Полумесяц и свастика: Турция и Кавказ
Ось Берлин – Тбилиси
Кавказ с его сложной демографией, ценными ресурсами и таинственными легендами и обычаями оказался под властью России после затяжной борьбы, отмеченной кровавыми завоеваниями и «добровольными» аннексиями, длившейся до конца 70-х гг. XIX в. Будучи очагом революционной лихорадки до свержения царизма в России, он стал свидетелем краткого периода независимости в результате центробежного процесса, запущенного захватом власти большевиками. Тогда три закавказские области – Грузия, Армения и Азербайджан, каждая со своими особыми историческими традициями, даже обрели международное признание. Четвертая область, Северный Кавказ, гораздо более разнородная по национальному, культурному и социальному составу, была охвачена множеством внутренних конфликтов. В 1920–1921 гг., несмотря на враждебные действия стран Запада, молодое Советское государство завершило захват всего Кавказа[39], который вскоре (в конце 1922 г.) стал неотъемлемой составляющей СССР; к 1941 г. Армения, Грузия и Азербайджан были союзными республиками, а Северный Кавказ входил в состав РСФСР с рядом так называемых автономных республик и областей. Как и везде, советская политика на Кавказе способствовала развитию местной культуры и участию коренных народов в политических делах, в то же время жестоко карая за политическую и идеологическую неортодоксальность.
В нацистском сознании концептуальный образ будущего Кавказа оставался более размытым, чем образ Украины или Великороссии. С самого начала были очевидны только три вещи: потребность Германии в кавказской нефти; «знание» нацистов о том, что население Кавказа было в основном неславянским и «арийским»[40]; и отсутствие у Германии планов по заселению Кавказа.
Для Гитлера и Верховного военного командования важность Кавказа заключалась прежде всего в нефти Баку и Грозного. В своих довоенных планах Розенберг отмечал, что «главная, решающая задача» немецких оккупационных властей на Кавказе – предоставить рейху достаточные запасы нефти и топлива. Как заметил Гитлер, «Кавказ играет особенно важную роль в наших планах, потому что это самый крупный источник нефти… Если мы хотим заполучить эту нефть, мы должны держать Кавказ под строгим контролем. В противном случае враждебность среди живущих там племен, чреватая кровавыми междоусобицами, сведет на нет всякую возможность эксплуатации».
Гитлер подходил к Кавказу с практической, а не с идеологической точки зрения.
Меморандумы Розенберга, вероятно по предложению армии, включали в себя перспективу 99-летней «концессии» на Черноморском побережье Кавказа для немецких военно-морских и военно-воздушных баз. «Эта концессия по существу обладала бы характерными чертами автаркической военной колонии». Однако за этим единственным исключением планы Розенберга на Кавказе предусматривали политику, существенно отличавшуюся от той, которая должна была проводиться в славянских регионах. Всегда думая в первую очередь о политике, Розенберг совсем забыл, что в этой ситуации экономические соображения были в приоритете, и занялся своим любимым времяпрепровождением – перерисовыванием карты Востока в соответствии со своими собственными убеждениями. Давалось это ему легко еще и потому, что взгляды Гитлера подразумевали, что будущее Кавказа еще не было предопределено, и потому, что в отсутствие в этом регионе четкой политической программы эмигранты могли здесь оказывать большее влияние на германскую политику, чем в других частях Советского Союза. Из многообразных групп среди беженцев, которые продолжали свою деятельность в Западной Европе и на Ближнем Востоке, две сыграли особенно важную роль: тюрко-мусульманские группы и сторонники «Великой Грузии».
Тюркские и мусульманские элементы, сыгравшие важную роль во время войны, не были услышаны весной 1941 г., когда Розенберг и его сотрудники формулировали политику. К ним обратились лишь после того, как были одобрены первоначальные проекты. С другой стороны, грузинские эмигранты на ранних этапах оказали существенное влияние на нацистское мышление. Первое место среди них в качестве советника Розенберга занимал физик и геополитик Александр Никурадзе. Отодвинув свой «узкий» грузинский национализм на второй план, он стал добросовестным переводчиком теорий «больших пространств» Хаусхофера и, таким образом, смог создать амбициозную схему, обеспечивавшую немецкое господство в запланированной кавказской конфедерации, в которой грузины должны были играть ведущую роль. По его мнению, Грузия на Кавказе занимала то же положение, что и Германия в Европе: с точки зрения расы она была самым чистым и ценным элементом[41]; с точки зрения географии она была расположена максимально близко к центру; с точки зрения политики она была наиболее способной и наделенной руководящей миссией.
Розенберг принял эту концепцию оси Берлин – Тифлис. Уже в 1927 г. он утверждал, что так же, как был необходим союз между Берлином и Киевом, отделение Кавказа от России положило бы начало новой эре в германо-кавказских отношениях. В 1941 г. в планах Розенберга говорилось о том, что Кавказ должен стать частью санитарного кордона против России. Разрабатывая программу для будущего Кавказа, Розенберг повторил мнение Никурадзе о том, что главенствующую роль должны занимать грузины. Будучи «наиболее культурно развитыми», способными похвастаться тысячелетней культурой, «теми, кто, несомненно, производил наибольшее количество энергии», они должны были стать объектом особой заботы и попечения [Pflege]. Кавказ со столицей в Тифлисе должен был предоставить грузинам статус «своеобразных помещиков федерального правительства», причем его постоянным представителем должен был являться грузин.
Этот план по созданию крупного Кавказского блока под руководством Грузии не мог не вызвать протестов. В частности, судьба Армении[42] неоднократно порождала конфликты. Сам Розенберг предупреждал, что у армян было «мало хороших качеств» по сравнению с их соседями. С точки зрения национальных предрассудков понятие «левантийские торговцы» наряду с евреями глубоко укоренилось в нацистских кругах, а расовые пуристы вместе с самим Гитлером были склонны рассматривать армян как неарийцев[43] – точка зрения, навязанная грузинскими шовинистами. Хотя армянские военнопленные и беженцы подвергались некоторой дискриминации, окончательный статус Армении остался теоретической проблемой, потому что немцы до нее так и не дошли.
Кроме того, грузинский проект пришелся не по нраву тем кругам эмигрантов – а позднее заключенных, – которые симпатизировали Турции, России и Западу. По сути, эта схема целиком основывалась на презрительном отношении арийцев к «тюркам и татарам», по сравнению с которыми (по словам Розенберга и Никурадзе) грузины были «высшим» народом.
