости у «смердов?
— Что же, боярин, иначе ты не можешь быть членом нашей общины, а того, кто к ней не принадлежит, община и терпеть у себя не захочет.
— Не захочет терпеть? — насмешливо вскричал Тугар Волк.
— Отцы наши говорили нам: вредного и ненужного члена общины, разбойника, конокрада или чужака, который против воли общины захватывает ее земли, — вместе с семьей изгнать из. пределов общины, а дом его разрушить и сравнять с землей.
— Ха-ха-ха! — засмеялся деланным смехом боярин. — Так вы посмели бы меня, боярина, награжденного княжеской милостью за мои заслуги, равнять с разбойниками и конокрадами?
— Что ж, боярин, а скажи сам по совести, лучше ли ты поступаешь с нами, чем разбойник? Ведь ты землю нашу забираешь, наше самое главное и единственное богатство. Людей наших гонишь и убиваешь, скотину нашу стреляешь! Так ли поступают честные люди?
— Старик, оставь эти речи, я не могу их слушать, они оскорбляют мою честь.
— Погоди, боярин, я еще не кончил, — сказал спокойно Захар Беркут. — Вот ты упомянул о своей чести и то и дело толкуешь о своих великих заслугах. Будь же добр, скажи нам, какие это заслуги, чтоб и мы могли оценить их!
— В двадцати битвах я проливал свою кровь!
— Кровь свою проливать, боярин, еще не заслуга. И разбойник не раз проливает свою кровь, а его за это вешают. Скажи нам, против кого и за кого ты воевал?
— Против князя киевского, против князей волынских, и польских, и мазовецких…
— Довольно, боярин! Эти войны — позор, а не заслуга, и для тебя, и для князей. Это чисто разбойничьи войны!
— Я сражался с монголами на Калке.
— И как же ты сражался с ними?
— То есть как? Так, как обязан был сражаться, не отступая ни на шаг, пока, раненный, не попал в плен.
— Вот это ты хорошо сказал, — не знаем только, правда ли это?
— Коли не знаете, так и не вмешивайтесь в то, чего не знаете.
— Погоди, боярин, не насмехайся над нашим незнанием. Постараемся узнать. — И с этими словами Захар поднялся и, обращаясь к собранию, сказал: — Честная община, вы слыхали признание боярина Тугара Волка?
— Слыхали.
— Может ли кто-нибудь свидетельствовать за или против него?
— Я могу! — раздался голос из толпы.
Словно стрелой пораженный, вздрогнул боярин, услышав этот голос, и впервые внимательно, с какою-то тревогой оглядел собрание.
— Кто может свидетельствовать, пусть выйдет вперед и свидетельствует, — сказал Захар.
Из толпы вышел не старый еще человек, калека, без левой руки и правой ноги. Все лицо его было в глубоких шрамах. Это был Митько Воин, как звала его община. Несколько лет назад приковылял он сюда на деревяшке, сообщая страшные вести о монголах, о битве на Калке, о разгроме русских князей и о смерти тех, кто попал в плен и во время обеда монгольских полководцев задохся под досками, на которые уселись пировать монголы. Он, Митько тоже участвовал в этой битве, в дружине одного боярина, и вместе с ним попал в плен, из которого каким то чудом ушел. Долго блуждал он по селам и городам святой Руси, пока, наконец, не забрел и в Тухлю. Здесь ему понравилось, а так как он своей единственной рукой умел искусно плести корзины и знал множество песен и рассказов о далеких краях, община приняла его в свою семью, члены общины кормили и одевали его по очереди, любя и уважая его за полученные на войне с насильником раны и за честный, веселый нрав. Этот-то Митько и вышел теперь свидетельствовать против боярина.
— Скажи нам, Воин Митько, — начал Захар, — ты знаешь этого боярина, против которого хочешь свидетельствовать.
— Знаю, — твердо ответил Митько. — В его дружине я служил и участвовал в битве на Калке.
— Какое же свидетельство хочешь ты дать против.
— Замолчи, подлый раб! — крикнул побледневший боярин. — Замолчи, не то здесь и придет конец твоей жалкой жизни!
