СС: от страха к отчаянию
Германия на перепутье
Драма, начавшаяся с победоносного наступления в июне 1941 г., обернулась против ее творцов. Военные неудачи вызвали цепную реакцию внутри Германии, которая привела к усилению концентрации власти в руках партии и СС и к провозглашению «тотальной войны» в качестве отчаянной попытки преодолеть острую нехватку людских и материальных ресурсов.
К 1943 г. закончилось длительное противостояние между Гитлером и военным руководством. Политические догматики и дилетанты-военные победили профессионалов. Отныне фюреру было некого винить за продолжавшиеся поражения, кроме самого себя. Очевидно не сумев понять суть объективных трудностей ситуации, он настаивал на удержании каждого квадратного метра советской земли. Между тем западные союзники активизировали свои операции – стратегические бомбардировки рейха, разгром Африканского корпуса, а затем и вторжение в Италию. Дуче был свергнут, и новый итальянский режим заключил мир с Западом. По всей Европе подпольные движения и движения Сопротивления действовали на нервы терявшему силы вермахту.
Весной 1943 г. Гитлер снова отдал приказ на крупное наступление на Востоке. После многомесячной задержки немецкие войска немного продвинулись вперед, тут же утратив завоеванное, и советские войска быстро перешли в контрнаступление. Орел, Харьков, Смоленск и Донбасс вскоре снова оказались в руках Советов. Даже зима не остановила наступающую Красную армию; к концу 1943 г. немцы оставили Киев, Житомир[94] и Днепропетровск. Гитлер судорожно перетасовывал армейские корпуса и фельдмаршалов, но безрезультатно.
В то время как был мобилизован каждый последний резерв, немецкий бюрократический аппарат все более охватывали сомнения и усталость от войны. В этот период произошел всплеск двух различных, но имевших одну причину явлений в рейхе: антигитлеровского движения и пропаганды сепаратного мира. Ни одна из этих групп не была однородной или отчетливо выраженной. Сопротивление включало в себя давних антифашистов, а также разочаровавшихся прошлогодних фанатиков, которые теперь винили за проигранную войну самого Гитлера. Сторонников сепаратного мира можно было найти и на вершине нацистской пирамиды, и среди тех, кто выступал против режима. По мере продолжения войны обе группы привлекали все больше и больше сторонников. Среди ведущих нацистских сторонников сепаратного мира, по-видимому, первым и наиболее решительным являлся Геббельс, а Риббентроп при случае мечтательно вспоминал о своих поездках в Москву в 1939 г. Из Италии поступало множество предложений о мирных переговорах. Любопытно, что большинство таких дискуссий в нацистских структурах касалось мира с Россией. Антигитлеровское сопротивление разделилось, причем некоторые военные (Бек), а также гражданские лица (Хассель, Гизевиус, Гарделер) ориентировались на Запад, однако другие стремились к modus vivendi – временному соглашению или даже блоку с Москвой. Хотя деятельность последней группы, возможно, в некоторых послевоенных отчетах и преувеличивалась, она существовала, процветая на сочетании геополитических и антидемократических традиций, а также на реакции на заявленную Западом «безоговорочную капитуляцию» и формирования национального комитета «Свободная Германия» в России. С другой стороны, частое утверждение о том, что Шуленбург был готов лично поехать в Москву на переговоры, вряд ли можно воспринимать всерьез, пока тому не будут представлены более веские доказательства. Точно так же зачисление Штауффенберга в «просоветские» личности выглядит необоснованным. Однако, как считает Уилер-Беннетт, «отнюдь не симпатизируя коммунизму или авторитарной России, фон Штауффенберг имел, по сути, «восточную» ориентацию, и перед ним сияло во всем великолепии видение Германии и России, освобожденных от деспотизма, свободных и объединенных» – и, по-видимому, способных совместными усилиями управлять континентом.
В ходе же боевых действий всякое подобие «политики» было отброшено, поскольку отступающие войска жгли, грабили и часто бесчинствовали с благословения своих начальников или без него. Теперь, когда на Востоке было нечего выигрывать, все запреты исчезли. Безжалостные усилия любыми средствами остановить Красную армию включали в себя проведение – в самую последнюю минуту – мобилизации и эвакуации местной рабочей силы, особенно трудоспособной молодежи.
В 1943 г. в Белоруссии было создано «молодежное движение» как символическая уступка требованиям местного населения к организованному самовыражению. Под руководством офицера гитлерюгенда Зигфрида Никеля оно энергично набирало волонтеров из числа местной молодежи для обучения в рейхе. Около 10 тысяч юношей и девушек в возрасте от 14 до 18 лет уехали в Германию работать, в основном на оружейные заводы. Этот первый этап был в основном добровольным и оставался источником гордости его инициаторов, которые утверждали, что их идея заключалась в том, чтобы «дать этим молодым людям техническую подготовку, дабы привлечь их на нашу сторону и заставить почувствовать благодарность за это, тем самым объединив их интересы с нашими».
Когда к весне 1944 г. этих мер оказалось недостаточно, чтобы компенсировать нехватку рабочей силы, армии пришла в голову новая идея, лучше всего описанная в официальном отчете на имя Бройтигама: «Некоторое время назад 18-я армия (в группе армий «Север») приступила к формированию русских мужских подразделений трудовой повинности и русских подразделений трудовой повинности для женщин… а) чтобы препятствовать политическому и моральному упущению молодежи; б) чтобы удерживать молодежь от вступления в партизанские отряды; в) чтобы не допускать ее попадания в руки врага во время отступления; г) чтобы иметь в нашем распоряжении хорошо организованные трудовые отряды, учитывая острую нехватку рабочей силы… Они используются главным образом на рытье траншей, строительстве дорог и в службах снабжения… 18-я армия предлагает, чтобы все войска Восточного фронта формировали русские подразделения трудовой повинности».
На самом деле такие «трудовые подразделения» формировались медленно, несистематично, а иногда и неохотно. Нужны были новые методы и стимулы. 4 марта 1944 г. Никелю было приказано вербовать молодых людей в возрасте от 15 до 20 лет для прохождения службы в военизированных подразделениях в Германии. Вскоре стало ясно, что он планировал – в случае необходимости и ради выполнения своей миссии – использовать силу. Обвинив министерство оккупированных восточных территорий (которому подчинялся Никель) в промедлении, С С высказали мнение, что операция «развивалась в своих политических аспектах столь неблагоприятно, что репутация министерства оккупированных восточных территорий оказалась на волосок от самой серьезной угрозы». Когда министерство подписало договор с СС и люфтваффе (которые должны были принять большую часть молодых людей в качестве «вспомогательных сил»), Бергер пригрозил, что «Никель в буквальном смысле слова отвечает своей головой за беспрепятственное выполнение данной задачи». СС диктовали министерству восточных территорий, и оно подчинялось.
