«Остланд»: Лозе и страны Прибалтики
Германия и Прибалтика
Рейхскомиссариат «Остланд» (или РКО) стал первым продуктом гражданской администрации Германии на Востоке. Искусственное образование, объединившее под одну юрисдикцию Литву, Латвию, Эстонию, которые являлись независимыми государствами с конца Первой мировой войны до 1940 г., и Белоруссию, восточные районы которой были частью Советского Союза с его основания, а западные провинции находились под властью Польши до 1939 г. Неоднородность этой территории и ее населения привела к разнообразию немецких целей и политики. Поэтому две составляющих РКО – Прибалтика и Белоруссия – должны были рассматриваться как отдельные проблемы, объединенные лишь административным указом.
В то же время этому рейхскомиссариату не нужно было уделять столько внимания, как Украине. Здесь не возникало такого ошеломляющего политического спора, как между Кохом и Розенбергом; какое-то время немецкие ведомства в Берлине и в «Остланде» придерживались политики «живи и давай жить другим» по отношению друг к другу. Более того, в свете возраставшего экономического давления, которое испытывал рейх, Украина была более востребованным трофеем, и ее эксплуатация была важнее. В конце концов, внутреннее развитие Прибалтийских государств под управлением немцев являлось столь обширной и отличной от судьбы «старых советских» районов темой, что ей можно было уделять лишь самое поверхностное внимание.
Огромный разрыв между странами Прибалтики и Белоруссией был очевиден каждому. В истории, языке, населении и экономике у них было мало общего. Действительно, в своем первом меморандуме о будущей судьбе Востока, почти за три месяца до вторжения, Розенберг говорил о них как о несомненно различных объектах; лишь на следующей фазе германского планирования, в основном из соображений административного удобства, они были совмещены в один рейхскомиссариат. Для Прибалтики с самого начала было уготовано привилегированное положение: из всех регионов на Востоке только она должна была стать полноценной провинцией великого рейха. Белоруссия, с другой стороны, будучи менее ценной и менее знакомой завоевателям, должна была стать лишь колониальной территорией прибалтийских земель. Поскольку «настоящий» «Остланд» должен был состоять из трех Прибалтийских республик, поначалу всему РКО было дано название Baltenland, и лишь потом появились упоминания Белоруссии.
Особое место, которое Прибалтика занимала в немецком мышлении, глубоко уходило корнями в историю. В многовековом Drang nach Osten именно этот регион был основным объектом немецкой колонизации. Ганзейский союз и Тевтонский орден, торговцы и воины, дипломаты и интеллектуалы обращали свой взор к ее берегам как к месту германской экспансии и влияния. Значительная часть прибалтийского населения свободно говорила по-немецки, и до 1939–1940 гг. здесь проживало внушительное количество этнических немцев. Среди тех, кто сейчас готовился перебраться в Прибалтийские государства, были люди, которые провели там свои былые деньки в мирное или в военное время, а некоторые из них пришли с немецкого побережья Балтийского моря. Генрих Лозе, рейхскомиссар «Остланда», сам был гаулейтером из Шлезвиг-Гольштейна. По его собственным словам, он и его приспешники возвращались в страну немецких первопроходцев, «как рыцари ордена и торговцы Ганзы, прокладывавшие грандиозный путь великого политического наследия с Запада… на Восток». Гильдии Риги, шпили Ревеля, немецкие имена и памятники были внешними символами, которые так удобно было использовать нацистам в целях возрождения романтики немецкого предначертания судьбы. Мало кого волновало, что немцы совсем недавно были переселены из этих регионов в рейх или что коренное население начало ценить свою независимость. Если бы территориальные претензии могли основываться на прежнем владении, то на этот регион у немецких экспансионистов было бы больше прав, чем на любую другую территорию на Востоке.
Тем не менее в нацистском подходе продолжало существовать фундаментальное противоречие. Прибалтийские народы не были славянами и, согласно нацистской версии, составляли часть «западной» культурной области; традиционно конфликтуя с более сильной Россией, которая стремилась заполучить выход к морю за их счет, подавляющее большинство прибалтийских народов возненавидело своих новых советских хозяев. Таким образом, они были логичными кандидатами на участие в создании стены, которую Розенберг предложил воздвигнуть против «Азиатской Московии». Исходя из этого прибалтийские народы могли рассчитывать на получение статуса почетных союзников немцев.
С другой стороны, полноценное партнерство с Балтийским регионом в Новой Европе в нацистском сознании было основано на его полномасштабной германизации. Пожинать плоды его «воссоединения с Западом» должно было бы не нынешнее население, а немцы, которые переселились бы туда в будущем. Согласно этому плану, население Эстонии, Литвы и Латвии должно было быть частично ассимилировано и «германизировано», а частично изгнано или истреблено. Таким образом, нынешние обитатели считались кем угодно, только не союзниками. Розенберг, преисполненный презрения к прибалтийскому населению, настаивал на том, что «двадцать лет независимости показали, что абсолютный суверенитет малых народов, вклинившихся между двумя великими государствами, – это что-то немыслимое». Следовательно, он с самого начала отвел Балтийский регион под «территорию для немецкого заселения». «По политическим и историческим причинам», заявил он, было бы нецелесообразно передавать политическое руководство «самим обитателям», поскольку «конечные политические цели Германии» не могли быть достигнуты, если «прежние договаривающиеся стороны» – эстонцы, латыши и литовцы – вновь обретут политический контроль». В нем говорил прибалтийский немец. Нужны были немецкие правители с «ганзейской печатью».
Ведя беспрестанную борьбу с «неправильным представлением о единстве Востока», Розенберг сумел обрисовать тонкие качественные различия между тремя прибалтийскими национальностями. Как и Гитлер и «расовые эксперты» в Берлине, он считал, что эстонцы составляют «элиту» прибалтийских народов. Старательно закрывая глаза на исторические факты, он настаивал на том, что Эстония «за 700 лет была германизирована не только интеллектуально, но и кровно». Следовательно, можно было «германизировать» большую часть ее населения, если «к этом процессу подойти с умом и скрупулезностью». К латышам, которых Гитлер считал «большевиками», он относился менее однозначно; наконец, Розенберг пришел к мнению, что, хотя часть латвийского населения могла быть ассимилирована, в целом Латвия пострадала от «значительного притока русских групп» и поэтому «новый порядок» требовал «выселения [Abschiebung] наиболее крупных групп интеллектуалов, особенно латышей, обратно в Россию». Литовцы, как решило большинство нацистских аналитиков, оставались в самом низу шкалы, так как они были «сильно подвержены еврейскому и российскому давлению». Для Розенберга это значило «изгнание расово неполноценных групп литовского населения в значительных количествах».
На практике такая дифференциация сводилась к несколько привилегированному статусу эстонцев и латышей по сравнению с литовцами. Однако различия были небольшими. По сути, от прибалтийских национальностей необходимо было избавиться – либо через изгнание, либо путем ассимиляции. Розенберг-дифференциатор, везде стремившийся взрастить национальное самосознание малых народов, уступил место Розенбергу-«германизатору». Не совсем понимая, как соотносятся эти два понятия, он явно отдавал приоритет интересам Германии, какими бы экстравагантными они ни были, нежели интересам других национальностей. Всякий раз, когда в игру вступали высшие цели Германии, становилось очевидно, что его «пронациональная» репутация была лишь фасадом.
Конфликт интересов оставался официально неразрешенным. Та самая директива, в которой говорилось о стремительной немецкой колонизации Прибалтийских государств, подразумевала также немецкий «протекторат» над ними. В то же время, в рамках антироссийской борьбы, территория РКО должна была быть существенно увеличена за счет Великороссии: широкая полоса территории на востоке до озера Ильмень и реки Волхов должна была стать частью новых приграничных районов Прибалтики. Латвия должна была распространиться до Великих Лук; Новгород, старый ганзейский форпост в России, должен был быть переименован в Хольмгард, так же как Эстония, возможно, стала бы Пейпус-ландом, а Латвия – Дуналандом (Двиналандом) с началом немецкого заселения. Расширенный Остланд, «вырезанный из тела Советского Союза», должен был «стать ближе к германскому рейху».
Область Лозе
После быстрого продвижения германских войск в Литву и Латвию в первые недели войны Гитлер приказал передать их гражданской администрации с 1 сентября 1941 г.; 5 декабря Эстония также стала частью рейхскомиссариата «Остланд».
Сам Лозе не был важной или яркой личностью. Будучи фанатичным нацистом, он был скорее расслабленным бюрократом, нежели динамичным лидером. У него не было цельной «концепции» Востока или долгосрочных целей, и его не особо заботила судьба его подданных. Большую часть своего времени он посвящал своим личным делам.
