Культура и «унтерменш»
Верх безрассудства
В то время как планы нацистов по завоеванию новых территорий и их хозяйственному использованию, как бы фантастичны они ни были, отличались от более ранних германских имперских планов только масштабностью, то же самое нельзя сказать о культурной политике. Нацисты отвергли традиционную концепцию культуртрегерства, то есть распространения немецкой культуры среди «отсталых» народов, в пользу узкой, идеологически обоснованной и подкрепленной экономическими соображениями цели – превратить «унтерменша» в безграмотный и послушный инструмент. Руководствуясь железной логикой и отбросив всякую сентиментальность, Гитлер, Гиммлер и Борман предельно ясно сформулировали свою цель и добивались ее выполнения. И как и в других областях, были группы деятелей, которые по различным причинам не принимали официальную политику, старались игнорировать или даже саботировать ее.
Программа фанатиков не была воплощена в жизнь. Военные события и обстановка на оккупированных территориях помешали ее выполнению. Однако она осталась в долговременных планах нацистского руководства; при этом абсолютно игнорировалось ее возможное влияние на местное население.
Взгляды нацистов наиболее ярко проявили себя в области здравоохранения и санитарии. Когда германская армия оккупировала большие территории на Востоке, естественно, она предприняла усилия по восстановлению санитарных учреждений и потребовала от горсоветов отремонтировать канализационные коллекторы и общественные бани. Особенно важно было принять меры по предотвращению эпидемий. Самая элементарная необходимость требовала восстановления медицинских учреждений для предоставления необходимых медицинских услуг. Обычно каждый офицер, надменно смотревший на крестьян как на низшие существа, считал себя примером более здорового и чистого образа жизни. Это было явно выраженное чувство «бремени белого человека» [см. Р. Киплинга], проявившееся в новом и более извращенном виде. На каждом этаже немецкой административной машины, будь то военной или гражданской, существовали свои отделы общественного здоровья и ветеринарные службы. В стесненных условиях военного времени эти отделы и службы делали все, что было в их силах. Были приняты подробные директивные распоряжения, касавшиеся мер предупреждения заболеваний, хранения мусора, состояния туалетов и использования питьевой воды. В медицинских учреждениях работали местные врачи. Перед ними были поставлены сложные задачи, и очень часто немецкие и местные специалисты сотрудничали друг с другом в условиях нехватки медперсонала и лекарств. Вряд ли они могли знать о том, что их усилия противоположны целям нацистского руководства, о которых им ничего не говорили.
Первый раз об отношении Гитлера к проблеме здравоохранения стало известно из разговора, состоявшегося в начале 1942 г. Приведенный в ярость «ошибками», совершенными немецкими колонизаторами, он пожаловался: «Едва только мы успеваем высадиться в колонии, как сразу же открываем детские ясли и больницы для аборигенов. Все это страшно раздражает меня… Русские долго не живут. Они редко переваливают за 50—60-летний возраст. Какая нелепая идея делать им прививки!.. Никакой вакцинации для русских, и никакого мыла, чтобы они могли отмыться от грязи. Но дайте им то, чего они хотят, – пить водку и курить».
Два месяца спустя стало ясно, что эти якобы случайные замечания были больше чем необъяснимая вспышка гнева, когда фюрер представил свое мнение о состоянии гигиены в оккупированных районах. «Мы нисколько не заинтересованы в передаче наших знаний покоренным народам, закладывая тем самым основу для стремительного роста населения, которое, с нашей точки зрения, вовсе нежелательно». Гитлер запретил проведение санитарных мероприятий в занятых немцами регионах. Прививки должны были делать только немцам, которых должны были лечить только немецкие врачи. Хотя этим рекомендациям не всегда можно было следовать, они полностью соответствовали пожеланиям Гитлера. Как он сам выразился: «Для нас не имеет значения, убираются ли они по дому ежедневно; мы им не няньки. Все, ради чего мы находимся здесь, это продвигать наши собственные интересы».
Мартин Борман намеренно подлил масла в огонь. В июле 1942 г., когда ставка Гитлера находилась близ Винницы, Борман совершил путешествие по окрестным украинским деревням. Находясь под впечатлением от ipse dixit фюрера (сказанного самим Гитлером), он был одновременно и удивлен, и напуган при виде «белобрысых, голубоглазых» и «прелестных» украинских детей. «Это немыслимое количество детей создаст нам однажды большие проблемы», – заметил он впоследствии. Юные представители этой национальности, которая, казалось, была более здоровой, чем немецкая, не носили никаких очков, никаких коронок, а детей было значительно больше, чем в рейхе. Борман сделал для себя вывод, что нынешнее население представляло собой тех, кто прошел через все жизненные трудности, выпавшие на их долю. Эти «так называемые украинцы» (Борман никогда не признавал их настоящей национальностью, к досаде Розенберга) «жили в страшной грязи и пили загрязненную воду из своих колодцев и рек, и все же были на удивление здоровы». Не в интересах немцев было, чтобы русские продолжали размножаться; однажды их потомство может представить опасность для рейха. Наоборот, Германии было необходимо предотвратить рост их численности, «так как придет время, и мы устроим немецкие поселения на всей этой земле».
Гитлер отозвался положительно, подтвердив свои прежние слова: о «профилактических медицинских мерах» для ненемецкого населения «не должно быть и речи». Также он цинично советовал, что на восточных территориях «следует распространять среди жителей суеверное представление, что прививки и все прочие процедуры очень опасны для человека». На рабочий стол Гитлера легло письменное предложение о запрете продажи контрацептивов на Востоке. Согласно воззрениям нацистов, презервативы и абортивные средства были свидетельством высокого уровня развития цивилизации, и право ими пользоваться, как и право трактовки национал-социализма, принадлежит только господствующей нации (Herrenvolk). Но Гитлер категорически выступил против этого. Он заявил, что пусть только попытается какой-нибудь идиот ввести запрет на средства контрацепции на оккупированном Востоке, и тогда он просто порвет его на части. «На оккупированных восточных территориях торговля контрацептивами должна быть не только разрешена, но и поощряться, так как никто не заинтересован в чрезмерном размножении ненемецкого населения».
Обычно высказываемое Гитлером в частной беседе мнение не приводило к сиюминутным последствиям. Но на этот раз Борман ухватился за его слова, и на следующий же день Розенберг получил адресованное лично ему сверхсекретное распоряжение, которое начиналось так: «Фюрер просил меня сообщить Вам, что необходимо принять к обязательному исполнению на оккупированных восточных территориях следующие принципиальные положения». Затем следовало перечисление восьми пунктов, выражавших суть случившегося накануне вечером разговора. Та скорость, с которой Борман перевел высказывания Гитлера в слова приказа, указывала на личный интерес Бормана в этом деле, который ему хорошо удавалось скрывать.
Министерство Розенберга старалось не привлекать общественное внимание к щекотливым аспектам вопросов гигиены, и оно не всегда следовало всем предписаниям, делая вид, что это происходило ненамеренно. Теперь, оказавшись под прямым давлением Бормана, оно пришло в замешательство и уже не могло смотреть на все сквозь пальцы. Розенберг уклончиво ответил, что инструкции не поддерживать размножение украинского народа были приняты еще в прошлом году; с другой стороны, меры гигиены были необходимы, чтобы избежать вспышки эпидемических заболеваний, которые могли затронуть также и немецкий персонал. Некоторые из его подчиненных написали полные возмущения докладные записки, высказывая мнение, что некоторые слова приказа, как «оживленная торговля контрацептивами», лучше не упоминать в связи с именем фюрера. Но Гитлер повторил свое пожелание, что министерство восточных территорий не должно принимать «наши законы против контрацепции. Существует множество других вопросов, решению которых наши занятые чиновники могут посвятить свое рабочее время. И дай бог, я доживу до того дня, когда они решат все вопросы. Если же нет, я могу только пожалеть, что мне довелось завоевать эту страну!».
Ведомство Розенберга пыталось уйти от исполнения директив. Его сотрудники находили некоторое утешение в том, что не на них легла обязанность выполнять их. Эриху Коху предстояло стать главным проводником в жизнь этой доктрины. Даже после завершения Сталинградской битвы Кох, как всегда имевший перед собой конечную цель германизации, сказал группе посетивших его журналистов, что высокая рождаемость на Украине представляет собой большую опасность. «Биологическую силу украинцев, – заявил он, – можно подавить только с помощью махорки и водки, и желательно в больших объемах». Журналист, который рассказал об этом Геббельсу, добавил, что рождаемость растет, потому что беременность представляет собой единственное легальное средство избежать насильственной депортации на работы в рейх. Он выразил большое сомнение в том, что к «вырождению нации приведут беспорядочные связи», потому что местным жителям присущи крепкие моральные устои.
Официальная программа оставалась неизменной, даже когда не оправдались надежды на скорую победу. Ничто не свидетельствует о том, что ее творцы впоследствии выразили раскаяние в своих взглядах. Полностью отметая устремления и ценности поколения, выросшего при советской власти, для которого предоставление медицинских и социальных услуг стало аксиомой, фанатики создали программу, которую даже их наиболее верные последователи не могли выполнить.
Знание чего?
В образовании нацистская политика столкнулась с подобной, но менее драматичной раздвоенностью. С одной стороны, было заявлено о лидерстве в этой области, а с другой – возникла проблема осуществления его на местах. Взгляды Гитлера были, как всегда, однозначными и экстремистскими. Будучи само по себе опасным, «образование» на Востоке должно было быть сведено до самого необходимого минимума. «Было бы ошибкой требовать образования коренных жителей, – заявил Гитлер. – Все, что мы можем дать им, это полузнание, необходимое для совершения революции». Глубоко сидевший в фюрере страх перед враждебным ему народом заставлял его запретить образование, особенно в области общественных и гуманитарных наук. Разрешались только безвредные формы самовыражения и музыка.
Формула Гитлера была проста. «Посредством радио людям будут сообщаться все необходимые сведения; музыка разрешается в неограниченном количестве». «Мыслительная деятельность» запрещалась, поскольку она может породить «самого решительного врага» рейха. Позднее Гитлер высказался предельно ясно, что необходимо лишить покоренный народ способности к организации. «Мы не хотим, чтобы орда учителей внезапно появилась на этих территориях и начала насильно обучать покоренные нации. Обучение русских, украинцев и киргизов чтению и письму ничего хорошего нам не принесет. Образование даст наиболее способным среди них возможность изучать историю, понять ее смысл и развивать политические идеи, которые не могут не быть враждебными нашим интересам». Более того, образование было опасно еще и потому, что оно приводило к пониманию, кто является подлинным хозяином страны. Планы Гитлера относительно восточных территорий были трагикомическим фарсом. «Самое большее, чему их следует научить, это понимать значение дорожных знаков. Сведения географического толка могут ограничиться одним предложением: столица рейха – Берлин, город, который каждый должен постараться посетить хотя бы раз в своей жизни… В математике и подобных ей предметах совершенно нет необходимости».
Этот коренной пересмотр стратегии культуртрегерства исходил не только из чувства презрения, но порождался опасностью положения. Страх перед «унтерменшем» затмевал Гитлеру веру в победу; казалось, ему никогда не приходило в голову, что образование может преследовать другие цели, а не только способствовать реализации политических идей.
В вопросе школ Розенберг уступил сторонникам крайних взглядов. Еще до начала вторжения он категорически заявил, что «в общем, нет причин быстро восстанавливать школьную систему, пока есть более неотложные задачи». Вскоре после вторжения германских войск на Украину он разрешил здесь только начальные школы. «Другие распоряжения будут поступать по мере того, как будут развиваться события». К декабрю 1941 г. события приняли такой оборот, что Розенберг обнародовал более радикальную директиву, которая следовала тезисам Гитлера. Все учащиеся, кто отучился четыре года в начальных и средних школах и институтах, «должны закончить учебу и устроиться на работу». Одновременно Розенберг получил согласие на быстрое открытие школ в Прибалтике; и совершенно естественно, согласно инструкции, преподавание в Украине и Белоруссии, где это было возможно, должно было вестись на родном языке, а не на русском. С этими директивами Кох был согласен.
В январе 1942 г. в рейхскомиссариате «Украина» «были разрешены занятия в местных начальных школах начиная с 1 февраля 1942 г., в первых четырех классах для учеников вплоть до 11-летнего возраста». Тем самым, когда Борман писал Розенбергу в июле 1942 г., что Гитлер хотел, чтобы жители восточных областей, включая и украинцев, умели только читать и писать, министр мог с гордостью ответить, что именно это и делалось. Ободренный поддержкой Бормана, Кох теперь более открыто говорил своим соратникам о том, что, по его мнению, даже и три класса школы «задают слишком высокий стандарт образования», притом что общий уровень знаний должен быть понижен. В то же самое время Кох критиковал министерство Розенберга за потакание «развитию украинской культуры» и распоряжение печатать учебники, что он отказывался делать.
Без особого сожаления Кох зимой 1942/43 г. «из-за нехватки топлива» распорядился «временно» закрыть школы с четырехгодичным обучением в некоторых районах его рейхс-комиссариата. Система начального образования была парализована. Несмотря на то что какое-то начальное обучение продолжалось, и у населения, и у немецких чиновников сложилось впечатление наступившей катастрофы. Розенберг, уже вступавший ранее в острую полемику с Кохом, теперь заявил, что протестует против решения Коха о закрытии школ и рассматривает его как предательство политических интересов Германии. Но Кох никак не отреагировал на это.
У Коха на руках были все козыри: он контролировал ситуацию на местах и имел поддержку в верхах. В мае 1943 г. на встрече с фюрером Розенберг потерпел еще одно поражение. Как заметил Борман после ее окончания, Гитлер не изменил своего мнения: «Необходимо давать минимальное образование… Снова и снова история дает нам доказательства, что люди, имеющие большие знания, чем того требует их работа, становятся вождями революционного движения. Гораздо важнее, чтобы достаточно образованная украинка делала взрыватели в Германии, чем продолжала обучение здесь, на Украине».
Розенберг снова занял центристскую позицию между двумя крайними партиями. В то время как Кох и Борман пытались продавить свою точку зрения, многие представители военной администрации стремились проводить политику расширения сети местных школ, и были отдельные деятели в Берлине (в основном в ОКХ и Русском комитете)[69], которые поддерживали эти попытки.
Действительно, перед армией в этой области стояла двойственная проблема. С одной стороны, военная администрация должна была следовать директивам министерства восточных территорий, касавшимся вопросов образования. С другой стороны, к трудностям, вызванным оккупационными властями, добавились объективные проблемы, мешавшие возрождению школьной системы образования. Сами по себе это были важные проблемы. Советская политика в области образования привела к вымыванию значительного количества представителей интеллигенции. Здания школ часто продолжали оставаться разрушенными или были реквизированы для каких-либо посторонних нужд. Необходимо было заменить советские учебники новыми пособиями; учителя должны были пройти проверку и подготовку. Все это происходило в обстановке хаоса, когда надо было решать «более существенные вопросы», в условиях нехватки кадров и школьного оборудования, отсутствия руководящих директив.
Отношения армейских кругов к школьным делам были самыми различными. В некоторых местах в оккупированных северных и центральных областях школы открылись вновь уже осенью 1941 г., в то время как в южных областях были приняты к исполнению директивы, как и на Украине, управлявшейся гражданской администрацией. Разрешались четыре класса, программа обучения в которых сводилась к чтению, письму, арифметике, физической подготовке и шитью. На протяжении первого года обучение было рудиментарным и ограниченным. К осени 1942 г. уже произошли некоторые изменения. В зоне ответственности группы армий «Центр», например, было организовано около 1200 школ; но количество их было все еще явно недостаточное, чтобы принять всех детей школьного возраста. Во многих районах с военной администрацией число классов выросло с четырех до семи. В это же время Кох сокращал или упразднял четырехклассную систему. Положение улучшилось в 1943 г., но к тому времени началось отступление, и количество контролируемых германской армией регионов сократилось.
В то время как реальные достижения были незначительны и фрагментарны, общее отношение военной администрации в корне отличалось от подхода администрации гражданской. На конференции в Берлине в декабре 1942 г. они заявили типичный протест против официальной политики. «Закрытие школ и запрещение преподавания немецкого языка вызвали всеобщее разочарование населения. Местные жители чувствуют, что к ним относятся как к колониальному народу. Нехватка квалифицированных специалистов, которая проявится в скором времени, скажется и на будущих перспективах».
Закрытие школ очень серьезно повлияло на отношение местного населения в оккупированных областях. Этот факт широко использовался советской пропагандой как свидетельство намерений Германии. На практике отсутствие школ порождало юношескую преступность и бегство молодежи к партизанам; а безработица и удивительно низкие зарплаты оттолкнули от власти многих учителей, тех, которые начинали трудиться с верой в «новый порядок».
Высшее и специальное образование
Было понятно, что, если в оккупированных восточных областях не разрешалось среднее образование, тем более немецкая администрация вряд ли будет терпеть и университеты с «академической» программой. Действительно, Гитлер постоянно подчеркивал «опасность» подготовки интеллектуалов. В окончательном докладе секции военной администрации группы армий «Центр» утверждалось, возможно, с долей иронии: «Государственные ведомства рейха, ответственные за выработку политики в области образования, понимают, что было бы нежелательным учреждать развитую систему среднего и высшего образования. Имеется намерение не допустить роста рядов интеллигенции, что будет угрожать претензиям Германии на лидерство. Также существует всеобщее убеждение, что студенты университетов уже привыкли к коммунистическому образу жизни… Наконец, существует опасение, что развитая система высшего образования повлечет за собой уход молодежи с рабочих мест, важных для военной промышленности».
Розенберг еще в своих довоенных планах говорил о том, что вопросы культуры и образования не имеют столь большого значения, как «проблемы политики, экономики и законодательства». Тем не менее он подчеркивал, в полном согласии со своими взглядами, что одной из основных задач на территориях Востока было «способствовать развитию той национальной науки, исследованиям и университетскому образованию, которые отвечают политическим целям Германии». Для развития национального самосознания большую роль играли университеты. Поэтому «можно учредить большой университет в Киеве и соответствующие университеты и технические училища на территории остальной Украины».
Розенбергу следовало бы знать, что эти планы противоречат планам Гитлера. Для того чтобы избежать противостояния, он отдал приказ своим подчиненным ждать «дальнейших директив», но вскоре капитулировал перед экстремистами: он не мог рисковать своим престижем в борьбе за образование. После встречи с Гитлером, который высказал свое безапелляционное мнение, Розенберг сразу же согласился, что не время обсуждать создание университетов на Украине «в нынешней ситуации, учитывая разрушения, к которым привели действия большевиков, прежде всего в Киеве [подрыв заранее заложенных зарядов взрывчатых веществ]». Произошел крутой поворот. Гитлер тем временем оставался при своем мнении. Он прокомментировал ситуацию несколько месяцев спустя: «Если бы мы следовали логике наших учителей, нашим первым шагом было бы учреждение университета в Киеве». То есть Розенберг был квалифицирован фюрером как один из презираемых «учителей».
Розенберг продолжил отступление. Когда несколько работников одного из факультетов довоенного Киевского университета были уличены в сотрудничестве с правыми украинскими националистами, Розенберг 21 января 1942 г. отдал приказ: «Все высшие образовательные учреждения рейхскомиссариата «Украина» должны быть закрыты, вплоть до дальнейшего распоряжения… Исключения предусмотрены для факультетов: медицинского, ветеринарного, сельскохозяйственного, лесного хозяйства и технического». Академические исследования при немецкой власти так и не возобновились. То, что такая политика была в интересах Коха, самоочевидно. Он открыто и с чувством гордости признал, что его целью была децимация украинской интеллигенции. Он не жалел слов, сообщая своим подчиненным в известной директиве, что «сегодня более важно отправить местное население на работы в Германию ради нашей победы, чем заполнять им университеты, училища и институты в городах».
В действительности Розенберг и его помощники так и не отказались от своих планов в отношении Украины, и, когда в 1942–1943 гг. вновь вспыхнула борьба с Кохом, одной из центральных тем полемики был вопрос университетов и специальных училищ. На практике начало существовать полулегально некоторое подобие образовательной системы для взрослых, которая напоминала украинское общество «Просвита». К 1943 г. под давлением Коха было разрешено проводить сугубо «прикладные» краткосрочные исследования в таких областях, как осушение болот и геологическая разведка. Однако вплоть до конца оккупации в высших учебных заведениях не изучали гуманитарные и общественные науки.
При всем этом Прибалтика занимала особое положение. Здесь, как и планировалось с самого начала, «предусматривалось быстрое возобновление школьного обучения, насколько это позволяло сделать наличие надежных и опытных кадров». В сравнении с более южными областями, было поразительным, насколько быстро была решена эта проблема. В январе 1942 г. из печати вышла специальная книга, автором которой был Лозе, по вопросам университетов в «Остланде», в которой говорилось о повторном открытии институтов, дававших высшее образование. Однако даже здесь произошли некоторые изменения в политике, когда немецкие власти (ко всеобщему ликованию симпатизантов Коха) обнаружили, что университеты стали центрами подпольного антинемецкого движения. Несмотря на это, культурная и образовательная жизнь в Прибалтийских государствах до конца войны оставалась на более высоком уровне в сравнении со старыми советскими областями.
В Белоруссии, под влиянием националистических кругов, была предпринята попытка сделать ставку на местных интеллектуалов-коллаборационистов. Созданное летом 1942 г., потом распущенное и снова восстановленное в июне 1943 г. Белорусское научное общество действовало под почетным патронатом генерал-комиссара Кубе. Хотя это свидетельствовало о более гибкой политике Кубе, но на самом деле общество было мертворожденным.
В области военного дела не было вновь открыто ни одного полноценного университета, однако целый ряд институтов и исследовательских центров возобновили свою деятельность в Харькове, Могилеве, Симферополе и Смоленске. Но вся их деятельность сводилась к подготовке учителей начальных школ и к прикладным исследованиям в области химической технологии, серологии и агрономии. Правила бал целесообразность.