«Если предоставить смесь кавказских национальностей самой себе, – с презрением заявлял Розенберг, – они перережут друг другу глотки… [Следовательно,] нашей целью будет не создание кавказских национальных государств; вместо этого мы будем искать общегосударственное решение, которое при помощи Германии приведет к тому, что эти народы, возможно, будут умолять Германию обеспечить их культурное и национальное существование».
Поскольку ни один из народов Кавказа не был достаточно силен, чтобы подмять под себя всех остальных, им было необходимо «покровительство третьей власти» – Германии, и «лидеры этих национальностей должны были самостоятельно обратиться к германскому рейху с просьбой предоставить… необходимую защиту». Схема Розенберга совпадала с той, что была подготовлена для Украины: вместо того чтобы допускать существование отдельных суверенных государств, создать единое кавказское государство; оставить его в подвешенном состоянии и продемонстрировать ему угрозу со стороны соседей и внутренние разногласия и, таким образом, вынудить его обратиться к Берлину за покровительством. Истинные устремления населения значения не имели.
И все же, в отсутствие других преобладающих соображений, на более удаленных от границ рейха землях Розенберг мог позволить себе быть более великодушным и «государственным». Здесь, среди неславян, наказывал своим помощникам Розенберг, «требуется особая осмотрительность в обращении с различными национальностями. Нужно также учитывать их привычки, которые могут показаться нам странными. Там [на Кавказе] перед нами стоит исключительно психолого-политическая задача, и я прошу вас настаивать на том, чтобы все местные должностные лица действовали таким образом, чтобы предотвратить возможный вред в том случае, если возобладает та или иная назойливая провинциальная мелочь».
При первой же возможности Розенберг настаивал на приоритете долгосрочных политических планов перед военноэкономическими нуждами. Для этой относительно благоприятной области он приказал то, на что отказывался пойти в отношении Великороссии: «Важная задача на Кавказе в будущем должна быть в значительной степени реализована не прямыми военными и полицейскими методами, а посредством политики».
Он с нетерпением ожидал того момента, когда Кавказская конфедерация под руководством Германии станет полноправным звеном в «венке причерноморских государств». Тогда Кавказ вместе с Украиной, Румынией и казачьими районами достиг бы своей цели «расширенной» Европы на юго-востоке, у которой существовал только один прецедент – древняя империя готов[44].
Однако по мере созревания планов Кавказ был сведен к статусу рейхскомиссариата «Кавказ» наравне с «Московией», «Остландом» и «Украиной». Какой бы ни была его конечная форма правления, в ближайшем будущем для него был уготован только строгий германский контроль. Вскоре Розенберг предложил их общего с Никурадзе друга Арно Шикеданца на должность «генерал-резидента Германии» на Кавказе. Будучи заурядным журналистом, который по милости Розенберга стал редактором «Фелькишер беобахтер», тщеславным и преданным фанатичным нацистом, этот мелкий человек проводил свои дни за изучением эскизов своего будущего дворца в Тифлисе и обсуждением того, сколько ворот ему понадобится. Хотя Геринг сомневался в способности этого человека справляться со сложными проблемами Кавказа, Гитлер одобрил его назначение на конференции 16 июля 1941 г. На практике Шикеданц так и не вступил в должность.
Как и «Остланд» с «Украиной», по планам офиса Розенберга рейхскомиссариат «Кавказ» (РКК) должен был распространиться за пределы территории, населенной его народами. Поскольку южные границы Кавказа определялись границами Турции и Ирана, а западные и восточные – границами Черного и Каспийского морей, экспансия была возможна только на север. Следовательно, чтобы повысить влияние РКК, распределить оставшиеся непризнанные районы, ослабить «охвостье России» и ввести еще один неоднородный элемент, который увеличил бы зависимость Кавказа от Германии, РКК необходимо было распространить на окрестности Ростова-на-Дону и за дельту Волги. Он состоял бы из семи комиссариатов: Грузии, Азербайджана, «горской» части Северного Кавказа (включая Дагестан, Северную Осетию, Кабардино-Балкарию, Чечено-Ингушетию и Черкесию), а таюке славянских административных единиц Краснодара и Ставрополя (в 1935–1943 гг. Ворошиловск) в качестве генеральных комиссариатов; малонаселенные районы Калмыкии (включая Астрахань и часть Ростовской области) и Армения ввиду своего «неполноценного» статуса должны были стать главными комиссариатами [Hauptbezirke] – подразделениями второстепенного значения.
На ранних этапах кампании планам Розенберга на Кавказе уделяли относительно мало внимания. В процессе обмена мнениями армия не особо возражала против них. Стратегия 1942 г. потребовала продвижения вглубь Ирана и Ирака, и Кавказ (наряду с Северной Африкой) был для этого чрезвычайно важным плацдармом, который армия рассчитывала контролировать. На тот момент можно было не обращать внимания на радикальные проекты по благоустройству Кавказа от «садоводов-любителей» из OMi.
От Анкары до Адлона
На Кавказе, в отличие от других частей Советского Союза, Германия была вынуждена считаться с заинтересованными третьими государствами, самым важным из которых была Турция. Правительство Анкары заняло неоднозначную позицию. Оно боялось и рейха, и Советского Союза. Стремясь укрепить свое положение на тот случай, если Гитлер одержит победу, Турция тем не менее поддерживала дружбу с Британией и Америкой, контролировавшими «дороги жизни» к Египту и Ирану. Гитлер давно принял решение о неизбежном завоевании или нейтрализации Турции; однако, руководствуясь здравым смыслом, Берлин поддерживал такие отношения с Анкарой, чтобы «преждевременно» не настроить турок против себя или, что еще лучше, переманить их на сторону стран оси.
Самые ранние военные планы Гитлера предполагали стремительное продвижение к Баку. Только после этого, по его словам, он собирался решить, «насколько важную роль стоит отвести Турции». После провальных переговоров с Молотовым в ноябре 1940 г. Гитлер приказал министерству иностранных дел избегать трений с Турцией, поскольку «проливами мы сможем заняться только после победы над Россией». И действительно, за три дня до немецкого нападения на СССР Берлин подписал договор о дружбе с Анкарой.
Немецкое вторжение в Советский Союз усилило интерес Турции к судьбе Кавказа и тюркских районов Советского Союза. Большинство государственных деятелей в Анкаре придерживались «мало-турецкой» формулы отказа от всяких стремлений к экспансии – точки зрения, которую Кемаль Ататюрк оставил своим преемникам в качестве аксиомы политической мудрости. В то же время другие политики – особенно многочисленные эмигранты из СССР, многие из которых добились видного положения в Турции, – питали особый интерес, во-первых, к ближайшим тюрко-мусульманским районам, то есть в Крыму и Азербайджане; во-вторых, к Кавказу в целом и, в-третьих, к судьбе советских тюрок.
Франц фон Папен, посол Германии в Турции и бывший националистский канцлер Германии, держал Берлин в курсе пантюркистских действий. В августе 1941 г. он сообщил из Анкары, что «…в свете успехов немцев в России турецкие правительственные круги все больше озабочены судьбой своих собратьев за пределами турецко-российской границы, и особенно судьбой азербайджанцев. Эти круги… судя по всему, хотят аннексировать этот регион, а особенно ценные нефтяные месторождения в Баку».
На самом деле мнения в Турции резко разделились. Среди тюркских эмигрантов группой, обладавшей самым легким доступом к Папену, была «Мусават», которая под руководством Мамеда Эмина Расулзаде стремилась к независимости Азербайджана. В отличие от сторонников более обширных пантюркистских государств и федераций ее представители продвигали более ограниченную формулировку, по которой азербайджанские националисты стремились «украсть» у Украины роль привилегированного примаса среди восточных национальностей в схеме Розенберга: «Германия должна уделять особое внимание формированию как можно более сильного государства на юго-востоке, чтобы держать Россию под угрозой со всех сторон. Украина не выполняет эту функцию в достаточной степени. Украинцы – славяне, и поэтому, как болгары и сербы, они могут в любое время осознать свое общее прошлое с Россией. С турками это совершенно исключено!»
Это едва ли было официальной концепцией турецкого правительства. Все, что Анкара осмеливалась сделать, заключалось в том, чтобы в частном порядке заявить о том, что она заинтересована в «справедливых устремлениях» советских тюрок, и предположить, что в будущем «можно было бы объединить народы Кавказа в одно буферное государство». Она решительно не хотела наживать себе проблем, притязая на кусок советской территории.
Действительно, планы самой Германии все еще находились в процессе разработки. Поглощенный победами, Берлин наметил свой путь на Ближний Восток с учетом любого исхода: «Если после победного завершения Восточной кампании Турцию можно будет переманить на свою сторону… то будет запланировано наступление в Сирию [и] Палестину в направлении Египта». Если же, с другой стороны, «сотрудничеством Турции невозможно будет заручиться даже после распада Советской России, то наступление на юг через Анатолию [Малую Азию] будет осуществляться против воли турок».
Немецкая двуличность едва ли смягчалась тем, что затягивание кампании в России потребовало отсрочки этих планов. Поскольку победа над советским режимом оставалась первостепенной задачей, «операции в Восточном Средиземноморье были неосуществимы до достижения Закавказья». С другой стороны, поскольку военные действия против Турции были совершенно нежелательными, «мы должны попытаться завоевать ее политическими средствами». Эти «политические средства» включали подчинение доктрины внешнеполитической тактике.
В конце октября генерал Али Фуат Эрден, бывший начальник Академии Генерального штаба Турции и член парламента, и Хусейн Эркилет, видный пантюркистский и прогерманский генерал татарского происхождения, прибыли в рейх в рамках официального визита, в который входил прием фюрера. Немцы стремились возродить воспоминания о немецко-турецком «братстве по оружию» во время Первой мировой войны и произвести на своих гостей впечатление экскурсией по Восточному фронту. По возвращении генералы подробно доложили обо всем президенту Турции, министру иностранных дел и начальнику Генерального штаба.
Под впечатлением того факта, что правительство Анкары попустительствовало пантюркистской пропагандистской деятельности Эркилета, министерство иностранных дел в Берлине призвало к продолжению усилий по обеспечению «доброжелательного нейтралитета» Турции. Заместитель министра Эрнст Верман утверждал, что западным союзникам нечего предложить туркам; следовательно, если Анкара заинтересована в укреплении своей позиции (и министерство иностранных дел, похоже, считало «укрепление» синонимом территориальной экспансии), Германия была логичным союзником Турции. Верман считал, что несмотря на то, что турки еще не выдвинули таких требований, они «в целом выступают за создание (по крайней мере внешне) независимых тюркских государств в Крыму, на Северном Кавказе, в российском Азербайджане – в последних двух как в частях Кавказского государства – и аналогичных государств к востоку от Каспийского моря».
Папен, будучи более реалистичным, признал, что Турция может попытаться сохранить нейтралитет с учетом того, что «тотальный крах… Британской империи – не в интересах Турции, [которой необходимо] поддержание баланса власти в Средиземном море, а не неограниченная гегемония Италии, которая могла бы возникнуть после полной победы стран оси». Поэтому Папен настаивал на сохранении немецкой «мягкости» по отношению к Турции: «Любая попытка преждевременно спровоцировать Турцию на активную демонстрацию ее позиции – потребовать у нее принять участие в войне или предоставить нам разрешение на перемещение наших войск через ее территорию – непременно приведет к переходу Турции на сторону противника».
Признание этой нестабильной ситуации привело к тому, что немецкие дипломаты и некоторые из их военных помощников стали выступать за уступки турецкой позиции: в отношении тюркских военнопленных, в вопросе о местном самоуправлении и в стремлении к более «просвещенной» политике в Крыму. Осталось предпринять еще один шаг – наладить сотрудничество Германии с протурецкими кавказскими эмигрантами, которые расширили свою деятельность после немецкого вторжения.
В то время как министерство иностранных дел надеялось таким нечестным образом заполучить политическую роль в советских делах, министерство Розенберга решительно противостояло его усилиям. Так возник конфликт по поводу Адлонской конференции, спонсором которой в апреле – мае 1942 г. выступил посол фон дер Шуленбург. Вопреки его стараниям возникла редкая коалиция крыла Бормана, враждебного по отношению ко всем представителям и дипломатическим службам беженцев, и школы Розенберга, выступавшей против этого начинания министерства иностранных дел.