Как и Эрих Кох, Лозе стремился к созданию своей личной империи, независимой от Берлина. Пытаясь превратить РКО как раз в такую империю, он упорно и порой по-детски старался «централизовать» все в своих руках, тем временем пуская по-настоящему важные вопросы на самотек. С учетом огромных территорий, колоссальных проблем, а также нехватки и низкого качества немецкого персонала Берлин неоднократно наказывал своим людям на местах избегать попыток контролировать каждую мелочь на оккупированных территориях. До Лозе это так и не дошло. Для него тоталитаризм был синонимом железного контроля. Результатом стал нескончаемый поток директив, инструкций и декретов, занимавших тысячи страниц.
Немецкое гражданское правительство привезло с собой полные грузовики картотек, папок, штампов, пишущих машинок и других офисных принадлежностей. В разгар войны, носившей характер смертельной схватки, между Ригой и четырьмя главными комиссариатами, находившимися под ее юрисдикцией, велась длительная переписка по поводу самых тривиальных административных проблем. Устанавливался ценовой контроль для металлических венков, для гусей с и без головы, живых и мертвых. Клейст указывает на декрет о «максимальных ценах на ковры» с разницей в 10 пфеннигов за килограмм между светло-коричневыми и темно-коричневыми вискозными коврами в Латвии. Лозе лично настаивал на подписании знаков «Курить запрещено» и правил по сбору мусора. Всякий раз, когда ему указывали на то, что он слишком щепетильно относился к таким мелочным вопросами, он отвечал, что люди принимают его за «ночного сторожа». Вскоре его так называемые «шнорерские[29] указы» стали посмешищем для большей части немецкой администрации.
Когда группа наблюдателей из министерства пропаганды посетила «Остланд» осенью 1942 г., они сообщали о недовольстве среди подчиненных ведомств по поводу чрезмерной централизации в Риге, в результате которой низшие эшелоны стали «самыми ярыми представителями оппозиции Лозе». Генерал-комиссар Эстонии Карл Лицман угрюмо жаловался, что «в Риге воцарилась вакханалия экономической заорганизованности».
Своей основной задачей Лозе считал реконструкцию вверенных ему районов. Aufbau und Kultur[30] – таков был его несколько лицемерный лозунг, который сам по себе уже символизировал пропасть между ним и Кохом. Его более пассивная позиция была обусловлена и тем фактом, что нацистская концепция не заклеймила прибалтийские народы термином «унтерменш». Отчасти просто по инерции, отчасти из соображений экономического удобства он стремился увековечить статус-кво, включая институты, которые он нашел, приняв руководство над РКО; поскольку, как он выразился, «не важно, что мы здесь сохраняем некоторые из прежних большевистских форм экономики… это правильные формы, и они позволяют нам добыть наибольшее количество ресурсов для ведения войны».
Поэтому он выступал против возвращения частной собственности досоветским владельцам; советские меры по национализации действовали еще долгое время из-за его страха перед переменами, из-за его веры в государственный контроль и, наконец, из-за того, что немецкая неспособность к «реприватизации» предположительно облегчила бы полное выселение народов Прибалтики в будущем. Тем временем увековечение «советизации» не могло не разозлить обширные слои населения.
И хотя в этом плане он разделял готовность Коха эксплуатировать местное население и ресурсы ради военных нужд Германии, политическое мировоззрение Лозе, каким бы невнятным оно ни было, в значительной степени отличалось от того, что господствовало на Украине. Он не разделял биологическую ненависть Коха к людям, которыми он правил; он принял (так же как и советские учреждения) и с некоторыми изменениями увековечил систему символического самоуправления, которую спонсировали армейские командиры, пока территория не перешла к гражданской администрации. К началу 1942 г. Лозе даже совершал косвенные выпады в адрес Коха, когда говорил своим людям: «До тех пор, пока народ ведет себя мирно, относиться к нему нужно достойно. А совершать политические ошибки и лупить людей по голове все горазды».
Эта его позиция лучше проявилась на конференции с Герингом и другими высокопоставленными нацистами в августе 1942 г. В то время как немецкие чиновники были обеспокоены политическими и экономическими последствиями растущего партизанского движения, Лозе оправдывался за то, что не сумел произвести то, что от него ожидалось. Когда он сослался на нехватку рабочей силы, принудительную вербовку рабочих и отсутствие немецких сил в его регионе в качестве причин своей неудачи, Геринг тут же назвал его лжецом; Заукель раскритиковал его за то, что он разрешил производство таких «необязательных» товаров, как детские коляски; а Кох с гордостью заявил: «Берите пример с Украины». Извиняющаяся позиция Лозе объяснялась не несогласием с целями, а ее неэффективностью. Эта неспособность добиться результатов отразилась в подходе, радикально отличавшемся от подхода Коха. Он хорошо проиллюстрирован в следующем диалоге:
«Лозе:…У меня нет полиции и каких-либо других средств для контроля над территорией. Когда я хочу использовать силу или принуждение, люди начинают смеяться, потому что у меня нет соответствующих средств.
Геринг: Но вам были предоставлены [полицейские] батальоны!
Лозе: Несколько батальонов на территорию размером с Германию!
Геринг: Думаете, вы сможете выжать больше из своего региона, если получите больше полиции?
Лозе: Напротив. Полагаю, от региона мы получим еще меньше, если станем использовать силу».
В основе решения Лозе лежала слабость. Чтобы воспрепятствовать растущим военным потерям и поступавшим от фронтовых командиров требованиям пополнений и подкреплений, Лозе мог предложить смену поведения немцев. Людей приходилось «использовать», и надо было что-то им давать или хотя бы обещать взамен. Это не поменяло его основного отношения к их правам и будущему. Но если более мягкое обращение с местным населением могло увеличить производство, если фиктивное самоуправление повышало их моральный дух и готовность помогать немцам – значит, необходимо было пойти на как можно большее количество компромиссов в разумных пределах. Лозе стал образцом нацистского утилитарного malgre soi[31]. В меморандуме длиной в 51 страницу, представленном Розенбергу и другим заинтересованным сторонам в декабре 1942 г., Лозе, хоть и выступал против развития подлинного местного самоуправления, потребовал публичного заявления о будущих политических целях, которые могли бы нести пропагандистскую ценность для населения на Востоке. И, продолжая вести проигрышную борьбу против реприватизации балтийской экономики, он настоятельно призывал (опять-таки в значительной степени – в пропагандистских целях) опубликовать «обязательную декларацию от лица ответственных кругов касательно реприватизации, которая будет проведена после войны в качестве признания… услуг, оказанных» прибалтийскими народами. Наконец, он выступал за некоторые улучшения в сфере поставок потребительских товаров и пайков для населения, с тем чтобы повысить его готовность работать на немцев.
Маленький «реформизм» Лозе был частично вызван неизменными аргументами некоторых из его наиболее реалистичных помощников. Их планы выходили далеко за рамки символических мер, на которые согласился РКО, и обычно Лозе жестко возражал против любого расширения полномочий коренных народов за счет немецкой (и особенно собственной) власти. Однако зимой 1942/43 г., как и многие нацисты, Лозе (Клейст подтверждает) хотя бы частично «пробудился от своих герцогских фантазий до относительной трезвости и сказал грустно: «Хорошо, я согласен со всем. Все это ничего не стоит [Тиннев, выражение идиш], если мы не выиграем первую войну». Шок Сталинграда только слегка ослабил вожжи в Риге.
Пробные камни в немецкой политике
Армейские командующие в Прибалтике стремились к созданию органов администрации, состоявших из коренного населения. Такая делегация с более широкими полномочиями для делегированных в этом конкретном регионе «туземцев», очевидно не регламентированная конкретными инструкциями, была санкционирована Верховным командованием. Гражданские ведомства, в том числе штат Розенберга, чувствовали, что даже здесь армия вышла за пределы того, что имел в виду Берлин. И действительно, именно разногласия по поводу этого вопроса приблизили вышеупомянутую конференцию 16 июля.
Когда был создан рейхскомиссариат «Остланд», Лозе и некоторые его подчиненные начали ссориться с армейским командованием на тему «чрезмерной» толерантности, которую они проявляли к прибалтийским политическим кругам. Тем не менее молодой РКО согласился с свершившимся фактом, спровоцированным армией после того, как Лейббрандт сообщил Лозе, что Гитлер по просьбе Розенберга одобрил создание местных консультативных советов в каждом из трех балтийских генеральных комиссариатов.
В то же время планы Розенберга по германизации уменьшили его рвение поддержать самоуправление в Балтийском регионе. Даже когда была создана общая сеть самоуправления под контролем Германии, город Рига оставался во власти его друга, Хуго Витрока, снискавшего дурную антилатвийскую репутацию. Некоторые из подчиненных Лозе также не нуждались в расширении полномочий коренных народов и выступали решительно против установления балтийского самоуправления выше локального уровня. Кроме того, немецкие деловые круги, надеявшиеся закрепиться в экономике «Остланда», обвинили «пробалтийские» элементы в германской администрации в том, что они «отдали» страну коренным жителям после того, как она была «завоевана кровью и потом немецких солдат».
Несмотря на эти конфликты, все же была введена небольшая доля самоуправления. В Литве и Латвии выбор «правильного» персонала для консультативных советов повлек за собой серьезные разногласия среди конкурирующих националистов и коллаборационистов из коренных народов, а также среди представителей немецкой армии, СС и «Остланда»; в Эстонии, после некоторых пререканий, установление прогерманского марионеточного режима прошло более плавно. Тем не менее в марте 1942 г., когда преобразование этих советов в «консультативные» правительственные органы было формализовано, даже эти «квислинговые режимы» обеспечили некоторое участие прибалтийского населения – «привилегию», которую коренные группы в соседних старых советских регионах получили. Но как бы ни был ограничен круг их полномочий, эти органы явились отходом от стандартного нацистского плана для Востока. На практике немецкие и местные органы были смутно переплетены в неоднозначный административный клубок, который никогда не распутывался.
Такое же отношение проявилось и вне политического поля. Цены в Прибалтике, в то время бывшие ниже, чем в Германии, устанавливались на уровне, превышающем таковой в остальной части Востока. В то время как в прилегающих великорусских территориях урожаи должны были быть достаточными только для выживания местного населения, на балтийских землях рассматривалось выращивание более ценных культур – не из-за каких-либо экономических желаний, а прежде всего из-за политических целей. Оккупационные власти были склонны позволить прибалтийскому населению иметь больше в области культуры, чем любым другим из Untermenschen. Лозе с гордостью написал летом 1942 г., что после «политикоидеологической чистки» снова начали функционировать школы, а также снова изучался немецкий язык, который славяне считали недостойным[32]. Музеи и библиотеки, со значительными изъятиями и обставленные немецкими экспонатами, вновь были открыты. Прибалтийские государства были единственными районами на оккупированном Востоке, освобожденными от приказа министерства Розенберга в декабре 1941 г., закрывающего школы с образованием выше четвертого класса. «Балтенланд», казалось, собирался стать членом нового германского «ордена» – ниже самого рейха, но явно превосходящего остальную часть Востока.
Однако этот привилегированный статус не затрагивал долгосрочные цели Германии. В то время как массовое переселение в военное время не было предпринято, нацистские взгляды резко проявлялись по двум вопросам: в политике, автономии и экономике, при реприватизации.
Сохранением мер советской национализации и постоянным контролем Германии над прибалтийской экономикой оккупационные власти нанесли ущерб тем слоям населения, которые стремились к восстановлению частной собственности. В 1942 г. были предприняты половинчатые и символические усилия по реституции, но только в 1943 г. была принята серия постановлений о «реституции» частной собственности.
На практике они никогда не выполнялись полностью – отчасти из-за трудностей, присущих этому процессу, отчасти из-за промедления, а отчасти из-за немецкого отступления. Несмотря на то что политика Лозе претерпела небольшие изменения в отношении «нового прагматизма», меры реприватизации тем не менее были в значительной степени заглушены из-за его постоянного сопротивления. Указ об этом был фактически навязан ему директивами, одобренными Гитлером по предложению Розенберга. Незадолго до их принятия Лозе обобщил свою позицию в подробном отчете, в котором был сделан вывод о том, что «мое предыдущее и неоднократно выраженное противодействие плановой реприватизации продолжает существовать». Основываясь как на амбициях Лозе по созданию империи, так и на его статистическом подходе к экономическим проблемам, задержки не сделали ничего, чтобы улучшить отношения между оккупационными властями и их субъектами. Когда наконец были объявлены указы, они упали на почву, которая была полностью пропитана народным разочарованием. Об этом хорошо сообщил Лицман, комиссар Эстонии:
«Причина снижения популярности морального духа [т. е. прогерманских настроений] – это прежде всего исключение из экономической жизни, процесс, который продолжает развиваться. Их почти полное отторжение от реальной торговли, надвигающийся роспуск банков, все еще не выполненное властями стремление к реприватизации со стороны коренного населения, огромное количество [немецких] монополий и компаний, комиссаров и т. д. и т. п., которые размножаются ежедневно как грибы, каждый из которых лишает коренное население других областей деятельности, оказывают крайне удручающее воздействие на моральный дух, что рано или поздно приведет к пассивному сопротивлению, что в свою очередь серьезно ухудшит военное положение.
…Дуализм нашей политики – экономические меры, как если бы мы действовали в гау, реинтегрировались в рейх, оставляя население в неведении о своем будущем, неизбежно приводят к напряженности и имеют противоположный эффект по сравнению с тем, к чему мы стремимся».
Дуализм, на который указывает Лицман, был отражением органических противоречий в немецкой политике. Хотя экономические меры, принятые для «прояснения ситуации», были незначительными и в целом не были существенными, центр дебатов переместился в политическую сферу. Некоторые, в том числе глава администрации РКО, высказались за прекращение неопределенности, «открыто заявляя прибалтийским народам, что они больше не могут рассчитывать на государственную независимость в будущем, несмотря на их близкие расовые, исторические и культурные связи с немецким народом, так что им нужно сейчас смотреть в будущее, готовясь к изгнанию со своей родины».
Однако большинство немецких чиновников в Прибалтике предпочитали более «тонкий» подход. По мере активизации германской мобилизации коренного населения три национальных консультативных совета также стали более мужественными в повышении уровня своих требований – в том же направлении, что и предложения немецких «пробалтов», – как из искреннего «освободительного разнообразия», так и из узкоутилитарных целей. Более умеренные просили об уменьшении зависимости от Германии; наиболее амбициозные требовали заключения не менее как «мирных договоров» со странами Балтии. Такое отношение ни в коем случае не зависело от «либерального» мировоззрения или даже от принятия традиционной европейской государственной системы: Балтийский регион считался исключением из «Восточного массива» и выступал за некоторую форму «признания» для него, что хорошо совмещалось с нацизмом и выраженными антироссийскими настроениями.
Так как некоторые из тех, кто первоначально продвигал «балтийское самоуправление», тем временем покинули РКО, усилия в этом направлении были в основном ограничены разговорами и меморандумами, поданными или представителями самих прибалтийских народов (особенно латвийскими офицерами, которые чувствовали, что их акции растут по мере увеличения трудностей для вермахта), или отдельными немецкими должностными лицами. Парадоксально, что СС в поисках прибалтийских «добровольцев» были одним из первых в Берлине, чтобы поддержать спрос на более широкую «родную» (местную) власть в Прибалтике; и с Готтлобом Бергером, пробившим себе путь в Ostministerium, Розенберг был склонен продвигать проект статута, предоставляющего автономию трех прибалтийских земель. Хотя Розенберг все еще был далек от восторга от перспективы предоставить им официальную автономию, он наконец уступил убеждениям некоторых своих подчиненных и направил проект фюреру, который, зная о поддержке Гиммлером проекта, проявил к нему интерес. В соответствии с этой схемой Литва, Латвия и Эстония станут «государственными образованиями» под «защитой» рейха, который будет удерживать контроль над военными и иностранными делами и многими отраслями экономики. Таким образом, рейхскомиссариат «Остланд» исчезнет.
Однако 8 февраля 1943 г. Гитлер вынес отрицательное решение. Во многом это стало результатом действий Бормана, который отчасти был против усилий Гиммлера по расширению СС, отчасти против попыток Розенберга «подорвать» (как это называл Борман) официальную политику. Как и следовало ожидать, Лозе решительно выступал против автономии, которая стала бы концом его собственной власти в «Остланде», – его взгляды стали известны в ставке фюрера так же, как и мнение Коха. В конце концов Ламмерс сообщил Розенбергу, что Гитлер не желает обещать автономию для Прибалтийских стран.
Однако приговор Гитлера не был опубликован; он все еще казался не совсем решенным в этом вопросе, особенно в связи с критическим дефицитом людских ресурсов, который, по мнению некоторых официальных лиц, можно было бы смягчить, используя латышей и эстонцев. В этих условиях сторонники автономии могли законно продолжать настаивать на ее принятии, особенно под модным видом «упрощения функций немецкой администрации». Таким образом, появился новый «тихий фронт»: с одной стороны, офицеры СС и армии, выступающие за автономию по военным причинам, с «пробалтами» в администрации «Остланда» и министерства Розенберга, смыкающегося с ними в основном по политическим мотивам; с другой стороны «фронта» находились Борман и Лозе, который устоял в своей оппозиции сторонникам автономии; в середине, как обычно, находился Розенберг. Яркий Лицман, поддерживая фельдмаршала Кюхлера и действуя через голову Лозе, встречался с Гиммлером в апреле 1943 г. и дал ему конфиденциальный отчет, который должен был быть передан в ставку фюрера. Одновременно представитель министерства иностранных дел в Прибалтике Адольф Виндекер призвал свой домашний офис работать в том же направлении. Он сообщил о типичном разговоре с Лицманом.
Отвечая на вопрос о том, почему из его постоянного стремления предоставить автономию ничего не выходит, он (Лицман) уверенно объяснил, что рейхсминистр Розенберг в принципе не мог отказаться от своей любимой идеи о немецком «Остланде» из-за своего прибалтийского происхождения и что рейхскомиссар Лозе слишком придерживался искусственной концепции «Остланда», хотя бы для того, чтобы не ставить под угрозу свое положение, и выступал против любого ослабления правил в отношении этого.
Указывая на параллельные усилия, предпринимаемые для продвижения политических и пропагандистских экспериментов среди других восточных народов, Виндекер – отнюдь не либерал – заключил: «Поэтому я считаю своей неотъемлемой обязанностью еще раз подчеркнуть, насколько важно, чтобы людям из стран Балтии было немедленно предоставлено «временное политическое решение в соответствии с их справедливыми пожеланиями».
Дебаты затянулись, все больше и больше чиновников поддерживали «автономию» в несколько наивной убежденности в том, что такие символические уступки могут восстановить ущерб, нанесенный за два года оккупации. Наконец, благодаря тому что Гиммлер настаивал на разработке десяти возрастных групп для СС в Эстонии и Латвии, этот вопрос был поднят на конференции с Гитлером в ноябре 1943 г., когда Розенберг встречался с фюрером. Показывая, что Гиммлер вмешивался в то, что Розенберг считал своим собственным домом, он тем не менее убеждал поддержать проект автономии. Борман, разумеется, выступал против этой схемы, и Розенберг незамедлительно доказал свою склонность к тому, чтобы отступать, когда его атакует более сильная сторона: он высказался, что ухудшение положения в Латвии и Эстонии вызвано главным образом «мягкостью» генерал-комиссаров. Собственный план Розенберга предусматривал либо установление культурной автономии, либо провозглашение (но не обязательно реализацию) в странах Балтии политической автономии. Согласно его заметкам, «фюрер неоднократно заявлял, что само собой разумеется, что он не может отказаться от этих стран, что, конечно же, не может быть и речи об этом. Он также по своей природе выступал против принятия таких далеко идущих уступок в трудные времена».
Игнорируя проект политической автономии, Гитлер попросил своих сотрудников пересмотреть декларацию о культурной автономии. Это, по крайней мере, то, во что Розенберг решил поверить. На самом деле, как быстро сообщил Ламмерс, весь вопрос был мертв и похоронен. Фюрер считал момент «несвоевременным» для таких заявлений, содержание которых, кроме того, «запоздало». Совет Ламмерса – надо забыть этот вопрос.
Между тем конфликты Лозе с его партнерами продолжались. Он представил бесконечные меморандумы против Лицмана, который отказался выполнить некоторые указы Лозе и санкционировал сам себе празднование дня независимости Эстонии. В сообщениях Розенбергу и Борману Лозе обвинил Лицмана в «политике слабости». В перетягивании каната с таким же упрямым высшим руководителем СС и полиции в «Остланде» Фридрихом Еккельном, который получил особые полномочия для мобилизации всех имеющихся трудовых ресурсов, Лозе писал о злоупотреблениях в официальных и неофициальных жалобах, ему отвечали взаимностью. Его конфликт с армией был настолько горьким, что в конце концов он публично дал пощечину генералу Фридриху Бремеру, главнокомандующему вермахтом в «Остланде».
Но вражда Лозе была наиболее очевидной в обмене резкими и порой оскорбительными сообщениями с Розенбергом. Каждый пытался устранить другого: планы Розенберга относительно балтийской автономии предусматривали ликвидацию РКО, функции которого были бы непосредственно взяты на себя его министерством в Берлине; Лозе, в свою очередь, подверг критике Ostministerium за его неспособность разработать четкую политику, вплоть до визита к Гитлеру (через Бормана) с проектом покончить с министерством Розенберга и поставить два рейхскомиссариата непосредственно под контроль фюрера.