— Боярин, я теперь не раб твои, а вольный человек, и только моя община вправе приказать мне молчать. Я до сих пор молчал, но теперь мне велят говорить. Честная община! Свидетельство мое против боярина Тугара Волка велико и страшно: он изм…
— Молчал до сих пор, так молчи и впредь! — взревел боярин, блеснул топор, и Митько Воин с рассеченной головой, истекая кровью, повалился наземь. Толпа ахнула, все вскочили на ноги, поднялся страшный крик.
— Смерть ему! Смерть! Он оскорбил святость суда! На сходе убил человека нашего!
— Смерды презренные! — крикнул боярин. — Я не боюсь вас! Так будет со всяким, кто посмеет затронуть меня рукой или словом. Гей, мои верные слуги, сюда, ко мне!
Лучники и топорники, сами бледные и дрожащие, окружили боярина. Грозный, багровый от ярости, стоял он среди них с окровавленным топором в руке. По знаку Захара община утихла.
— Боярин, — сказал Захар, — ты смертельно провинился перед богом и общиной. Ты на суде убил свидетеля, члена нашей общины. Как он собирался свидетельствовать против тебя, мы не узнали и не хотим знать — пусть твоя совесть судит тебя. Но этим убийством ты признался в своем преступлении и совершил новое. Община не может больше терпеть тебя на своей земле. Удались от нас! Через три дня придут наши люди, чтоб разрушить твой дом и уничтожить всякий след твоего пребывания у нас.
— Пусть приходят! — крикнул в ярости боярин. — Увидим, кто чей след уничтожит! Я плюю на ваш суд! И буду рад увидеть того, кто подступит к моему дому! Гей, мои слуги! Уйдем из этого поганого сборища!
Боярин удалился со своими слугами. Собрание долгое время молчало. Юноши вынесли окровавленное тело Митька Воина.
— Честная община, — сказал Захар, — согласны ли вы поступить с боярином Тугаром Волком так, как отцы наши велели поступать с такими людьми?
— Да, да! — загудело собрание.
— Кого же вы избираете для исполнения воли общины?
Выбор пал на десятерых молодцов, среди которых был и Максим Беркут. Тяжело было Максиму принимать это поручение. Как ни ненавистен был ему боярин, все же он был отцом той, которая, словно колдовством, овладела всем его сердцем и помыслами, за кого он отдал бы жизнь. А теперь — о горе! — и она была осуждена, без вины, за отцовское преступление! Однако Максим не уклонялся от павшего на него выбора. Как ни тяжело было ему выполнить общинный приговор, все же в глубине души он был рад этому: ведь он благодаря этому увидит ее! А может быть, ему даже удастся чем-нибудь помочь ей, смягчить хотя бы своим вниманием жестокий приговор общины!..
А тем временем общинный совет шел своим чередом.
Были позваны посланцы от других общин, чтобы вместе с гимн обсудить, как обороняться от нападения монголов.
— Разорены мы, — говорил посланец от подгорных общин. — Села наши сожжены, скот разграблен, молодежь погибла. Широким половодьем разлились пожары и разрешения по Подгорью. Князь не дал нам никакой защиты, а бояре, притеснявшие нас в спокойные времена, предали нас, когда мы нуждались в помощи.
Посланцы из Корчина и Тустаня говорили:
— Нам грозит нашествие. Ниже Синеводскова{18}, на равнине, белеют уже шатры монголов. Идет их сила несметная, а мы и думать не смеем о борьбе и отпоре врагу, а забираем все, что можем, и уходим в леса и горы. Бояре наши начали было строить засеки на дороге, да что-то медленно. Шепчутся в народе, будто хотят они запродать дороги наши монголам.
Посланцы из других горных общин говорили:
— У нас урожаи худые, а теперь из долин прибежало к нам много народу. До нового урожая круто придется.
— Выручайте нас и наших гостей, помогите пережить черную годину!
Посланцы из угро-русских общин говорили:
— Слыхали мы, что монгольская туча идет на Угорщину. Богом нашим и богами отцов наших заклинаем вас, соседи и братья, остановите эту страшную тучу, не допустите ее обрушиться на нашу землю! Ваши села — твердыни; каждая ваша скала, все ваши дебри стоят тысячи воинов. А чуть только они перевалят через горы, тогда уж никакая сила не остановит их, и все мы погибнем напрасно. Мы готовы оказать вам помощь, какую потребуете, — и хлебом и людьми, — только не опускайте рук, не теряйте надежды, вступайте в бой с поганым насильником! Захар Беркут на это сказал: