Мы добираемся до ворот, идущих от северного пастбища к центральному прогону, между домом, сараем и загонами. Хэнк и Ида уже ждут меня там. Хэнк открывает для меня ворота и захлопывает их, когда я загоняю через них Генри.
— Этот мальчик опять доставил тебе неприятности? — спрашивает мужчина. Хэнк высокий и статный, несмотря на свой возраст, его седые волосы по-прежнему густые, ярко-голубые глаза ясные и умные. А лицо обветренное, испещренное морщинами.
Я покачнулась и плавно соскользнула на землю:
— Да, он выбил часть забора и ускакал. Я потратила час, преследуя его глупую задницу.
Хэнк похлопывает Генри по шее и забирает у меня поводья:
— Тебе следует вести себя лучше, ты, большой идиот! Порой я ненавижу, что у нас с тобой одно имя на двоих.
Генри качает головой и топает копытом, словно отвечая.
Хэнк смеясь, уводит лошадь на прогулку:
— Давай, пошли, мальчик!
— Я запру его в конюшне на то время, пока мы не заделаем забор. Как думаешь, кто-нибудь еще из животных может попытаться сбежать? — спрашивает меня Хэнк.
— Нет, — отвечаю я. — Остальные слишком ленивы для прыжков. Генри же не сломал весь забор, ему было достаточно просто перепрыгнуть через образовавшуюся брешь. Я починю все завтра.
— Завтра должны привезти сено. Мои внуки приедут на этой неделе. Один из них поможет вам.
Мне хочется плакать, как представлю, сколько работы я должна сделать, но не могу. Я просто киваю:
— Спасибо, Хэнк.
Он машет мне рукой и говорит, растягивая слова:
— Ага.
Ида держит Томми на руках. Он вопит, как сумасшедший, дергается и пытается дотянуться до меня.
— Он никак не хочет успокаиваться, Рейган. Я даже не знаю, что еще сделать. Я покормила его, поменяла подгузник, поиграла с ним... Я думаю, он просто хочет к тебе.
Я забираю своего сына из рук Иды, и он тут же успокаивается и кладет свою голову мне на плечо:
— Ма. Ма. Ма, — бормочет он. — Лошадка, — он указывает на Генри, бегущего вдалеке.
Я похлопываю Томми по подгузнику, по привычке покачивая его из стороны в сторону:
— Да, малыш. Лошадка. Это Генри.
Я чувствую, как Томми становится вялым и отяжелевшим. Сейчас только восемь тридцать вечера, он долго спал днем, но из-за плача, наверное, устал.
Улыбнувшись Иде, я поворачиваюсь в сторону дома:
— Спасибо, Ида. Я заберу его внутрь. Жаль, что он принес тебе так много неприятностей.
Ида - кроткая и изящная женщина, слишком нежная для суровой техасской фермерской жизни, лишь улыбается:
— Он никогда не приносит хлопот, дорогая. Иногда, он просто скучает по своей маме, вот и все.
Меня охватывает чувство вины:
— Ну, я ведь весь день в поле, и он редко видит меня.
Ида качает головой и похлопывает меня по руке:
— Ты делаешь всё, что можешь, милая.
— Но иногда всего, что я делаю - недостаточно, — я не хотела говорить об этом, но это правда.
— Делай, что в твоих силах, а остальное оставь Богу, — говорит она.
— Я отдала Богу все, что имела, а он забрал у меня моего мужа, — я слышу, как горько звучит мой голос, но ничего не могу с собой поделать.
Ида обнимает меня.
— Я знаю, милая. Я действительно хотела бы помочь тебе, очень бы хотела.
Я обнимаю ее свободной рукой, а затем отхожу:
— Я знаю. Еще раз спасибо.
— Увидимся завтра. — Ида уходит по грунтовой дороге к Хэнку, ждущему ее в их старом красном пикапе.
Я захожу с Томми в дом, вытираю слезы с детских щек, кладу его в кроватку и настраиваю потолочный вентилятор, чтобы воздух в комнате стал прохладней. Вентилятор включен на максимальную мощность, но даже такому сильному вентилятору не по плечу создать прохладу в этом огромном старом фермерском доме. Я наблюдаю, как Томми засыпает, мой сладкий мальчик, мое напоминание.
Вдруг я слышу тихий стук в дверь, и мое сердце замирает. Хэнк и Ида уехали домой, и если бы они вернулись, то не стали бы стучаться, всю жизнь проживая по соседству. Я не могу думать ни о ком другом, кто может стучаться в дверь – только не сейчас!
Я осторожно закрываю дверь комнаты Томми и спускаюсь вниз. Перед входной дверью я замираю, руки дрожат, мне кажется, я не в состоянии повернуть ручку… Наконец, я набираюсь мужества и открываю ее.
— Сержант Брэдфорд, — я делаю шаг назад, открываю дверь нараспашку. — Входите!
Он стоит передо мной в парадной форме. Я помню, как Том называл ее «Синее платье Ди»: рубашка цвета хаки с коротким рукавом, галстук, ремень и синие брюки с красной полосой снизу. Брэдфорд проходит в дом, его спина застывшая и напряженная, глаза автоматически обводят комнату. Как только он переступает порог, сразу снимает фуражку, вдруг заметно колеблясь.
— Я знаю, что уже поздно, — говорит он, избегая моего взгляда. — Но я хотел... Я должен был приехать лично. Я не мог просто позвонить вам.
Мой желудок скручивается в узел, а сердце перестает биться:
— Его нашли? — я не смею надеяться. Не смею. Не могу.
Он кивает:
— Да. Патруль получил сообщение о форпосте талибов и двух пленных белых мужчинах. Они обыскали местность, и нашли, нашли место, где прежде держали Дерека и Тома.
— Держали прежде?
— Их перевезли оттуда до того, как наши военные добрались до этого места. Но есть доказательства, что их держали именно там, — сержант Брэдфорд моргает, колеблется. — Они прочесали весь район, и обнаружили… Они нашли вашего мужа. Он мертв, Рейган. Его останки привезут домой для захоронения.
Я качаю головой. Не в отрицании, а из-за неспособности принять услышанное:
— Том... — это все, что я могу сказать.
— Мне так жаль. Мне очень жаль, — Брэдфорд касается моего локтя.
— И Дерек? — я глотаю слезы. — Его тоже нашли?
Брэдфорд отрицательно качает головой:
— К сожалению или к счастью - нет.
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что его тело не нашли рядом с Томом, так что он, скорее всего, все еще жив.
Я не знаю, что делать или как себя вести. Меня настолько переполняют эмоции, что я не могу их контролировать. «Ох» - все, что я могу сказать.
— Я знаю, что это не большое утешение, наверно, — произносит сержант в раздумье.
Я пытаюсь пожать плечами, хотя бы приподнять плечи:
— Нет, это хорошо. Дерек все еще жив. Надеюсь, это так. Он и Том были очень близки.
Брэдфорд просто кивает. Он перемещает свой вес с одной ноги на другую, теребя в руках фуражку:
— Мне жаль, что я принес вам такую новость. Честно говоря, я боялся. Но я чувствовал, что в долгу перед вами и должен был сделать это лично.
— Спасибо вам, сержант. Большое спасибо.
— Я должен идти. Когда останки Тома вернут на родину, я дам вам знать, и мы вместе займемся похоронами. Я могу позаботиться о нём, если вы хотите.
— Это было бы... кстати.
— Ладно, это потом. Скажите, что сейчас я могу сделать для вас?
Я пожимаю плечами, все вокруг как будто перевернулось с ног на голову.
— Я не знаю…
— Хорошо, тогда, если вам что-нибудь понадобится, просто позвоните мне, — он дает мне ещё одну визитку.
Брэдфорд поворачивается, чтобы уйти, когда я вновь обретаю дар речи:
— Сержант? — он поворачивается ко мне, поднимая брови в немом вопросе. — Жена лейтенанта Льюиса. Как она справляется?
Он, кажется, не знает, что мне ответить.
— Это невозможно, миссис Барретт. Я не думаю, что вы действительно справляетесь. Вы просто проживаете один день за другим. Я хотел бы сказать, что станет легче, но это не так. Мой отец погиб во Вьетнаме, оставив нас с братом и мамой одних. Я был всего лишь ребенком, но я помню, как мама... — он замолкает, качая головой. — Ей было очень тяжело. В конце концов... вы найдете свой способ жить дальше.
Он уходит, а я стою на пороге с открытой дверью, ощущая в воздухе предвестники летнего дождя.
В конце концов... Вы найдете способ жить дальше.
Найду ли я?
Глава 5 Дерек
Афганистан, 2010 год.
Я просыпаюсь от выстрелов, криков и шума вертолетов. Сквозь меня мгновенно проносится вспышка адреналина.
Я был заключенным так долго, и уже забыл, что существует еще что-то кроме плена. Мое местоположение постоянно менялось. Мы никогда не оставались в одном лагере более чем на несколько недель, но мне всегда удавалось пронести письмо с собой, скрывая его в одежде. Я не знаю, чего они хотят от меня, однако, меня не убивают, но и не отпускают. Они используют меня для съемок в пропагандистских видеороликах. Меня кормят только, чтобы я не сдох от голода. Не дают забыть о боли, регулярно избивая. Раненое плечо уже давно зажило, но иногда оно всё же ноет и саднит.
Несколько раз я пытался бежать. После последнего моего побега меня избили так, что я был в шаге от смерти. Более-менее восстановился только через несколько недель, и то не до конца. Я попробую сбежать снова, но прежде мне нужно набраться сил.
Только моя мантра поддерживает меня: «Я знаю, что сама выбрала такую судьбу, когда вышла замуж за морского пехотинца. С самого начала я знала, что ты отправишься в бой. Я знала это, и все равно вышла за тебя. Как я могла не сделать этого? Я влюбилась в тебя с момента нашей первой встречи, с первого взгляда, и продолжаю любить тебя все эти годы».
Письмо Рейган. Я повторяю его снова и снова. Часто спрашиваю себя, каково это – так кого-то любить? Я никогда не знал такой любви, и, видимо, уже не узнаю.
У меня было много подружек. На моём недолгом веку мне на крючок попалось немало попок. Это всё военная форма, и тот факт, что я не безобразен. Или… я привык так думать. Теперь кто знает? Я так долго не смотрел на себя в зеркало. Я мочусь в яму, испражняюсь в яму, ем сырое рубленое мясо, лаваш и жидкую кашу из деревянной миски. Я очень редко вижу дневной свет. Так что, может быть, теперь я и уродлив: лицо опухло от нескончаемых ударов ботинками и кулаков, нос сотню раз сломан, скулы треснуты, губы избиты в кровь, брови торчат, часть черепа лысая. Они регулярно бреют меня. Я думаю, чтобы не развелись вши. Мне буквально снимают скальп – ржавой бритвой, которая режет, оставляя шрамы.