В то время как запрет на высшее образование был логическим следствием страха воспитать враждебную себе местную интеллигенцию, философия переходного периода диктовала необходимость подготовки элементарных специалистов. В отличие от организации «академических» учреждений было более приемлемым создание училищ торговли, что объяснялось тем, что политика нацистов в восточных областях имела целью развитие класса ремесленников вместо промышленных рабочих и специалистов, а также тем, что в условиях военного времени Германии были необходимы обученные работники. Уже осенью 1941 г. были приняты ряд директив, предусматривавших создание ремесленных и сельскохозяйственно-лесоводческих училищ. Год спустя военная администрация приняла трехгодичную программу технической подготовки для таких специальностей, как кузнец, плотник, слесарь, механик и строитель, которым могли обучаться выпускники начальной четырехклассной школы.
Э. Кох первоначально был против подобного обучения. Несмотря на то что он терпел существование подобных школ в своем рейхскомиссариате, он давал понять, что ему это не нравится. Разве эти школы не открываются именно тогда, когда юноши Германии находятся в стесненных обстоятельствах у себя дома? Какой бы ограниченной ни была учебная программа, не станут ли училища источником оппозиционных настроений? Прежде всего, не будут ли в них отсиживаться всякие увиливающие от работы типы и уклонисты?
Затихшие на время споры вспыхнули вновь в октябре 1942 г., когда Кох распорядился закрыть торговые училища на Украине. В итоге этот вопрос стал одним из пунктов диспута между Кохом и Розенбергом. В декабре министр советовал рейхскомиссару создать наряду с четырехклассными начальными школами сеть профессиональных школ для шоферов, ветеринаров, геологов и агрономов, так как «немецкая администрация нуждается в рабочей силе, которую немецкий народ не в состоянии предоставить». Кроме того, подобная система позволит «убрать с улиц украинскую молодежь и дать ей чувство сопричастности к восстановлению страны».
Когда Кох проигнорировал это обращение, Розенберг 23 февраля 1943 г. без его ведома отдал распоряжение вновь открыть эти школы. В ответ на это Кох своим циркуляром аннулировал его. Однако Розенберг временно своей властью приостановил его выполнение и потребовал немедленного выполнения своей директивы. Обстановка накалилась. Берлин выступил за систему, в которую вошли бы подготовительные торговые училища и двухуровневое продвинутое профессиональное обучение. Кох настаивал на том, что все это «несущественно». В конце концов, он был вынужден уступить. Даже принимая во внимание его программу, такую позицию было трудно отстаивать. Если одной из его основных задач было снять более богатый урожай, имело смысл готовить специалистов по сельскому хозяйству; если требовались ремесленники, нужно было обучать плотницкому и кузнечному делу. Единственное, на чем Кох настаивал до конца, это обеспечение минимально необходимой подготовки без каких-либо политических целей. Летом 1943 г. он все-таки разрешил подготовку местных специалистов по сельскому хозяйству, неохотно признав ее настоятельную необходимость. «На Украине ведущим немецким специалистам нужны обученные местные жители для выполнения основных задач. Проводившаяся до сих пор подготовка не соответствует немецким требованиям». Вскоре в районах, контролируемых военной администрацией, была введена сложная система обучения, которая полностью соответствовала системе, принятой в Германии. Каждый обучавшийся проходил три этапа в своей подготовке: ученика, помощника и мастера. После окончания каждого этапа обучения он должен был сдавать экзамены. Отступление немецких войск воспрепятствовало реализации этой системы обучения.
Буква и дух
Какой разговорный язык должен быть принят на Востоке? Поскольку большинство населения восточных территорий было невосприимчиво к онемечиванию, догматики утверждали, что эти люди не достойны изучать немецкий язык, а если они и овладеют им, то будут использовать только в политических целях. Прагматики, с другой стороны, настаивали, что проблемы общения с жителями восточных территорий будут значительно облегчены, если они будут понимать немецкий язык. Империалисты же старого склада заявили, что обучение немецкому языку откроет доступ «бурам[70] Востока» к передовой культуре и тем самым рейх выполнит свою миссию.
Гитлер намеревался свести все контакты между немцами и местными жителями к минимуму. Одной характерной чертой подобной политики отчуждения было распоряжение не поощрять намерения чиновников изучать русский или украинский языки. Отчасти это якобы основывалось на решении фюрера проводить каждые пять лет ротацию всех чиновников восточных оккупированных территорий. На практике приказ, если он и был когда-то изложен на бумаге, не был воспринят серьезно. Ведь все ведомства на оккупированных территориях заставляли своих сотрудников, по крайней мере на низовом уровне, изучать местные языки. С другой стороны, Гитлер высказал свое намерение позволить населению Востока научиться «читать и писать по-немецки», тут же оговорившись, что это могло быть разрешено «только в целях облегчить работу немецкой администрации».
Министерство Розенберга принимало произвольные решения, какой политики придерживаться в том или ином регионе. Введение немецкого языка определяла политическая конъюнктура. В Прибалтике немецкий язык изучали в русле проводимой там политики онемечивания. В Белоруссии было достаточно обучить немецкому языку наиболее «надежных граждан» и тех, кто нуждался в нем по причине необходимости поддерживать официальные и торговые связи. На Кавказе была поставлена цель «поддержать все местные языки во всем их разнообразии», одновременно разрешая тем, кто хотел, изучать немецкий язык. Наконец, на Украине для достижения самой важной задачи, искоренения русского влияния, необходимо было поощрять изучение украинского языка. Вот почему так и не возникло потребности в немецком языке как языке всей нации. Тем не менее все чиновники и преподаватели высших учебных заведений, а также видные общественные деятели должны были знать немецкий язык. План, выработанный министерством восточных территорий, ставил цели для каждой «сатрапии» на Востоке. Однако считалось, что великороссы вообще не должны были учить немецкий язык.
Немецкий язык был в большом ходу в Прибалтике. Здесь не было конфликта между сторонниками программы германизации, политики «разделяй и властвуй» и приверженцами культуртрегерства. Вполне естественно, что усилия по обучению немецкому языку местного населения были предприняты в областях под управлением военной администрации. Ее представители на собственном горьком опыте общения с местными жителями убедились в необходимости знания ими немецкого языка. Однако на Украине Кох продолжал утверждать, что существуют более насущные повседневные задачи, не столь спорные в политическом отношении, и что знание местными жителями немецкого языка будет означать появление непредвиденных рисков для оккупационной администрации. Поэтому он отдал распоряжение в феврале 1942 г. отменить в начальных школах для местного населения преподавание немецкого языка. Планы Розенберга снова удивительным образом были откорректированы. В Великороссии, где он намеревался запретить изучение немецкого языка, его преподавали; на Украине, где, как он считал, его изучение было необходимо, этот предмет был отменен.
Еще одним камнем преткновения в нацистских кругах был вопрос использования немецкого алфавита. Введение латинского (или немецкого) алфавита в восточнославянские языки было давним намерением различных групп деятелей, включая русских. Эта идея время от времени возникала и обсуждалась. Однако предложение резкой замены кириллического алфавита в русском, украинском и белорусском языках на латиницу было фантастическим и непрактичным.
Гитлер и Борман проявили наивную непоследовательность, отстаивая подобный план, который был призван подчеркнуть коренное и существенное различие, выраженное в символах, между Западом и Востоком. Объясняли это так: это было бы то же самое, как если бы население «немного» соприкоснулось с немецким языком. «В противном случае каждый абориген может увильнуть от выполнения немецкой директивы, просто заявив, что он не понимает ее». Смешно было полагать, что использование немецких букв в местных языках поможет пониманию приказов, отданных на немецком языке, а именно такой аргумент и приводился.
Весь план был из области фантазий и отличался «радикальностью». Несмотря на то что кафедра славянских языков Берлинского университета возражала под надуманным предлогом, что использование латинского алфавита будет способствовать распространению панславизма и католицизма, Борман включил план в директиву Розенберга в июле 1942 г. В своем ответе министр сообщил, что Кубе уже получил приказ. Что касается Украины, Розенберг тормозил принятие столь «революционного» для местного населения распоряжения. Он заявил, что «в принципе» подобный план предусматривался, но «чрезвычайно сложно его там реализовать». Как обычно, Кох принял сторону Гитлера и Бормана. Он неоднократно возражал против печатания украинских учебников с использованием «русского» алфавита, когда, как он выразился, «отмена кириллицы уже чувствуется в воздухе». Вскоре он с гордостью поставил себе в заслугу предстоящую реформу, обвинив в затягивании ее реализации (и не без основания) министерство Розенберга. В марте 1943 г. Кох обвинил Розенберга в том, что он, в нарушение приказа Гитлера, печатает книги на кириллице, «несмотря на то что введение латинского шрифта дело ближайшего будущего». Лицемерно ссылаясь на то, что в результате этого «ширятся конфликты и углубляются противоречия между украинцами и московитами», Кох удачно воспользовался аргументами Розенберга. Министр потерпел поражение в его же собственной игре.
Больше упоминаний об этом деле слышно не было, так как у Коха появились новые требующие решения проблемы. Однако предложенная «реформа» так и останется памятником далеким от реальности планам нацистской элиты.
Изобразительное искусство и примитивные искусства
Литературе и искусству во время войны уделялось мало внимания в дискуссиях и директивах. У Берлина были более важные проблемы, чем русские живопись и балет. Однако были понятны две вещи: необходимо использовать искусство не только для выражения народных эмоций, но и как средство пропаганды германской идеологии. Гитлер приказал резко ограничить сферу местной культурной деятельности, запретив ее участникам касаться каких-либо политических тем. Если он и разрешил занятия музыкой и танцами, то только вследствие их полной аполитичности и возможности дать выход накопившимся чувствам в неагрессивной форме. Розенберг высказывал подобные мысли, что «нет возражений против исполнения местных народных песен и танцев в национальных костюмах по случаю различных праздников. Эти формы культурного самовыражения будут служить целям развлечения и предохранительным клапаном для спускания пара в условиях тяжелой повседневной жизни».
В то время как эти культурные формы постепенно лишатся своего национального содержания и будут оставлены сами себе, другие культурные средства выражения, такие как декламация, будут исполнять роль политического агитатора. Под эгидой министерства по делам восточных оккупированных территорий был создан специальный отдел искусства и литературы. Службы армейской пропаганды, а позднее отделы министерства пропаганды, хотя и немногочисленные, действовали на оккупированных восточных территориях. Их целью было вести антисоветскую пропаганду и прививать пронемецкие чувства с помощью листовок, плакатов, газет, театральных пьес и фильмов.
Те виды искусства, которые с трудом могли служить целям пропаганды, такие как поэзия и художественная литература (за небольшим исключением), игнорировались. Случайно или нет, но предсказание Гитлера совпало с повседневной практикой. «Будет вполне достаточно радио для сообщения необходимой для жителей Востока информации. Музыку они могут слушать, сколько захотят. Они могут слушать, как вода течет из крана… Однако им нельзя разрешать заниматься умственным трудом и читать какую-либо печатную продукцию». В то время как полностью прекратилась любая научная деятельность и зачахло искусство, в областях, захваченных немцами, буквально изливался поток пропаганды, примитивной и отталкивающей. В ней отсутствовали позитивные призывы, шел только поиск козлов отпущения, и все больше увеличивалась пропасть между суровой реальностью и далеким от нее воображаемым и якобы идеальным миром, в который Германия приглашает всех войти, и эту великую идею вряд ли можно было осуществить только с помощью лозунгов.
Упорное следование, несмотря на все неудачи, поставленным долгосрочным целям культурной политики нацистов не способствовало завоеванию симпатии населения. Хотя советские граждане на оккупированных территориях понятия не имели о тех законах, что превращали их в культурных кастратов, они могли наблюдать безразличное и презрительное отношение со стороны немцев к тем областям культурной и общественной жизни, которые люди здесь особенно ценили. Возможно, в гораздо большей степени, чем в иных областях, «свершения» в сфере медицины, искусства и литературы воспринимались, особенно интеллигенцией, как отличительный признак подлинного прогресса и как часть неоспоримых прав человека. Отступление советских войск повлекло за собой полное прекращение культурной жизни и общественных связей. Для населения, привыкшего удовлетворять свои потребности в области культуры, образования и информации, как бы она ни была искажена, новое положение означало, что неизбежно наступит осознание общего ухудшения положения и возникнет потребность в информации. Несмотря на то что культурная политика нацистов была нацелена на все слои общества, именно интеллигенция, лишившаяся материальной и моральной базы в результате немецкой оккупации, особенно остро реагировала на нее.
Если вначале людей занимали более насущные вопросы, то очень скоро проявилось явное разочарование. Позднее немцы сообщали об этом так: «На начальном этапе оккупации, когда необходимо было решать много важных задач, населению объясняли нежелание заниматься вопросами общественного образования чисто военными проблемами. Позднее, когда [мы] отказались открывать общеобразовательные школы, население стало искать причины подобных действий и начинало сравнивать с более благоприятными условиями при большевиках, поскольку советская власть обращала особое внимание на образование и обеспечивала широкий доступ к нему с целью распространения и укоренения своего учения». Сравнение было явно не в пользу немцев.
Для интеллигенции характерен особый образ поведения и свои ценности, которые способствовали тому, что ее часто использовали в антисоветском движении. Поддержка таких интеллигентов играла особую роль в формировании новых национальных руководящих кадров и отринувшей идею коммунизма элиты в области науки и культуры. Однако именно появление такого социального слоя вызывало опасение в Берлине. Боязнь выпестовать собственного врага не давала Германии решимости поддержать наиболее активных врагов большевизма. Это оттолкнуло тех, кто готов был поддержать «новый порядок» в качестве лучшего устройства общества. Поражение рейха было результатом его собственных действий.