— Сейчас с тобой всё хорошо?
Я все еще задыхаюсь и потею, но атака прошла.
— Да. Мне просто нужна минутка.
Рейган вытирает лицо, прижимает щеку к моему колену:
— Ты напугал меня, Дерек.
— Я и сам испугался. Просто… удар. Без предупреждения.
— Фото вызвало паническую атаку?
Я намеренно смотрю на нее и вокруг, куда угодно, кроме фотографии.
— Да.
Рейган тянется к рамке, снимает фото со стены. Держит. Вглядывается в него. Ещё одна слеза скатывается по щеке. Рейган вытирает её.
Нет. Это её. Её семья. Её память. Я не имею права позволить своей слабости заставить ее сделать это. Вынимаю фотографию из рук Рейган, заставляю себя посмотреть на снимок. Я вижу её, вижу его. Вспоминаю его таким, каким он был в лучшие годы. Легкая улыбка, похабные шутки. Постоянно говорит о Рейган, как ему не терпится вернуться домой и увидеть её. Я вижу, как он лежит на своей койке, пишет ей письмо. Блокирую волну воспоминаний, угрожающих навалиться на меня, и вешаю фотографию туда, где она и висела, уютно устроившись среди других.
— Дерек, всё в порядке. Тебе не нужно…
— Нет. Если ты снимешь фото, то ради себя. Не для меня. Это твой дом. Твоя обитель. Это… обитель Тома. Его фото принадлежит этому месту. И ты заслуживаешь большего, чем позволить мне… моим слабостям, как только что случившаяся, заставить тебя… что-либо поменять.
— Подожди чертову минуту, Дерек, — голос у Рейган сильный, и она берет моё лицо в обе ладони, заставляя посмотреть на неё. — Это был не момент слабости. Это была паническая атака. И да, именно здесь Том вырос. Но, черт побери, я не хотела об этом думать. Черт, это очень тяжело. Том мёртв, Дерек. Он ушел. Я скучаю по нему. Ты скучаешь по нему. Но... мы потеряли его. Эта проклятая война забрала Тома у нас. И мы просто... мы должны продолжать жить без него. Ты жив, а он нет, но не смей чувствовать себя виноватым из-за этого! Ты ничего не мог поделать. И... я даже не знаю, как это выразить. Он ушел, я любила его, и всегда буду скучать по Тому. Часть меня всегда будет принадлежать ему. Но я рада, что ты выжил. Я... Я рада, что ты здесь. Я рада, что ты пришел и принёс мне жетоны и письмо, и я рада, что ты остался. Ты сделал мою жизнь лучше с тех пор, как ты здесь, Дерек. Я оплакивала Тома. Скорбела по нему. Но пока ты не приехал, я не исцелялась. Я даже не пыталась этого сделать. Я застряла. Я не знаю, что происходит. Здесь, между нами, я имею в виду. Это пугает меня, признаю. Но это происходит, и я не могу этого отрицать. Я хочу идти дальше. Хочу увидеть, что это такое. Я больше не хочу быть одинокой. Не хочу чувствовать себя... в ловушке. Застрявшей. Потерявшейся между тем, что было, что есть и что может быть.
Что я должен был сказать на все это?
— Я не знаю, что делать с чувством вины. Сказать себе, чтобы не чувствовал… Это не заставит вину исчезнуть. Но... впервые с тех пор, как рейнджеры вытащили меня из афганской деревни, я чувствую себя живым. Как будто я что-то из себя представляю. Как будто жизнь может что-то значить для меня. Всю мою сознательную бытность я знал только войну. Корпус. И я был военнопленным, и с тех пор я не знал… Я не знаю, кто я? Кто я такой? А быть здесь, работать на ферме... Проводить время с тобой — это дало мне кое-что, — я прячу голову, набираюсь смелости, чтобы сказать самую обнаженную правду, которую я могу собрать в слова. — На самом деле, это не ферма. Это ты. Ты мне подарила жизнь. Но даже это сопровождается чувством вины. Потому что здесь всё равно должен быть… должен быть Том.