Эту, казалось бы, неудачную смену курса ОMi можно было объяснить несколькими факторами, не последним из которых был ревнивый страх перед конкуренцией со стороны министерства Риббентропа; если бы беженцев наконец стали набирать в военные ряды, у Розенберга был бы свой собственный состав. Однако не менее важную роль здесь сыграла и его принципиальность. В отличие от некоторых дипломатов высшие должностные лица OMi были решительно враждебно настроены по отношению к протурецкой ориентировке. И снова злым гением, судя по всему, оказался Никурадзе. Две империалистические концепции – кавказского Groβraum[45], возглавляемого Турцией, и Кавказа под руководством Грузии – неминуемо привели к яростному столкновению. Шикеданца легко оказалось переманить на антитурецкую сторону, поскольку любое турецкое «посягательство» на германские «права» на Кавказе само по себе ограничивало будущую роль Шикеданца как рейхскомиссара. Розенберг вторил ему, добавив еще один аргумент: турецкие эмигранты были заподозрены в «демократических» мнениях и, следовательно, представляли опасность для нацистской цели.
Таким образом, когда Шуленбург собрал своих гостей-эмигрантов в отеле «Адлон», Розенберг быстро побудил Гитлера прекратить эту комедию. Как стало ясно позднее, этот эпизод стал причиной директивы, запрещавшей министерству иностранных дел принимать участие в решении вопросов, касавшихся Советского Союза. Розенберг на короткое время одержал победу как гегемон в восточных делах, в то время как Гитлер стал еще более решительно настроен против министерства иностранных дел.
В отношении же Турции и Кавказа Адлонская конференция стала весьма важным шагом. Хотя Гитлер и его ближайшие соратники игнорировали советы Шуленбурга, в Берлине больше не могли делать вид, что они не подозревают о существовании эмигрантов. Чтобы сохранить лицо, необходимо было попытаться наладить какую-то договоренность с эмигрантами, но под эгидой OMi. На практике смещение юрисдикции оказалось менее критичным для кавказских националистов, чем они ожидали, потому что работал с ними не Шикеданц, а в основном два человека: Бройтигам и Менде, и им обоим были не по душе взгляды Никурадзе. Бройтигам тесно контактировал с группой Шуленбурга; Менде снискал славу «главного защитника» нерусских эмигрантов в рейхе. Таким образом, три элемента в Берлине объединили свои усилия для поощрения более внимательного отношения к Кавказу и его националистическим представителям за рубежом: эксперты по Советскому Союзу на низших политических уровнях OMi, их коллеги в министерстве иностранных дел и подобные элементы в армии – как в ОКХ, так и в группе армий, готовых вторгнуться на Кавказ под командованием фельдмаршала Листа. Это неправдоподобное объединение одержало победу, потому что у его членов была одна цель, хотя и по разным причинам: фракция Менде – Бройтигама выступала за «програжданство» в противовес Шикеданцу; представители министерства иностранных дел были готовы поддержать эмигрантов либо в качестве протурецкого жеста, либо ввиду более просвещенного подхода к политике оккупации; армейские элементы частично сами были «экспертами в московских делах», а частично – убежденными прагматиками, осознававшими необходимость нового курса. Все три группы продвигали свою политику, несмотря на противоположные взгляды их соответствующих начальников – Розенберга, Риббентропа и Кейтеля.
Несмотря на проблемы, вызванные решением Гитлера, Шуленбург продолжал высказывать свои взгляды. Ни сегодняшние эмигранты, ни завтрашнее население Кавказа (он продолжал критиковать Шикеданца) не будут сотрудничать с рейхом, если им не будет обещана какая-то форма государственности, возможно под защитой Германии, но со своим собственным режимом. Оправдать немецкий контроль и удовлетворить чаяния как Турции, так и националистических кавказцев можно было только путем «создания отдельных кавказских государств под немецким протекторатом». Министерство иностранных дел было готово признать, что «ситуация на Кавказе существенно отличается от ситуации в других районах Советского Союза и что, судя по всему, требуется форма управления, которая будет отличаться, например, от той, что установлена на Украине».
Такая формула была наименьшим общим знаменателем «тройного альянса».
Розенберг, по-прежнему намеревавшийся добиться назначения своего друга Шикеданца в Тифлис, без колебаний направил Ламмерсу отчет с жалобой на работу инспекционной комиссии, объезжавшей лагеря, где находились заключенные, предназначенные для формирований, которые будут воевать на стороне рейха. Офицер, писавший отчет, был возмущен «либерализмом» комиссии, в которую вошли граф фон дер Шуленбург, советники Флайдерер и Герварт фон Биттенфельд, а также генерал Кестринг – все бывшие немецкие дипломаты или атташе в России. Согласно им, «на Кавказе должны быть созданы независимые государства… – жаловался офицер. – Германское руководство, осуществляемое через представительства или посольства, должно быть изящным и легким, чтобы государства не замечали никакого влияния Германии. По крайней мере в первое время в некоторые ветви администрации в этих государствах (в Азербайджане, Грузии, Армении и т. д.) можно было назначить немецких советников… Несколько государств были бы объединены в Кавказскую федерацию, исполнительным органом которой был бы Федеральный совет, в котором представитель Германии обладал бы правом вето».
Этот план, хотя он и пророчил Германии широкий политический и экономический контроль, был слишком либеральным для офицера-нациста. Он удивился еще больше, когда обнаружил, что «министерство иностранных дел умело завоевывает поддержку вермахта… потому что военные страдают от ошибок администрации в области OMi (рейхскомиссариаты «Украина» и «Остланд»), а также в Генерал-губернаторстве, Нидерландах и Норвегии». Он подозревал, что военные, как и Кестринг, под «свободой» для советских национальностей подразумевают «очень широкое понятие, а именно суверенитет».
«Однако худшим из того, с чем мне пришлось столкнуться, – добавил он, – стало заявление господина Герварта фон Биттенфельда о том, что некоторые из господ в OMi, в частности Бройтигам и Менде, придерживаются той же точки зрения, что и министерство иностранных дел».
Взгляды этих людей преобладали, отчасти благодаря ключевым позициям, которые занимали их внутренние союзники. Хотя Розенберг официально одержал победу над Риббентропом, на практике его собственные планы так и не были осуществлены. Ключ к реальной политике остался у армии. Она наконец была готова к массированному продвижению на Кавказ, неоднократно откладывавшемуся из-за неудач на фронте. В конце июня 1942 г. войска группы армий «А», возглавляемые моторизованными и танковыми группировками, прорвались у Ростова-на-Дону в Кубань и далее на Северный Кавказ. Менее чем через два месяца они обосновались в долинах Карачая и Черкесии и продвинулись мимо калмыцкой столицы Элисты, почти до Каспийского моря, а также к югу от портового города Новороссийска, на побережье Черного моря.
Армия и Северный Кавказ
Из всех районов СССР под немецким владычеством Северному Кавказу приходилось лучше всего. Частично это объяснялось неславянским происхождением, что способствовало применению более «просвещенной» политики и принятию во внимание реакции турок. Не менее важным был и тот факт, что Северный Кавказ был оккупирован лишь в течение ограниченного периода времени и оставался под непосредственным военным контролем при тайном участии дипломатов, офицеров и некоторых из более реалистичных элементов в OMi.
Помимо того что ответственные ведомства в целом были более умеренными, чем приверженцы партии и СС, люди, назначенные на Кавказ – порой намеренно, порой по счастливому стечению обстоятельств, – являлись одними из самых политически проницательных в нацистской Ostpolitik.
Костяком армейского крыла, которое выступало за политику «дружбы» с завоеванными народами, был выдающийся деятель полковник Клаус фон Штауффенберг, который возглавлял штаб армии резерва ОКХ, а 20 июля 1944 г. совершил покушение на жизнь Гитлера. Ему как товарищу шуленбургской группы удалось добиться назначения бывшего атташе Шуленбурга в Москве, рожденного в России генерала Кестринга, на Кавказ в качестве инспектора кавказских коллаборационистских групп, а Герварт (Херварт) стал его адъютантом. Задумка состояла в том, чтобы сделать Кестринга генерал-губернатором Кавказа под военной оккупацией, поставив, таким образом, Розенберга и Шикеданца перед свершившимся фактом. Пока на Ближнем Востоке продолжались операции, ОКХ было уверено в том, что сможет предотвратить любую попытку OMi получить контроль над регионом. Кроме того, доктору Отто Шиллеру, специалисту по советскому сельскому хозяйству, который также служил в посольстве в России, было поручено реформирование сельского хозяйства на Кавказе; доктор Отто Бройтигам, бывший генеральный консул в Батуми, был назначен полномочным представителем министерства Розенберга при группе армий «А». Эта группа значительно отличалась от группы Коха, Лозе и Готтберга, господствовавшей в других регионах на Востоке.
Гитлер пребывал в некоторой нерешительности относительно политики на Кавказе. В противовес стараниям Риббентропа любые обещания или уступки восточным народам или Турции, «которые впоследствии невозможно будет осуществить», он заклеймил как ложные и опасные. Министерству иностранных дел, настаивал он, стоило «воздерживаться от всяческих разговоров о сотрудничестве» с покоренными народами. Раздраженный гражданскими лицами, особенно дипломатами и «экспертами по делам России», и с нетерпением ожидая дальнейших завоеваний на Ближнем Востоке, фюрер сиюминутно был готов признать, что ответственность за Кавказ должна взять на себя армия. В письме Риббентропу Ламмерс воспроизвел взгляды Гитлера: если бы Кавказ впоследствии стал совокупностью марионеточных государств под немецкой опекой, наказал Гитлер, OMi стало бы ответственным за управление им; если же, с другой стороны, кавказские государства, хотя бы формально независимые, будут иметь право на жизнь, то разбираться с ними будет поручено министерству иностранных дел. Ясно было только одно: по военным, экономическим и политическим причинам Кавказ не должен был оставаться частью России.
Генерал Вагнер, генерал-квартирмейстер, формально ответственный за управление военного командования, воспользовался отношением Гитлера, как только ситуация на Северном Кавказе определилась. Вооружившись разнообразными докладами, в которых подчеркивалась долгосрочная помощь, оказанная немцам коренным народом, и необходимость позитивного политического заявления, Вагнер призвал Гитлера сделать «публичное заявление о политических намерениях на Кавказе, гарантировать полную политическую независимость в тесном военном и экономическом сотрудничестве с великим германским рейхом». И действительно, 8 сентября Гитлер издал директиву, разрешавшую содействие марионеточным режимам коренных кавказских народов, а также полностью передававшую власть командующему группы армий «А» при условии сотрудничества с Герингом и Розенбергом. Теперь Штауффенберг, Альтенштадт и Бройтигам разработали подробное соглашение. Наконец на Кавказе стали применяться «такие термины, как свобода, независимость и сотрудничество». Более того, здесь, в отличие от всех других советских регионов, не должен был использоваться принудительный труд.
В соответствии с этим были переработаны пропагандистские директивы и инструкции, направленные немецким войскам, наступавшим на юг. Выдающейся в этом отношении была точка зрения генерал-полковника (впоследствии с 1943 г. фельдмаршала) Эвальда фон Клейста, командующего 1-й танковой армией, а затем всей группой армий.
«Командующий в звании генерала, – писалось в протоколе обращения Клейста, – опирался на приказ фюрера о том, что немецкие вооруженные силы сделают население своим другом… Лучшей пропагандой, как внутренней, так и внешней, является довольное и обнадеженное население, которое знает, что его ожидает лучшее будущее, чем при правлении царей и Сталина. Народ должен знать, что мы пытаемся сделать все возможное, даже если мы не в состоянии дать ему все, чего он желает… что у нас добрые намерения».
Клейст принципиально отказался проводить качественные разграничения между «горцами», казаками и русскими. «Они все нам пригодятся, – заявил он вопреки тезисам Розенберга, – и русские не исключение, поскольку каждый народ обладает ценностью… с этого дня мы больше не находимся в состоянии конфликта с местными жителями».
Эта точка зрения насквозь пронизывала директивы армии, которая обращалась к народу с заявлениями с обещаниями свободы и достатка, – но конкретное упоминание политической независимости по приказу Гитлера было запрещено. Немецким войскам было приказано:
1. Обращаться с населением Кавказа по-товарищески…
2. Не препятствовать горцам, стремящимся упразднить систему колхозов.
3. Разрешить повторное открытие мест поклонения для всех вероисповеданий…
4. Уважать частную собственность и платить за изымаемые товары.
5. Завоевать доверие народа образцовым поведением.
6. Приводить основания для любых жестких мер, затрагивающих население.
7. Относиться к чести кавказских женщин с особым уважением.
Между тем Шикеданц строил планы по своему праздничному входу в Тифлис и торжественному открытию своего «двора». Он уже отобрал себе сотрудников; за ним должно было последовать не менее 1200 человек. Его желание стать абсолютным хозяином было выше его интеллекта или даже уз верности Розенбергу. Шикеданц боялся, что военные «наведут на Кавказе беспорядок» и если и передадут его ему, то только после проведения политики неуместного либерализма. Поэтому он обвинил последователей движения, которое он назвал армейской ориентацией внутри OMi, в том, что они вступили в сговор с военными для проведения «сентиментального» курса. Опасаясь, что его обыграют, он потребовал, чтобы они предоставили ему всю переписку, относившуюся к Кавказу, в результате чего его стол был завален таким количеством бумаг, что он не успевал с ними разобраться.
Единственная поддержка Шикеданца исходила от сотрудников Никурадзе и тех нацистских чиновников, которые хотели получить высокие должности в будущей администрации Кавказа. Единственными аутсайдерами, готовыми работать с ним, были экономические ведомства: они тоже были нацелены на непосредственную эксплуатацию Кавказа рейхом и выступали против любых уступок народу. Эта общность мировоззрений, которая уже была подтверждена соглашением между Герингом и Кохом, была самым явным образом продемонстрирована в планах по использованию кавказской нефти. Розенберг, с самого начала «признав» настойчивость армии и управления четырехлетнего плана[46] касательно этих требований, предусмотрел назначение ответственного должностного лица, представлявшего экономические ведомства в качестве руководителя «нефтяной комиссии, действовавшей в авторитарной манере», который являлся бы «ближайшим сотрудником» Шикеданца. Герингу, который недолюбливал Шикеданца, в сотрудничестве с другими людьми удалось назначить на эту должность человека не от Розенберга, одаренного посла Германа Нойбахера. Нойбахер должен был быть «на стороне» рейхскомиссара, но не «подчиняться» ему в вопросах, касавшихся кавказской нефти.
Таким образом была создана формально независимая корпорация под названием Kontinentale 01 Aktiengesellschaft. «Конти Оэль», как ее стали называть в дальнейшем, отражала закулисное соглашение между Герингом и Розенбергом, который в очередной раз отказался от своей «предвзятой аргументации», как только были затронуты высшие немецкие интересы. В совет директоров «Конти Оэль» входили, помимо прочих, высокопоставленные представители от концерна «И.Г. Фарбен» и управления четырехлетнего плана, а также Шикеданц. В соответствии с директивой Геринга, согласованной с Розенбергом и неохотно принятой министерством иностранных дел, «Конти Оэль» получила 99-летнюю монополию на эксплуатацию всех нефтяных ресурсов, производство и распределение вторичных нефтепродуктов на всей территории Советского Союза в обмен на выплату дивидендов в размере 7,5 процента рейху.
Планы по эксплуатации привели к наигрубейшему империализму. Замешанный в них немецкий полковник откровенно сказал лидеру эмигрантов: «Наконец-то у нас, немцев, появится шанс обогатиться». Неопубликованное соглашение вызвало враждебность некоторых дипломатов, и даже симпатизировавшие Турции специалисты в штате Розенберга выразили протест в связи с тем, что «это было хуже того, что рисовала немецкая пропаганда по поводу англо-иракского соглашения». Они надеялись на то, что Нойбахер будет оказывать нейтрализующее влияние на Шикеданца и некоторых фанатичных военных экономистов. На практике «Конти Оэль» почти не сыграла роли. Во время недолгой оккупации Северного Кавказа только месторождения Майкопа (Нефтегорска) и Малгобека попали в руки Германии, но это случилось после их полного вывода из строя Красной армией; советские войска удержали месторождения Грозного и Баку. В подконтрольных им нефтяных районах немцы лихорадочно стремились восстановить производство с помощью специальной околовоенной «Технической бригады по минеральным маслам» (ТБН), чьи реальные достижения практически равнялись нулю. «Конти Оэль» направила команду специалистов, которые по-тихому поселились в Кисловодске в ожидании (как оказалось, безрезультатном) захвата Грозного. После отступления германских войск в конце 1942 г. (на Кавказе в начале 1943 г.) вопрос кавказской нефти раз и навсегда потерял актуальность для рейха.
Аналогичным образом была ограничена роль, которую стала играть на Кавказе СС. У СД были свои «инициативные группы» на местах, и эти группы отвечали за зверства и жестокое обращение. Тем не менее военному командованию удавалось держать их под контролем более успешно, чем гражданским и армейским властям было на северных участках Восточного фронта. Даже боевые соединения СС, такие как дивизия «Викинг», были моментально подавлены Клейстом, когда проявили намерение подчиняться приказам из штаб-квартиры СС в Берлине, а не штаба группы армий «А».
Задаче немцев еще больше поспособствовало уникальное явление в анналах военных лет: народные восстания, вспыхнувшие среди некоторых кавказских горцев после всеобщего советского хаоса в начале войны. Эти восстания, которые были наиболее распространены в мусульманских районах, особенно среди чеченцев и карачаевцев, подготовили почву для смены режима, а также произвели впечатление на немцев, когда они продвинулись на Северный Кавказ в августе – сентябре 1942 г., существованием более активных «правительственных» центров, чем те, с которыми они столкнулись на севере.
Восстания были симптомом широко распространенного недовольства на Северном Кавказе, так же как и кризис, происходивший на пути немецких армий летом 1941 г. Столкнувшись с мощным немецким натиском и отсутствием поддержки со стороны коренного населения, Красная армия отступила от Ростова-на-Дону до гор Большого Кавказа, удерживая позиции преимущественно на главных направлениях на юг и к нефтяным месторождениям Грозного.
Немецкое правительство на Северном Кавказе
Особая политика, проводимая под эгидой армии на Северном Кавказе, была наиболее заметна на территории малых горских народов, которые, по крайней мере формально, обладали некоторой долей автономии и культурной независимости при советской власти.
В Карачаевской автономной области большинство мусульманских горцев оказали немцам более искренний прием, чем в большинстве других оккупированных районов. Местный учитель Маджир Кочкаров принял на себя руководство в столице области Микоян-Шахаре (с 1957 г. Карачаевск) за несколько дней до прибытия немцев, которые тут же назначили его мэром города. Через несколько недель они санкционировали формирование Национального комитета карачаевцев под руководством антисоветски настроенного крестьянина Кади Байрамукова, которому (без лишнего шума и даже без официального одобрения Берлина) были переданы некоторые авторитетные полномочия в региональном правительстве. Кульминацией оккупации стало празднование мусульманского праздника Курбан-байрама в Кисловодске в октябре. Кестринг, Шиллер и другие высокопоставленные немецкие должностные лица получили ценные подарки от местного комитета. Немцы, в свою очередь, пообещали скорейшее упразднение колхозов и объявили о создании карачаевского эскадрона всадников для боев бок о бок с немецкой армией. Кестринга, чья речь на русском языке вызвала энтузиазм в толпе, местные жители буквально подняли на руки и подбрасывали в воздух в знак признания.
В Берлине Вагнер и Альтенштадт одобрили региональное правительство. Насколько далеко власти были готовы зайти в этом отношении, лучше всего иллюстрируется уникальной процедурой признания претензии Карачаевского комитета на бывшую государственную собственность: «Штаб группы армий «А» постановил, что бывшая [советская] государственная собственность в Карачаевском автономном округе находится в управлении карачаевского народа. Соответственно, по приказу командования группы армий «А» от 8 ноября 1942 г. Карачаевский областной комитет имеет право претендовать на доходы от государственных предприятий, лесов и т. д.».
Политика предоставления коренным народам определенного фактического контроля над внутренними и культурными делами, а также некоторых полномочий в экономической жизни, по-видимому, принесла немцам щедрые плоды: на протяжении всей оккупации в Карачае не было свидетельств антигерманской деятельности.
СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ
В Кабардино-Балкарской АССР (до 1936 г. АО) горцы также радушно приняли немцев. В то время как кабардинцы были несколько более сдержанными, мусульмане-балкарцы сотрудничали с особой охотой. И здесь немцы дали разрешение на создание регионального комитета во главе с местным адвокатом Селимом Шадовым. Согласно его мемуарам, немцы (и в меньшей степени румынские оккупационные войска) «уважали власть коренных народов», организовывая официальные конференции с должностными лицами армии, включая самого фельдмаршала. Они охотно предоставляли им автономию в области культуры и религии; со временем местные экономические вопросы также были переданы под юрисдикцию комитета. 18 декабря в Нальчике, резиденции местной администрации, состоялась церемония празднования Курбан-байрама в присутствии немецких сановников. Снова раздавались подарки: местные чиновники дарили немцам великолепных скакунов и получали взамен Кораны и захваченное оружие, а Бройтигам выступил с речью о прочных узах германской дружбы с народами Кавказа.
Несмотря на резкую критику за различные случаи злоупотребления властью и в целом меньший энтузиазм по сравнению с правительством Карачая, правительство Кабарды за 65 дней своего существования завоевало всеобщее признание.
«Новый курс», проводимый на Северном Кавказе, был отмечен несколькими конкретными мерами. Незамедлительное решение о возобновлении работы мечетей и церквей, по-видимому, вызвало всеобщее удовлетворение. Аналогичным образом, местные старейшины отныне не назначались, а выбирались, и данная инициатива была встречена радостным одобрением несмотря на то, что эти выборы на практике зачастую нарушались. Когда СД принялась за истребление евреев, она столкнулась с нестандартной ситуацией в лице татов, или «горских евреев», которые на протяжении веков обитали среди местных жителей и считались полностью коренным элементом. Когда им приказали носить «желтые звезды» в преддверии их истребления, таты обратились со своей проблемой в Нальчикский областной комитет, который незамедлительно направил вопрос в штаб армии. В декабре последний постановил, что таты не должны подвергаться дискриминации, и на этот раз СД была вынуждена отступить.
Проблемой, вызвавшей наибольшее количество споров, стали колхозы. В то время как в других местах под германской оккупацией, как будет рассказано в следующей главе, была введена медленная и зачастую лишь формальная аграрная реформа, на Кавказе была узаконена процедура, которая была в большей степени направлена на удовлетворение желаний населения. Была введена ускоренная реприватизация скотоводческих хозяйств и собственность на землю (особенно в пастушеских регионах), хотя в зерноводческих степных регионах реформа мало чем отличалась от реформы в соседних и украинских провинциях.
Несмотря на проводимую особую политику, было бы исторически неверно изображать германское господство на Кавказе как идиллию, лишенную жестокости и злоупотреблений. Были широко распространены мародерство, физические расправы и дискриминация. В широких масштабах предпринимались попытки экономической эксплуатации. В спорных вопросах военные требования были приоритетнее интересов коренных народов. Немецкие репрессии за убийства немецких солдат или разграбление армейских запасов были столь же быстрыми и беспощадными, как и в других районах оккупированной Европы. Различные зондерфюреры – это своеобразный ассимилированный ранг, который для многих русских стал символом немецкого переводчика в униформе или чиновника военного правительства, – применяли те же методы, которые они безнаказанно использовали в более северных регионах. Требования по освобождению военнопленных остались без ответа. После эвакуации, вербовок и чисток нехватка рабочей силы была колоссальной. Тактичность и гибкость немецкой администрации не выходили за пределы узких рамок личных интересов, какими их видели армия и экономические ведомства. Немецкая монополия на нефть и минеральные ресурсы не подлежала сомнению, а истребление евреев началось с той же тщательностью, что и во всех остальных регионах.
Несмотря на все это, германское господство на Северном Кавказе не вызывало резкого народного разочарования и, как результата, враждебности, как это было на севере. Этот факт невозможно адекватно объяснить, если не брать в расчет краткость оккупации. Когда немецкое наступление остановилось, а материальные условия к концу 1942 г. ухудшались, прогерманские настроения начали угасать; однако, по словам одного из беженцев, «для глубокого разочарования не прошло достаточно времени». Изменения в отношении еще не перешли в стадию враждебных действий.
Кроме того, характер национальной проблемы и более «заботливая» политика существенно отличались от тех, что были как на Украине, так и в Белоруссии. Предоставление толики местного самоуправления не основывалось на стремлениях балкарцев или карачаевцев к суверенной государственности. Здесь автономия не являлась ступенью к ожесточенной вражде между сепаратистами и федералистами или между сторонниками концепции Розенберга и сторонниками унитарной политики. В малонаселенном регионе, по большей части мусульманском и непромышленном, региональная автономия задела нужную струну, не создавая при этом новых жестоких конфликтов в кругах власти в Германии или среди коренных народов.
Наконец, у немецкой поддержки малочисленных национальностей на Северном Кавказе не было антирусской подоплеки, которую OMi стремилось обострить в «Остланде» и на Украине. Несмотря на то что славянское население иногда подвергалось дискриминации, оно было видным и активным, а русский язык оставался официальным и единственным общим языком в регионе.