После длительных переговоров, часто за спиной Лозе, сотрудники Розенберга сумели выпустить ряд новых указов в феврале 1944 г., передав некоторые полномочия в области культуры местной администрации в прибалтийских регионах; симптоматично, что Розенберг в последний момент выступал как нечто тормозящее их принятие, но наконец согласился, будучи уверенным, что Гиммлер обеспечил одобрение фюрера. Дополнительные усилия были предприняты для изучения возможности предоставления политической автономии (или, как предложили некоторые в последнюю минуту, подписания «мирных договоров») с Прибалтийскими государствами. Эти бесполезные проекты были прекращены из-за отступления немецкой армии. Бройтигам сообщил офицерам «Остланда» незадолго до их эвакуации в рейх: «В связи с военными событиями в «Остланде» в настоящее время не представляется целесообразным заниматься международным правовым статусом Латвии».
Длительная и часто ожесточенная дискуссия в отношении автономии не должна омрачаться тем фактом, что ее предоставление не принесло бы никаких заметных преимуществ для прибалтийских народов. Пропаганда автономии отражала стремление некоторых «прагматиков» к пропагандистскому паллиативу и надежду на то, что другие элементы будут использовать его как средство для искренней эволюции к балтийскому самоуправлению. Показательно, что даже такая символическая мера оказалась неприемлемой для немецких правителей.
Конец «Остланда»
Дни славы Лозе быстро подошли к концу. К весне 1944 г. Красная армия во второй раз через пять лет настойчиво колотила в ворота Балтики. В апреле Белоруссия была формально отделена от рейхскомиссариата Лозе. Ввиду советского наступления «Остланд» снова был объявлен областью военной юрисдикции, а конфликты Лозе с армией и СС умножились до такой степени, что любое эффективное ведение дел было смехотворным. Наконец 25 июля Лозе послал Розенбергу жесткую филиппику. «Вы верите, – сказал он ему, – что можно найти возможность переложить вину за известную слабость вашего министерства на плечи другого». В тот же день Лозе написал Ламмеру, что, глядя на импотенцию, невежество и бездеятельность Ostministerium, он отныне считает своим долгом действовать независимо, в соответствии с пожеланиями Гитлера и своей совестью.
Три дня спустя, когда военная ситуация быстро ухудшилась, его совесть, или, скорее, его чувство самосохранения, продиктовало ему бежать из Риги в рейх без санкции из Берлина. Чтобы решать оставшиеся задачи, Гитлер поручил Эриху Коху, который ранее потерял свое «украинское царство» и затем бушевал в Восточной Пруссии, взять на себя ответственность за остатки «Остланда». В своем собственном окончательном отчете об «Остланде» Розенберг сообщил Гитлеру, что полет (бегство на самолете) Лозе был следствием «плохих отношений между рейхскомиссаром Лозе и высшим руководителем СС и полиции, а также ведущими представителями вермахта». Боясь утратить расположение фюрера, Розенберг предпочитал молчать о своем личном конфликте с Лозе.
Действия Лозе дорого стоили его подчиненным прибалтам, и немцам тоже. Менее фанатичный, чем Кох, более глупый, чем злой, он стоял на пути любой инициативы и воображения. Он проявил себя довольно амбивалентно в отношении доверенного ему «царства»: гордился этим и стремился создать его как свою собственную «империю», но органически не мог понять или отождествить себя с интересами своих подданных. Если, в отличие от Коха, он иногда смутно воспринимал максиму «не всегда ударяй людей по голове», это никоим образом не способствовало более просвещенной или менее надменной политике. И даже если бы, преодолев лень и половинчатость, он начал новый курс, это было бы лучше по отношению к более славному будущему Третьего рейха – но не к лучшему будущему для тех людей (прибалтов), которыми он правил.
Так же как и везде на советской земле, три года нацистского правления в Прибалтийских государствах превратили массу населения в врагов немцев. Из активных националистов тысячи присоединились к легионам СС, которые немцы вербовали для борьбы с коммунистами[33], но многие люди поднялись на борьбу против нацистов, причем сами, без одобрения советской власти. Объективно нацистское правление в Прибалтике было более выраженным, чем в других местах; экономические стандарты, культурные и политические возможности и даже поведение среднего немецкого чиновника были немного лучше, чем на давно советских землях со славянским населением. Но эти привилегии были слишком незначительными, чтобы остановить волну антигерманских настроений в Прибалтике. К сожалению, для прибалтийских народов единственной альтернативой немецкому правлению было возобновление в 1944 г. советской власти, которую принесла Красная армия.