И все равно этого оказалось недостаточно. Явный прагматизм тех, кто несколько месяцев назад выступал за «политическую войну» (и вновь настаивал на этом несколько месяцев спустя), хорошо проиллюстрирован их обращением вспять. Как только дело было проиграно и территорию следовало оставить, терялся весь смысл «смягчения» политики. Даже фельдмаршал Клюге требовал более суровых мер. Сейчас проводилась операция Heuaktion – безумная попытка любыми способами вывезти в Германию подростков. Похоже, поначалу Розенберг пытался уклониться от одобрения проекта. Он отлично осознавал опасность обвинения в «похищении», под которую он мог подставить себя. Но СС настаивали, и, когда Бергер нажал еще раз, министр оккупированных восточных территорий сдался. Никелю было поручено продолжать операцию. Если бы Розенберг упорствовал в своем первоначальном отказе, то у СС имелся на то приказ действовать без его согласия: министерство восточных территорий превратилось в фикцию.
ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ
Любопытно, что в Германии самые настойчивые возражения против Heuaktion[95] поступили из комиссариата по рабочей силе Заукеля. Его враждебность проистекала не из неприятия насильственного перемещения, а из страха, что проект Никеля станет конкурентом в те последние дни, когда сам Заукель мог еще прибрать к рукам советских людей. Тем не менее эти, как и предыдущие, возражения Розенберга были отвергнуты. Операция стала вехой сиюминутной «целесообразности», на которую согласилось министерство восточных территорий в нарушение всех исповедуемых им же принципов. Наступление советских войск было столь стремительным, что в рамках этой программы на самом деле было вывезено только около 20 тысяч молодых людей, и сама операция потерпела крах только из-за стремительности советского освобождения.
К весне 1944 г. была снята блокада Ленинграда, и группа армий «Север» отступила в Прибалтику; на юге борьба за Крым [8 апреля – 12 мая 1944 г.] закончилась очередным немецким поражением; а 22 июня, в третью годовщину вторжения, новое советское наступление положило начало быстрому освобождению от оккупации Белоруссии. Вермахт терял свою последнюю точку опоры на советской земле. 6 июня западные союзники высадились в Нормандии, а 20 июля, перед лицом катастрофы, немецкая оппозиция организовала неудачное покушение на Гитлера. Чудесным образом фюрер уцелел, и эта попытка привела к безжалостному уничтожению всего сопротивления, активного и пассивного, и к полному триумфу СС и партии над профессиональными военными, дипломатами и государственными служащими – не нацистами. Широко распространенный тезис, согласно которому заговорщики надеялись привлечь Osttruppen на свою сторону в том случае, если заговор 20 июля спровоцировал бы гражданскую войну, должен быть сброшен со счетов, как не соответствующий действительности. Как указывалось ранее, это правда, что группа сторонников «политической войны» в значительной степени пересекалась с внутренним немецким сопротивлением. Херварт, друг Штауффенберга, за неделю до 20 июля предупредил Кёстринга, но старый генерал ответил: «Мы, немцы, не умеем совершать революции». По словам очевидца, «использование 20 июля 1944 г. восточных войск не предполагалось. Я помню обсуждение этого вопроса. Но мы решили, что: 1) этим делом следовало заниматься самим немцам; 2) многие восточные войска не были ни достаточно опытными, ни достаточно антигитлеровскими, чтобы понять, какого рода переворот мы затевали. Если бы он удался, то впоследствии они бы все поняли, но учитывать их использование при составлении планов было нельзя». Бывший чиновник отдела пропаганды вермахта утверждает, что использование Osttruppen вовсе не рассматривалось. Однако существовал «мост» от отдела пропаганды вермахта через Рённе и Фрейтаг-Лорингофена до Штауффенберга. Один ответственный офицер СС утверждает: «После 20 июля я спрашивал у следователей, поднимался ли восточный вопрос. Мне сказали, что он никогда не всплывал».
Вторжение [западных союзников], отступление [немецких войск на глубину до 600 км под ударами советских войск] и мятеж уложились в несколько коротких недель. До конца июля стали очевидны четыре факта: победа союзников была гарантирована; советская земля фактически очищена от захватчиков; в рушащемся рейхе победу одержали СС; восточная политика вступила в свою заключительную, посмертную стадию.
Как солома на ветру
К 1944 г. империя Гиммлера стала самой могущественной фракцией рейха. Полиция, гестапо, служба безопасности, концлагеря, боевые формирования СС, службы разведки, оружие возмездия, а позднее и армия резерва и лагеря для военнопленных одни за другими оказывались в загребущих руках жадного до власти рейхсфюрера СС. Если бы дело дошло до противостояния, даже хитрый Борман не смог бы составить ему эффективную конкуренцию.
На протяжении всей войны СС были самым решительным сторонником экстремальных действий на Востоке. Можно сослаться на мнение Гиммлера о растущем спросе – по мере того как экспансия на Восток достигала своего пика – на политическую войну, выраженном в частном порядке Шелленбергу и Науману, двум своим близким помощникам.
«Русским никогда не следует обещать национальное государство. Мы бы тогда приняли на себя слишком много долговых обязательств, как это делают некоторые круги вермахта, и в один прекрасный день за них пришлось бы расплачиваться. На вопросы о политическом будущем своей родины – если русские поднимут их – можно отвечать только в том смысле, что руководство абсолютно точно воздаст по справедливости (Gerechtigkeit widerfahren lassen zvird) всем нациям в по-новому организованной Европе… и что пока русский народ освобождается от большевизма ценою крови немецкого солдата; более того, для [русского] крестьянина даже нынешнее состояние дел является существенным улучшением по сравнению с прошлым…»
Год спустя, в октябре 1943 г., Гиммлер произнес две программные речи – 4 октября перед группой старших офицеров СС в Позене (Познани) и 14 октября перед другой группой офицеров в Бад-Шахене. Оба выступления подтвердили, что, по крайней мере на первый взгляд, он не изменил свою позицию ни на йоту.
В долгосрочной перспективе, заявил он, жители Востока «не были способны обеспечить дальнейшее развитие культуры». Отдельные лидеры являются исключительными феноменами, «вызванными удачным кровосмешением – разумеется, неудачным для нас, европейцев…». На самом деле славянин был «необузданным зверем, который мог мучить и причинять другим людям такую боль, какую и дьявол не мог себе вообразить». Отсюда железное подтверждение тезиса «низшей расы»: «Нам следует заречься от притворного товарищества, ненужного милосердия, фальшивой мягкости и ложных оправданий для самих себя». Очевидно, что «в этой войне лучше погибнуть русскому, чем немцу». Только в этом отношении тезис 1941 г. был изменен под давлением обстоятельств: использование русских на стороне немцев было оправдано, если они обеспечивали рейх пушечным мясом и рабочей силой. А относительно условий их работы было сказано следующее: «Как обстоят дела у русских или чехов, мне совершенно безразлично… Живут ли эти народы в достатке или умирают от голода, интересует меня только в той мере, в какой они нужны нам в качестве рабов для нашей культуры. Упадут ли замертво от истощения 10 тысяч русских самок во время рытья противотанкового рва, интересует меня только до тех пор, пока противотанковый ров не закончен на благо Германии».
Взгляд Гиммлера на будущее также с начала войны не изменился: «В конце войны… мы станем единственной решающей силой в Европе… и отодвинем границы германского мира на восток на 500 километров».
Именно движение Власова привлекло особое внимание Гиммлера – любопытно, что как раз в тот момент, когда оно, казалось, уже умерло и похоронено.
«На этого генерала Власова, – заметил Гиммлер, – возлагались большие надежды. Надежда оказалась не столь обоснованной, как предполагали некоторые… Герр Власов – и это ничуть меня не удивило – занимался пропагандой и читал нам, немцам, свои нелепые лекции… Герр Власов со всей своей русской надменностью принялся рассказывать нам сказки. Он говорил: «Германии еще никогда не удавалось победить Россию. Россию могут победить только русские». Понимаете ли вы, господа, что это высказывание представляет собой смертельную опасность для народа и армии Германии».
«Политики» не вызывали у Гиммлера ничего, кроме насмешек и презрения: «Они создали бы освободительную армию под командованием генерала Власова… Дайте этому Власову 500 тысяч или миллион русских, – говорили они, – хорошо вооружите их, дайте им немецкую подготовку, и тогда этот Власов будет так добр, что пойдет против русских и перебьет их за нас!»
Подобное отношение было «опасно» для немецкой чести и немецкого морального духа. В качестве иллюстрации Гиммлер привел конкретный пример того, как Власов читал лекции в присутствии немецких офицеров.
«У его ног сидели изумленные члены немецкого руководства – широко раскрыв рты и распустив сопли, – пораженные тем, что мог сделать такой большевик… Вот что сказал герр Власов: «Какой позор, что немцы так относятся к русскому народу. Мы, русские, отменили порку несколько десятилетий назад. (Разумеется, отменили. Вместо этого они расстреливают…) Вы, немцы, заново ввели порку и, как это ни прискорбно, уподобились варварам!» Всем зрителям стыдно. Через несколько минут этот человек расскажет, что собой представляет русский национальный характер, – вам следует воззвать к этой национальной душе… И никто не протестует».
Очевидно, Гиммлер не видел пользы в этих аспектах «власовского аттракциона». Тем не менее он позволил бы движению Власова функционировать исключительно в пропагандистских целях: «Я бы не возражал против того, чтобы герр Власов, как и любой другой славянский субъект в форме российского генерала, работал с нами ради пропаганды против русских… Но вместо того чтобы вести умную пропаганду, направленную на деморализацию русской армии, эта пропаганда, из-за череды ошибок и заблуждений, отчасти обернулась против нас самих и ослабила возможности и волю к сопротивлению в наших рядах».
Фактически Гиммлер сохранил свою фундаментальную точку зрения на «низшую расу», доведенную до нужного состояния готовностью использовать коллаборационистов как «материал», а не как доверенных партнеров. Он шел по стопам фюрера, и его главные помощники, Бергер, Кальтенбруннер, Шелленберг и Олендорф, разделяли его мнение – по крайней мере формально.
Тем не менее в 1944 г. СС сделали резкий политический поворот, столь же неожиданный, сколь и невероятный. Тому имелось множество непростых причин.
Нет никаких доказательств тому, что старая инициативная группа, близкая к пропаганде вермахта, – зачинатели первого власовского предприятия в 1942–1943 гг., – сознательно исследовала все возможные каналы деятельности и обнаружила, что единственными неопробованными остались только СС. Напротив, Штрик-Штрикфельдт являлся злейшим врагом СС; Гелен и Вагнер были их активными противниками; более того, как утверждает Гроте, «перемещение деятельности Власова от отдела пропаганды вермахта к СС нами не планировалось и заранее не продумывалось». Тем не менее в структуре СС возник небольшой круг «приверженцев Власова». Даже в СД – службе безопасности Гиммлера – имелись отдельные офицеры, чьи взгляды на Россию были никоим образом несовместимы с официальной линией. Несколько таких офицеров начали неформально обсуждать восточную политику. За ужином или бокалом пива в пивной в Ваннзе – пригороде Берлина – они осторожно изучали перспективы новой «политической» деятельности. Никто из них не играл никакой роли в выработке политики, но за кулисами они смогли оказать ощутимое давление. Большинство из них были прибалтийскими немцами. Как и две другие конфликтующие школы «экспертов по России» – Розенберг и Лейббрандт в одном лагере и Хильгер и Кёстринг в другом, – эти люди провели свою молодость в русских школах среди русской культуры.
Для большинства членов этого маленького круга целью деятельности являлась исключительно помощь рейху. Только у одного или двух было видение самостоятельного русского движения, действующего во имя лучшего будущего. Эсэсовский эквивалент группы «Свободная Россия» – ничтожно малый, учитывая обширный штат СС, – слишком хорошо понимал, что, с учетом предыдущих неудач, политическая цель проекта в целом должна быть скрыта. На поддержку ни одного из других центров власти в Берлине рассчитывать не представлялось возможным. В самих СС Гиммлер только что подтвердил официальную линию. Могущественное гестапо неизменно выступало против всех «русских экспериментов». Подстрекаемое своими агентами из эмигрантов-монархистов, гестапо раз и навсегда наложило на Власова и его движение табу и объявило тайными коммунистами. Более того, оно утверждало, что имеет доказательства усиления антинемецких настроений среди заключенных и «остарбайтеров» внутри рейха. Предоставление Власову большей свободы действий, утверждало гестапо, только увеличило бы их требования перемен. Наконец, оно заподозрило некоторых близких к Власову русских в поиске контактов с англичанами.
Забота о лояльности миллионов советских граждан в рейхе оказалась обоюдоострым мечом. Если гестапо утверждало, что их потенциальное недовольство представляет из себя опасную питательную почву для любого политического движения, с которым они могут быть отождествлены, то можно также настаивать на том, что прогерманское «освободительное движение» (хоть и фиктивное), напротив, укрепит лояльность военнопленных и рабочих. И действительно, со временем это оказалось одним из соображений, которое заставило руководство СС изменить свой курс. «Политики» от СС, зная о враждебности гестапо, решили действовать через собственные контакты в СС и СД. Не играя в конечном счете решающей роли, они, однако, помогли облечь свое мнение в определенную форму и исподволь повлиять на других.
Имелись и другие намеки на грядущее изменение политики СС. Тактика нового генерального комиссара СС Белоруссии фон Готтберга в поддержку крайних белорусских националистов заключалась в принятии политической ориентации, независимо от ее обоснованности и результатов. Отдельные офицеры СС, назначенные в другие министерства, такие как Петер Клейст, советник министра в министерстве восточных территорий, в течение некоторого времени выступали за использование политических механизмов ради обретения народной поддержки на Востоке. Разрозненным и незначительным на фоне айнзацгрупп и брошюр о «низшей расе», концлагерей и рейдов устрашения, им тем не менее удалось приобрести себе новообращенных сторонников. Таким образом, несмотря на все неудачи, у журналистов сложились те же ассоциации с СС, что и у Двингера. Кроме того, некоторые молодые офицеры в Haupt Amt – главном управлении СС – прониклись идеей общеевропейских СС и, по сути, довели ее до «приема» в них русских в качестве предполагаемых членов. Другие должностные лица СС, как это будет видно, являлись известными сторонниками линии Розенберга; такими же были некоторые из офицеров СС и СД в Галиции. Однако, в полной аналогии с ситуацией в армии, самым мощным фактором в изменении тактики СС стали не проницательность и не убежденность, а вполне осязаемое свидетельство помощи в войне – а именно создание восточных формирований войск СС.
Восточные войска СС
В ходе войны войска СС – «военное щупальце осьминога Гиммлера» – разрослись с горстки вооруженных формирований до двенадцати дивизий в 1943 г. и почти тридцати в конце 1944 г. Из-за нехватки людских ресурсов им пришлось снизить свои первоначальные стандарты «расовой чистоты», призванные сделать их элитой вооруженных сил Германии. Начиная с 1942 г., с полного одобрения Гиммлера, СС создали фламандские, датские, голландские и другие «германоязычные» подразделения; вскоре после этого разрешение на ношение униформы СС получили такие «негерманские» группы, как валлоны. Шаг за шагом правила смягчались, пока в конце войны СС не включили в свой состав латышские, украинские, казачьи, узбекские, эстонские, белорусские, польские, боснийские, арабские и индийские формирования. Снобизм «расовой чистоты» уступил место жажде людских ресурсов, возникшей из чувства соперничества с ослабевающим вермахтом и стремления к власти внутри нацистской элиты. Кроме того, как в 4-м управлении (Amt IV, гестапо), так и в 6-м управлении (Amt VI, служба внешней разведки) главного управления имперской безопасности рейха (РСХА) работали восточные сотрудники. В частности, 6-е управление РСХА занималось диверсионной операцией «Цеппелин» за советской линией фронта.
Первыми на Востоке в подобную экспансию были вовлечены прибалтийские народы. В то время как Литва оказалась в значительной степени списанной со счетов – нацисты решили, что литовцы неугодный и стоящий ниже в расовом отношений народ, – Латвия и Эстония представляли собой неиспользованный источник пополнения войск. Когда в мае 1942 г. Гиммлеру представили предложение, он только поморщился: «Формирование соединений СС, состоящих из эстонцев, латышей или даже литовцев, безусловно, заманчиво; однако это чревато очень серьезными последствиями». Тем не менее несколько месяцев спустя начался набор в латышские и эстонские «добровольческие бригады», а в 1943 г. они были преобразованы в полноценные бригады и дивизии СС общей численностью более 30 тысяч человек. В свою очередь, СС способствовали продвижению видных местных коллаборационистов; Рудольф Бангерскис, бывший командир дивизии у Колчака в Сибири и бывший военный министр Латвии в 1927 г., стал группенфюрером, генерал-лейтенантом войск СС и главным инспектором латышских СС. Именно потребность в балтийских людских ресурсах заставила СС сделать свой первый откровенно «политический» шаг на Востоке: во второй половине 1943 г. Гиммлер поддержал движение за латвийскую и эстонскую автономии. Здесь произошел важный прецедент для последующего отступления СС от своей тактики «низшей расы»: военное сотрудничество породило некоторое политическое послабление.
Как говорится, аппетит приходит во время еды. Далее появились украинские формирования СС. Здесь дела обстояли сложнее в том смысле, что немецкая политика, проводившаяся исключительно Эрихом Кохом, сорвала все усилия по созданию украинских вооруженных сил «под таким названием», и к 1943 г. украинские партизаны-националисты в рейхскомиссариате Украины были в значительной степени настроены против немцев. Можно назвать удачным совпадением то, что на другой контролируемой Германией территории Украины, в Галиции, которая и раньше являлась оплотом прогерманских и националистических настроений, губернатор, бригадефюрер СС Отто Вахтер, а также ряд других должностных лиц СС в его штате придерживались линии, близкой к позиции Розенберга. В то же время коллаборационистский украинский комитет в Кракове под руководством профессора Владимира Кубийовича учредил «военную секцию», которая стремилась повлиять на власть в пользу создания украинского легиона или корпуса для борьбы на стороне немцев. К концу 1942 г. идея создания галицкого соединения СС получила поддержку, а через несколько месяцев стала реальностью.
В марте 1943 г. Готтлоб Бергер, при поддержке Менде и Кинкелина в министерстве восточных территорий, получил одобрение Гиммлером плана Вахтера по набору 3500 украинцев для формирования, которое первоначально называлось полицейским полком «Галичина». В конце апреля во Львове состоялось торжественное открытие призывной кампании; в декларации приветствовалось участие галичан в военных действиях. Переименованная в дивизию СС «Галичина» (официально 14-я добровольческая пехотная дивизия войск СС), она привлекла много новобранцев; в нее добровольно записалось почти 100 тысяч человек, из которых было принято менее 30 тысяч. Гиммлер, видимо впечатленный, согласился предоставить дивизии то же оружие и снаряжение, что и немецким войскам.
Латышские и эстонские эсэсовцы считались со временем «германизируемыми», галичане же, как славяне, нет. Что же тогда привело к созданию галицких СС? Одобрение Берлина отчасти объяснялось убежденностью львовского персонала СС и СД и поддержкой сотрудников Розенберга. Более весомым аргументом стала нехватка пополнения из «германо-язычных» эсэсовцев; если следовало снижать планку и дальше, то Галиция могла претендовать на особый статус: здесь находилась область, которая во время Первой мировой войны, в правление Габсбургов, снабжала центральные державы войсками. Гиммлер запретил называть галицкую дивизию «украинской». А Борман использовал тот же аргумент в поддержку собственного негативного отношения: «Если успех рекрутской кампании СС среди галицийских русинов [вот так!] является фактическим доказательством возможности политического сотрудничества, то он [Борман] может лишь утверждать, что тут речь идет о бывшей австрийской Галиции, чья позиция не имеет ничего общего с русской Украиной».
Разрешая создание галицких СС, Гиммлер не намеревался идти на политические уступки. Они оставалась под немецким командованием, даже несмотря на то, что украинскому офицеру Дмитрию Палиеву присвоили звание полковника и назначили его дивизионным инспектором. Только весной 1944 г., когда появились первые признаки общей переориентации СС, Гиммлер заметил, что если дивизия проявит себя в боевых условиях, то в знак признания ее лояльности может быть поднят вопрос о политических правах. Но даже такое предложение, ничем не подкрепленное и расплывчатое, ознаменовало новый отход от прежней позиции. Действительно, уже в июне 1943 г. офицеры в Риге ссылались на прецедент дивизии СС «Галичина», призывая Берлин создать белорусский легион. В июле 1944 г., в отчаянной попытке Германии остановить советское наступление, галицкие СС были брошены в бой под Бродами на Западной Украине. Дивизия была уничтожена; из тех, кому удалось вырваться из окружения, некоторые вернулись к немцам и сформировали ядро нового украинского пехотного соединения СС[96], остальные присоединились к партизанам-сепаратистам, которые с двойственными чувствами смотрели на формирование галицких СС. В строго военном плане вклад 14-й дивизии СС оказался крайне незначительным.
Парадоксально, но создание украинских формирований СС, проникнутых явно антироссийскими настроениями, оказалось шагом к переоценке со стороны СС движения Власова, которое галицкие сепаратисты считали своим злейшим врагом среди эмиграции. Так было и с переходом в СС казачьих формирований генерал-лейтенанта фон Паннвица, явно стремившегося извлечь выгоду из растущей мощи СС. Важность этого сдвига заключалась в готовности СС принимать и поддерживать славянские воинские части, чего не могло произойти в 1941–1942 гг. Шаг за шагом баррикады сносились – когда русская бригада Каминского, белорусская [30-я] пехотная дивизия СС, а позднее еще одно русское формирование [29-я пехотная дивизия СС] были поглощены СС. Войска СС больше не являлись ни добровольческими формированиями, ни немецкой элитой.
Наиболее симптоматичным снижением требований к зачислению в СС стало принятие в них советских мусульман и тюркских войск. Наряду с продвижением великого муфтия Иерусалима и вербовкой боснийских мусульман произошло формирование «восточных тюркских СС» – шаг, который предполагал терпимое отношение к новому политическому мировоззрению в кругах СС. Его принятию способствовали разведывательные соображения и перспектива проведения операций в советских мусульманских районах. Другим аспектом оказалась личная позиция Гиммлера, которая в очередной раз совпала с позицией Гитлера. Вот что сказал рейхсфюрер вскоре после того, как Гитлер выразил свое доверие советским тюркам, а кавказским горцам предоставили незначительную автономию: «…что касается политических целей и пропаганды, то мы никогда не должны идти на поводу идей этого русского генерала [Власова], ибо если бы мы это сделали, то тем самым создавали бы новую российскую нацию, организованную с нашей собственной помощью. Но что мы можем предложить, так это независимость Кавказских республик и горцев, весьма достойный статус для казачьих государств на границах нашей будущей территории и, на мой взгляд, самое главное – создание свободного сибирского крестьянского государства…»
Здесь прозвучали намеки на представления Гиммлера о будущей «мобильной границе» и военных поселениях, о казачьих чаяниях насчет экспансии и неявное признание того, что Кавказ почему-то заслужил лучшую, менее дискриминационную судьбу.
Когда к концу 1943 г. был серьезно затронут проект тюркомусульманской дивизии, принцип «арийского членства» в СС был отброшен. 6-е управление РСХА (служба внешней разведки), по всей видимости, в течение некоторого времени доказывало, что такое соединение могло бы представлять особый разведывательный интерес, но у него не имелось средств для продвижения проекта. Теперь, когда Osttruppen ушли с Востока[97] – в основном из-за собственного вмешательства СС, – некоторые люди в РСХА и главном управлении СС (SSHA, SS Haupt Amt – ССХА) поняли, что вермахт управлял советскими мусульманами «крайне неумело» и позволил их преданности пойти на убыль. В качестве решения выступала руководимая СС дивизия, сформированная из советских военнопленных тюркского происхождения, включая 450-й батальон Туркестанского легиона, которым командовал старый знаток Китая Мейер-Мадер. Правда, сам Мадер запутался где-то во внутренних склоках СС, и к февралю 1944 г. ему пришлось защищаться от обвинений в умышленном торпедировании проекта. И все же сама идея тюркских войск СС выжила.
К маю 1944 г. Гиммлер согласился на расширение тюркского полка[98], который в то время действовал как антипартизанская часть в Белоруссии. В середине июля, ссылаясь на разрешение Гитлера на вербовку СС тех заключенных, в которых они нуждались для своих целей, рейхсфюрер санкционировал объединение всех «восточных тюркских» формирований – крымских и волжских татар, азербайджанцев и выходцев из Туркестана и Северного Кавказа. Официальное обоснование было простым: «Восточные тюрки (тюрко-татары) – самое мощное неславянское меньшинство в Советской России. Испокон веков они выступали против русской и большевистской идеологии по национальным, культурным, языковым и религиозным мотивам… Все восточные тюрки, которых смогут завербовать СС, будут собраны в восточнотюркский корпус. Это будет не тактическое подразделение, а всего лишь политико-пропагандистское формирование. Он никогда не будет использоваться как единое целое; точнее, его формирования – на полки и батальоны, созданные в соответствии с национальностью, по мере необходимости будут дислоцироваться отдельно друг от друга». Командиром этой восточно-тюркской воинской части СС стал авантюрист и эксцентричный австрийский офицер, который был обращен в ислам и принял имя Харун ар-Рашид. Бывший полковник турецкого Генерального штаба, он работал с Энвер-пашой; во время Второй мировой войны, прежде чем его перевели в мусульманское командование, он служил связным между РСХА и великим муфтием Иерусалима.
Это, по существу, являлось аналогом ранних планов армии для РОА и Восточного легиона. Точно так же, как и в случае с русскими, оказалось невозможным создавать военные формирования, не открывая при этом дверь для политических требований.
Специфическим аспектом восточно-тюркской воинской части являлась его отчетливо выраженная ориентация на пантюркизм. На этапе, когда СС захватывали все больше власти и людских ресурсов, они были готовы поддержать новую концепцию, которая имела по крайней мере то преимущество, что была еще не опробована и – что имело решающее значение из-за конфликта с министерством восточных территорий – противоречила национальной политике, проводимой Розенбергом и Менде.
Главным сторонником пантюркизма в СС стал доктор Райнер Ольцша – врач, интерес которого к Востоку был вызван профессиональным расследованием эпидемий и который впоследствии редактировал в соавторстве книгу о Туркестане. Идея разведывательных групп, действовавших глубоко в тылу врага, восхитила его и привела к тому, что он одобрил план некоторых татарских эмигрантов в Берлине по созданию единого тюрко-татарского государства «от Казани до Самарканда». Пантюркизм – идея, в частности возрожденная несколькими представителями самых малозначительных мусульманских национальностей, которые искали безопасности в численности [объединенных тюркских народов], – был подан СС как новый эксперимент, который «не мог причинить вреда» и помог бы сплотить большой и, предположительно, надежный сегмент дезертиров.
Этот тактический сдвиг может быть отчасти объяснен как шаг, направленный против Розенберга, а не как базовая переориентация СС. Нет никаких доказательств того, что Гиммлер или даже офицеры, которые руководили восточными формированиями СС, обратились в пантюркизм. Но есть и другое объяснение. Настойчивые требования министерства восточных территорий о разделении каждой этнической группы СССР на отдельные образования под правлением Германии сталкивались с раздражением со стороны некоторых других ведомств. В частности, офицеру СС это казалось запутанной, сложной и, по всей видимости, маловажной концепцией, которая требовала разбираться с «ордами» пререкающихся между собой эмигрантов, говорящих на разных языках и доказывающих собственную правоту. Насколько яснее и привлекательнее являлась выдвинутая геополитиками концепция «большого пространства» – широкомасштабный план, собирающий в огромное единое целое мелкие разобщенные остатки Советского Союза! Чтобы сделать идею более привлекательной, предполагаемая «тюркско-татарская» территория лежала непосредственно за пределами области, которую жаждал получить рейх. На данный момент поддержка такой схемы не предполагала никаких обязательств. Рассматриваемый в этом свете мусульманский эксперимент был даже совместим с одновременным смещением в сторону столь же лицемерной поддержки другой концепции «большого пространства» – движения Власова; оно также выступало против раздробления Советского Союза и тоже причисляло Гиммлера к оппонентам Розенберга.
СС дошли до того, что лишились собственной догмы. Один из лидеров перебежчиков вспоминает разговор с Райнером Ольцша в 1944 г., который мог бы стать эпитафией их переориентации: «Я спросил его: «Почему вам понадобилось столько времени, чтобы поумнеть?» Он ответил: «Мы оказались слабее, чем думали».
Секретное оружие
Выступления Гиммлера в октябре 1943 г. показали его озабоченность вопросом Власова; временами он говорил так, словно сам пытался убедить себя. Небольшие инциденты в последующие месяцы заставили его близких сотрудников задаться вопросом, не подвергал ли, в конце концов, рейхсфюрер сомнению некоторые предпосылки немецкой политики и не взвешивал ли он возможность альтернативной тактики.
Несколько случайных событий способствовали началу нового наступления «политиков». В начале весны 1944 г. Гиммлер попросил СД подготовить доклад с рекомендациями по немецкой политике в случае смерти Сталина. Провласовская группировка помогла составить меморандум, который (по словам одного из его авторов) показывал, «что современная немецкая восточная политика едва ли предполагала какую-либо возможность извлечения из подобной случайности политической выгоды ради преимуществ и облегчения в ведении боевых действий – пока не принято решение о фундаментальных переменах в нынешнем отношении к политической войне».
Одновременно Гиммлер попросил СД прикрепить к его штаб-квартире офицера, знающего русский язык и сведущего в советских делах. Этим человеком оказался Вальдемар фон Радецкий, временно переведенный в службу внешней разведки прибалтийский немец и друг оберштурмбаннфюре-ра Фридриха Бухардта, который занимался делами эмиграции в службе внутренней безопасности, то есть в 3-м управлении РСХА, внутренней СД (Amt III), и являлся убежденным сторонником движения Власова. Через Радецкого стало возможным снабжать Гиммлера различными донесениями, нацеленными на то, чтобы вызвать у последнего более благосклонное отношение к Власову. В одном из таких отчетов были обобщены допросы советских военнопленных с целью показать советскую озабоченность воздействием листовок Власова на Красную армию; идея заключалась в том, чтобы продемонстрировать, будто Москва видит во Власове опасность. В других докладах подчеркивалась высокая эффективность принудительного труда или деятельности восточных антипартизанских подразделений. Наконец, один из наиболее пространных меморандумов Радецкого Гиммлеру излагал следующие четыре пункта: 1) высокий моральный дух и лояльность среди восточных войск СС, Osttruppen («восточные войска») и Hiwis («хиви») могут быть сохранены только в том случае, если им предоставят более позитивные заверения о будущем; 2) немецкие усилия по подрыву советского боевого духа могут быть эффективны только тогда, когда будет составлена заслуживающая доверия политическая программа; 3) то же самое необходимо ради обеспечения высокой продуктивности труда «остарбайтеров»; 4) пока не предложена четкая политическая программа, миллионы советских военнопленных и рабочих в рейхе могут легко стать жертвой недовольства и беспорядков.
Таким образом, была подготовлена почва для появления конструктора новой политики СС Гюнтера д’Алкена. Сын рейнского купца и обязанный всем самому себе интеллектуал, он был редактором еженедельника СС Das Schwarze Korps – «Черный корпус», газеты, известной своим нацистским фанатизмом, а также периодическим пренебрежением ортодоксальностью. Во время войны д’Алкен возглавлял подразделение военных корреспондентов СС, которое неоднократно заслуживало похвалы Гиммлера. Его опыт на Востоке постепенно готовил д’Алкена к переоценке – если не ценностей, то хотя бы тактики. Однако поначалу Гиммлер напрягался, когда бы штандартенфюрер (д’Алкен) ни обращался к нему по этому вопросу.
«Я запрещаю раз и навсегда, – писал он д’Алкену в середине 1943 г., – чтобы СС имели хоть что-то общее с планами этого большевика Власова, выведенного на сцену вермахтом и недвусмысленно отвергнутого фюрером. Фюрер позволил вермахту заниматься с его помощью (движения Власова) пропагандой. Однако, к сожалению, мы в Германии не можем отделять пропаганду от наших собственных убеждений. Поэтому я запрещаю эту опасную игру с огнем».
Тем временем продолжалось постепенное обращение д’Алкена в сторонника лагеря политической войны, и в 1944 г. именно его воздействие на Гиммлера привело к тому, что игру с Власовым возродили именно СС.
Возможность смены тактики обуславливалась анализом снижения уровня дезертирства из Красной армии. В конце апреля 1944 г. Гиммлеру представили искусно обобщенные 4-м отделом пропаганды вермахта доказательства такого снижения. В течение первого года войны не велось никакой статистики, позволяющей отличить добровольных дезертиров от других военнопленных. Только во второй половине 1942 г. добровольное дезертирство привело на немецкие рубежи более 61 тысячи красноармейцев. Тем не менее в 1943 г. оказалось только 29 тысяч дезертиров (из них около 13 тысяч перешли в июле и августе в рамках операции «Серебряная линия»). В первые три месяца 1944 г. их число сократилось до 2200 человек. Именно с целью поощрения дезертирства под руководством д’Алкена должна была начаться новая операция СС под кодовым названием «Скорпион». Ее мишенью являлась только Красная армия; никаких обещаний русским, уже находившимся под властью Германии, никто не собирался давать. Однако после некоторых споров Гиммлер разрешил д’Алкену использовать в этом проекте членов группы Власова. Все это было экспериментом, и Гиммлер согласился на него отчасти для того, чтобы проверить эффективность подхода. Д’Алкен мог свободно использовать имя Власова или чье-либо еще. Как он позже вспоминал, Гиммлер объяснил эту уступку, заметив: «Разве кто-то заставляет нас выполнять обещания, которые мы даем?»
Д’Алкен убедился, что все лозунги, выдвинутые подлинным «русским освободительным движением», все еще были самыми действенными. Кажется, он также был убежден, что остался только один-единственный рычаг, который мог бы мобилизовать советских военнопленных, солдат и рабочих в рейхе: неограниченное использование генерала Власова и его комитета. Хотя его офицеры были лишены иллюзий и настроены скептически, переориентации д’Алкена – хотя бы в смысле тактики – было достаточно, чтобы побудить пропаганду вермахта попытаться еще раз предоставить некоторых из лучших помощников Власова для участия в операции «Скорпион», и среди них Жиленкова и Зыкова. К маю и июню 1944 г. полным ходом шло возрождение дела Власова, облаченного в пропаганду дезертирства. В ответ на докладную д’Алкена, в которой он обобщал планируемое им использование русских в пропаганде, особый подход к украинским партизанам-националистам и отдельное обращение, призванное спровоцировать дезертирство из Красной армии, Гиммлер сообщал д’Алкену 14 июня: «Также я согласен с планируемым вами использованием Жиленкова и Зыкова… Приступайте к операции как можно скорее».
И тут произошел драматический инцидент, который проливает любопытный свет на ситуацию внутри СС. Зыков «исчез» буквально накануне своего отъезда на Восточный фронт, где должен был участвовать в операции «Скорпион». Широко обсуждавшаяся загадка – его похищение было, похоже, совершено двумя низовыми агентами гестапо, возможно действовавшими по распоряжению тех, кто считал Зыкова «марксистом», евреем и опасным «мозговым центром» Власова. В то время как одна рука СС поощряла использование таких людей, другая рука захватывала и убивала их. Несколько бывших немецких должностных лиц утверждают, что гестапо заявляло, будто у него нет никаких зацепок, хотя и подозревало НКВД. Другие настаивают на том, что шефа гестапо Мюллера хотя бы косвенно проинформировали о похищении и последующей ликвидации Зыкова.
Операция «Скорпион» не принесла ощутимого успеха. Военная ситуация оказалась в это время слишком благоприятной для Советов, чтобы поощрение дезертирства принесло плоды – даже если бы о немецких зверствах не было широко известно. Однако за это время д’Алкену понравились некоторые русские, с которыми он работал. В июле он предложил дать старт новому Русскому освободительному движению, возглавляемому СС и руководимому Георгием Жиленковым, теперь уже подчиненным д’Алкена. На какое-то мгновение тщеславный оппортунист Жиленков решил согласиться, однако коллеги уговорили его отказаться. Символом движения был и оставался Власов.
Шаг за шагом Гиммлер уступал настойчивым уговорам д’Алкена. Ему нечего было терять. В середине июля он согласился принять генерала Власова, «недочеловека», которого несколькими месяцами ранее он называл «большевистским подручным мясника». Власов представлял собой последний неиспользованный источник энергии. В тот момент, когда казалось, что ничто не было способно предотвратить крушение Германии, когда вражеские дивизии рвались к самому ее сердцу, а армады бомбардировщиков крушили ее с небес, Власов стал еще одним «секретным оружием». Когда использование «Фау-1» и «Фау-2» потерпело неудачу, один немецкий чиновник назвал этот последний отчаянный козырь «Фау-100». Теперь Гиммлер согласился продвигать то, что ранее он отвергал и игнорировал.