Оккупация была столь же всеобъемлющей, сколь и недолгой. Придя сюда с оптимизмом и в ожидании скорейшего наступления в Закавказье, немцы вскоре оказались разочарованы и практически отрезаны – ситуация, отображенная в послании Клейста (возможно, апокрифическом) в Берлин:
«Передо мной нет врага; позади меня нет припасов».
После того как битва под Сталинградом истощила все имеющиеся ресурсы, а советские войска на Кавказе постепенно восстановились и были готовы наступать, немецкие войска к юго-востоку от Ростова могли оказаться отрезанными. Однако лишь в январе 1943 г. Гитлер разрешил им отход, чтобы не рисковать быть полностью уничтоженными. По окончании отхода немецких войск под ударами Красной армии лишь небольшая территория в районе дельты реки Кубань и полуострова Тамань оставалась в руках немцев до сентября 1943 г.[47] в качестве плацдарма для нового нападения – которое так и не произошло. В конце 1943 г., когда военная ситуация ухудшилась, политика Германии стала более бескомпромиссной. Сотни подозреваемых были казнены за помощь несуществующим партизанам; вопреки директивам был начат набор на принудительные работы; опустошались целые участки земли, а всех жителей изгоняли. Все запреты были позабыты, и армия реквизировала, изгоняла, истребляла и уничтожала без разбора. Перед лицом невзгод тактика просчитанной щедрости сошла на нет, и армейская политика вернулась к тому, что она из себя представляла в любом другом месте на оккупированном Востоке.
Кавказский закат
Турция обманула надежды Германии, оставаясь вне войны. Остается лишь гадать, присоединилась ли бы она к войне, если бы немецкие войска вошли в Батуми и Баку. Папен, например, был настроен весьма оптимистично, когда на пике немецких побед министр иностранных дел Мехмет Шюкрю Сараджоглу стал премьер-министром Турции. Разумеется, публично Сараджоглу с осторожностью придерживался курса нейтралитета, который он тщательно продумывал в течение предыдущего года.
«…Турция не искала приключений за пределами своих границ, – сказал он Национальному собранию. – Она и впредь будет искать способы избежать участия в войне… У нас есть договорные или фактические отношения с государствами из обоих противостоящих лагерей. Наше отношение будет в равной степени дружелюбным и лояльным к этим государствам».
Однако немецкий посол и наблюдатели в Берлине силились отыскать в его заявлениях завуалированные прогерманские настроения. Более того, в частном разговоре с Папеном Сараджоглу зашел еще дальше.
«Германия, – цитировал Папен его слова, – сможет решить русскую проблему только в том случае, если по меньшей мере половина русских будет убита и если, кроме того, Германия раз и навсегда вытянет из-под российского контроля все русифицированные регионы, населенные иноземными национальными меньшинствами, поставит их на свои ноги, убедит их на добровольное сотрудничество с силами оси и воспитает их как врагов славизма».
Если это были его слова, хотя и произнесенные с глазу на глаз, то это и в самом деле было достаточно резким заявлением для лидера нейтральной страны. Они, по-видимому, были рассчитаны на то, чтобы продемонстрировать Папену «законные интересы» Турции в судьбе тюркских меньшинств Советского Союза. Более того, Сараджоглу призвал Берлин не отворачиваться от тюркских эмигрантов, поскольку «меньшинства нас не разочаруют». По сути, он просил немецкого признания для сепаратистских «национальных комитетов», на что Гитлер категорически наложил вето несколько месяцев назад.
Эти предложения, официально переданные на высшем уровне, возымели противоположный эффект. Побоявшись гнева Гитлера, Риббентроп в середине сентября решил, что посольство Анкары должно «демонстрировать большую сдержанность» в таких вопросах. «В данное время мы не заинтересованы в том, – писал он, – чтобы вступать в любые переговоры по этим вопросам с турецким правительством и тем самым предопределять решение этих проблем. У нас нет резона давать туркам какие-либо заверения…»
Его позиция достоверно отражала непреклонный отказ Гитлера идти на уступки как Турции, так и эмигрантам в Турции – протеже Германии. Пока Германия побеждала, не было необходимости делиться добычей. В то же время коллаборационизм большого числа мусульманских горцев (а также формирование «добровольных» боевых подразделений на стороне Германии) произвел на фюрера впечатление. Но для одного случайного комментария человеку не обязательно понимать даже свою собственную точку зрения. В обсуждении создаваемых вермахтом кавказских формирований в декабре 1942 г. он отметил: «…Я не уверен насчет этих грузин. Они не принадлежат к тюркским народам… Я считаю, что только на мусульман можно положиться… Всех остальных я считаю ненадежными. На данный момент я думаю, что образование батальонов из чисто кавказских народов – это очень рискованно[48]. В то же время я не вижу никакой опасности в создании чисто мусульманских подразделений… Несмотря на все заявления Розенберга и военных, армянам я также не доверяю».
Неоднозначное гитлеровское одобрение мусульман также проявилось в санкционировании военной политики на Северном Кавказе; однако лишь теперь стало ясно, что фюрер отошел от презумпции арийского превосходства и, позабыв о своем собственном учении, поставил мусульман не только выше армян, но и выше грузин, ставленников Розенберга. Однако несколько недель спустя эта проблема приобрела сугубо гипотетический характер: Северный Кавказ был потерян, а других мусульманских регионов гитлеровцы так никогда и не завоевали. Отныне решения Гитлера могли повлиять лишь на отношение немцев к мусульманам-коллаборационистам.
Из событий на Кавказе Москва сделала тот же вывод, что и Гитлер. Если фюрер считал тамошних мусульман самыми «надежными», то советское правительство сочло их достаточно ненадежными для ликвидации автономных национальных республик и областей чечено-ингушей, карачаевцев и балкарцев (так же как и крымских татар, немцев Поволжья и калмыков) и переселения этих народов. Таким образом, для народов в этих областях краткий период немецкой оккупации завершился роковой трагедией.
Для немцев отступление с Кавказа, равно как и катастрофа в Сталинграде, означало конец их мечтаний. Кратковременные месяцы правления армии над горскими народами показали, что альтернативу негативной политике, применяемой в других местах, можно было бы спокойно претворить в жизнь. В то же время наглядный урок Кавказа, многому научивший непосредственных участников событий, остался в Берлине без внимания. Северный Кавказ, задумывавшийся как особый случай, оставался исключением в немецкой Ostpolitik.