— Но всё не так. Это не он. Это ты, — Рейган открыто плачет.
Я и сам близок к этому.
— Что ты со мной делаешь, Рейган? Всю свою грёбаную жизнь я был самым обычным парнем. Случается всякое, бывают очень тяжёлые времена, но ты переживаешь их и всё. Не плачешь. Я не плачу. Но с тех пор, как пришёл сюда, я больше времени, чем всю прошлую жизнь, плачу, как чертова баба, — я втягиваю воздух, дышу и моргаю. Не помогает. — Дерьмо.
Рейган вскакивает на ноги, забирается ко мне на колени и прижимается лицом к груди. Обхватывает руками мою шею и вцепляется так крепко, что мне даже больно. Но то, что она так стиснула меня, и мои колени ощущают её вес, а слёзы Рейган пропитывают мою рубашку, утешает. Я не чувствую себя отвергнутым, осуждаемым.
— Знаешь, что я думаю? — бормочет она мне в хлопок рубашки. — Я думаю, твоя способность плакать делает тебя сильнее. Мне кажется, это делает тебя ещё мужественнее. Это человеческие чувства, и они у тебя есть. Тебе это можно.
— Даже чувство вины?
— А как ты можешь не чувствовать этого?
— Вообще-то это отстой, — что-то мокрое стекает по моей щеке, капая на ее волосы.
Рейган изворачивается, глядя на меня снизу вверх и не отрывая щеки от моей груди, вытирает ладонью моё лицо. И делает это снова, и снова. И ни разу её взгляд не такой, будто она думает обо мне хуже, потому что я плачу как чёртова девчонка. Она просто стирает каждую капельку, и её собственные слёзы текут по щекам, смешиваясь с моими.
Я точно и не скажу, о чём плачу. Обо всём сразу. Война. Потеря друзей. Гибель Тома. Плен. Чувство вины выжившего. И вины от радости, что я жив. При том, что Том, Авраам, Окузава, Льюис, МакКонелл, Нильсен, Мартинес, Сильва, Бласт и Аллен погибли…
Ещё я плачу, как мне кажется, от облегчения. Всё это я держал в себе, и если выпускал, то неохотно; обычно из-за Рейган и всего, что между нами происходит.
Ступенька врезается мне в поясницу. Я просовываю руку ей под ноги и встаю вместе с ней. Несу её в спальню. Кладу на кровать, ложусь рядом. Вскоре каким-то образом Рейган оказывается сверху, целуя меня. Я ощущаю вкус соли, и знаю, что на моих губах тот же вкус. Мы целуемся и плачем. Её дыхание у меня во рту и на губах, а её язык, ласкающий мой, крадёт и мои слёзы, моё дыхание – всё, кроме осознания её.
Руки двигаются и тянут ткань рубашек. Медленно обнажаются тела. Поцелуи сливаются с поцелуями. У меня во рту оказывается одна её грудь, после того как Рейган оседлала меня, упершись в меня руками, откинув голову и прогнувшись, как будто подталкивая сосок к моим губам. Её бёдра корячатся, но мы оба до сих пор в джинсах. Рейган трётся об меня, и мы дружно выдыхаем.
Рейган резко отстраняется, с хлюпающим звуком выдёргивая из моего рта сосок, рывком расстёгивает ширинку моих джинсов и тянет их вниз, спускаясь по моему телу, ртом касаясь живота, пупка, тазовых костей, потом по бедру и колену. На ботинках возникает заминка, Рейган со смешной досадой смотрит на меня, пока возится со шнурками. Протягивает руку, гладит ладонью член, а потом возвращается к освобождению меня от обуви. Как только шнурки развязаны, я стряхиваю ботинки на пол, а Рейган, срывая носки, стаскивает джинсы с моих ног. Бросает их на пол, затем ныряет за ними и снова подхватывает. Тянет из кармана презервативы. Отрывает один пакетик. Встаёт с кровати, глядя на меня, в рекордные сроки освобождается от своих брюк. Эти трусики, боже… тёмно-красный шёлк. Высокий вырез на бёдрах V-образно обрамляет её киску. Ткань над входом влажная, потемневшая от её соков.
Взгляд прикован ко мне; большими пальцами Рейган цепляет эластичный пояс трусов, спускает их вниз и вышагивает из ткани. Ладони поверх живота, как будто она думает прикрыть ими себя, но она этого не делает. Она просто стоит, опустив руки, подняв подбородок, волосы распущены и растрёпаны, в них видны запутавшиеся травинки. Она в согласии со своим телом и полна красоты. И это, чёрт возьми, горячо – видеть, как она откинула страх, видеть, как Рейган наполнилась осознанием своей сексуальной мощи. Она чуть отводит в сторону бедро, ещё приподнимает подбородок; кончик языка облизывает губу, а затем её ладонь скользит по бедру. Гладит промежность, потом ныряет в небольшой промежуток между ногами. Рейган задыхается, проводя пальцами между бёдер, трогая себя. Одно короткое кружащее прикосновение – и её колени сходятся вместе, а Рейган хнычет. Я сажусь, спуская ноги с кровати, тянусь к ней. Хватаю за руки и притягиваю, располагая между своих ног. Наклоняюсь, легонько щёлкаю языком по её соску.
Изучаю щель её киски пальцами.
— Откройся, — командую.
Рейган расставляет ноги до тех пор, пока они не оказываются на уровне плеч. Кладёт мне руки на плечи, а я проникаю в неё двумя пальцами. Так мокро, так жарко, так туго. Я стону и лижу между её грудей, собирая в это время пальцами влагу её возбуждения и размазывая её по клитору. Рейган падает на меня, хватается за мои щёки и поднимает лицо для поцелуя. Но поцелуй заминается и забывается, Рейган хнычет от моих действий, её рот над моим лицом, лоб упирается в лоб, и Рейган сжимает мою челюсть обеими руками, стонет.
И никаких игр с ней в этот раз. Задача как можно быстрее довести её до кульминации, кружа по клитору и проникая в её тесную вагину, буквально рисуя узоры. Она кричит, когда кончает, прислонившись ко мне, оседлав мои пальцы, припадая коленями и вращая бёдрами. Когда волна оргазма затухает, Рейган открывает глаза, и они, обычно ясные, затуманены и полуприкрыты. Она наваливается на меня, толкая на постель, залезает сверху. Нашаривает презерватив, разрывает упаковку. Раскатывает его по члену. Я неудобно лежу – ноги всё ещё на полу, но Рейган не хочет ждать, не позволяет мне устроиться поудобнее. Она наклоняется ко мне, упираясь руками в грудь, целует меня и приподнимает попу. Я задыхаюсь в её рот, когда она тянет руку между нашими телами, направляя мой член, и садится на меня. Пронзая себя мною, издавая рычащий стон, когда я наполняю ее.
Глаза у Рейган дикие, рот распахнут, губы искривлены, и из неё вырывается низкий хрип, когда она елозит задницей на моих бёдрах, катая член внутри себя, двигаясь кругами, а затем из стороны в сторону, погружая меня в себя всё глубже. Рейган подбирает колени под себя, широко расставляет бёдра и, черт подери, я глубоко внутри неё. Пальцы Рейган царапают мою грудь, сгребая мышцы. Она кусает губы и смотрит на меня, продолжая двигаться. Из стороны в сторону. Из стороны в сторону и до тех пор, пока я не оказываюсь так глубоко, как только могу физически, а затем Рейган начинает двигаться по кругу, ещё и ещё, отклоняясь телом, чтобы расширить круг, который ограничивают её бёдра. И эти жернова вызывают желание двигаться навстречу, Рейган так давит, и