И снова национальности
Запоздалая смена тактики не могла не столкнуться с оппозицией внутри самой широко раскинувшейся империи СС. Личная и ведомственная вражда неизбежно наложила свой отпечаток на дело Власова. И д’Алкен, и Бергер находились вне юрисдикции РСХА Кальтенбруннера и, следовательно, имели прямой доступ к Гиммлеру или, по крайней мере, к его сотрудникам. Сам Кальтенбруннер по отношению к Власову поначалу занимал нейтральную позицию. Он передал Гиммлеру доклады гестапо, предупреждавшие против эксперимента Власова, а также отчеты СД, в которых подчеркивалась необходимость политической войны. На этой ранней фазе, весной 1944 г., борьба в пределах РСХА происходила между 3-м управлением (внутренняя СД) и 4-м управлением (гестапо), причем первая организация, то есть внутренняя СД, имела сильное влияние на провласовских инициаторов, а вторая, гестапо, упорно выступала против них. Несмотря на значительное давление со стороны гестапо, внутренняя СД отказалась передать документы по личному составу организации Власова. Ведомственный эгоизм все ближе и ближе подталкивал 3-е управление РСХА на сторону Власова. Тем временем Кальтенбруннер прозрел насчет потенциала этого оружия в бюрократической войне без правил, которая продолжалась в СС, и решил использовать его против Готтлоба Бергера, своего давнего врага. На втором этапе этой борьбы внутри СС двумя столпами конфликта стали Кальтенбруннер и Бергер.
Проблема, по которой высказывались мнения за и против Власова, в очередной раз оказалась вопросом о национальности. Бергер встал на сторону министерства оккупированных восточных территорий (и его протеже-сепаратистов), к которому он был прикреплен, а Кальтенбруннер склонялся на сторону Власова и его последователей. Гиммлер, хотя и испытывал личные симпатии к Бергеру, больше доверял суждениям РСХА, особенно после того, как Кальтенбруннер заручился против Бергера поддержкой Шелленберга, «передового» молодого бригадефюрера СС, возглавлявшего 6-е управление РСХА (внешнее СД – Amt VI). Бергер оказался в изоляции. Изначально Шелленберг не имел политической «концепции» для Востока, так как его 6-е управление должно было работать с кем угодно, лишь бы это оказалось полезным для дела разведки. Он поддерживал как «Великоросскую дружину», так и грузинских националистов-экстремистов, таких как Михаил Кедия. Только после неудачи операции «Цеппелин» по работе с нерусскими эмигрантами из Советского Союза Шелленберг обратился к несепаратистской позиции. К тому времени, когда д’Алкен убедил Гиммлера рискнуть с проектом Власова, Кальтенбруннер, вместе с внутренней и внешней СД, был готов его одобрить, тогда как гестапо продолжало придерживаться своей крайне антирусской позиции.
Как для немецкой политики военного времени, так и для характера советской эмиграции симптоматично, что национальная вражда разразилась с такой яростью именно на этом посмертном этапе немецкой восточной политики – после того как были оставлены оккупированные регионы. Нет никаких доказательств того, что сам Гиммлер когда-либо понимал эту проблему. Несмотря на стремление использовать любые уязвимые места в рядах врага, включая межнациональную напряженность, он ни в коем случае не был, в отличие от Розенберга, приверженцем сепаратизма. Напротив, только санкционировав деятельность движения Власова, как главную панацею дня, рейхсфюрер СС совершенно естественным для себя образом стал возлагать на него все надежды и искать простые монистические решения, которые согласовывались бы с принципами фюрера. Таким образом, Гиммлер предпочел не рациональную, а скорее интуитивную позицию Власова, которая противостояла многообещающей раздельной государственности каких-либо из составных частей Советского Союза, а именно сепаратистам, настаивавшим на независимости для своей собственной национальной группы, как обязательной и главной цели общей борьбы с «Московией».
Позиция Власова по национальному вопросу несколько изменилась с тех первых дней после его пленения, когда он был сбит с толку и пребывал в неведении. Его эволюция сочетала в себе советское искусство мимикрии и аккомодации с элементами оппортунизма, которые, наряду с учетом принципов и идеализма, наложили свой отпечаток на его новый курс. В глубине души он, по-видимому, оставался твердым противником различных проектов распада советской (или постсоветской) России. Будучи достаточно патриотичным, Власов желал сохранить целостность своей родины. Он не рассматривал нерусские национальности в качестве враждебных элементов и был уверен, что свободный опрос выявит в нерусских республиках подавляющее большинство федералистских, а не сепаратистских элементов. Отчасти по этой причине, а отчасти на основе его прежнего советского опыта «самоопределение» являлось для Власова аксиомой.
Однако с тактической точки зрения Власов быстро обнаружил, что в атмосфере Берлина 1943 г., чтобы заручиться их поддержкой его движения, было необходимо (или желательно) успокоить определенные группы и их лидеров. Главным из них был Розенберг, который, разумеется, опасался именно «великорусского империализма» Власова. Стремление Власова добиться успеха выглядело столь явным, что под давлением своих немецких наставников и русских помощников он фактически пошел на далеко идущие компромиссы – в меморандуме, представленном Розенбергу, который в мае 1943 г., когда в ставке фюрера разразился кризис, незамедлительно направил его Гитлеру. Будучи предметом долгих и яростных споров, этот меморандум фактически имел своей целью продемонстрировать, что Россия без Сталина не будет представлять собой опасности ни для Германии, ни для национальных меньшинств. Стремясь расположить к себе фракцию Розенберга, Власов подчеркивал раскол между собой и русскими «правыми», которые отказывались от самоопределения в пользу централизованной «неделимой» России. Разумным выходом из дилеммы, вероятно предложенным Власову одним из его немецких друзей, стала «Единая Европа». «Великороссы, – писал он, – придерживаются мнения, что Россия никогда не сможет отказаться от Украины и Кавказа. Однако это верно лишь до тех пор, пока сохраняется устаревшая точка зрения прошлых столетий – а именно будто Европа является случайной конгломерацией государств, каждое из которых должно заботиться о самом себе, а не о естественной семье народов…»
Если «плодотворная идея» «Единой Европы» была бы принята, «еще большая идея европейской семьи народов сменила бы русский централизм и империализм». Деля Украину и Кавказ с остальной Европой, Россия оказалась бы в выигрыше за счет всей европейской культуры и экономики. Будучи «ценным и независимым членом» такой европейской федерации, «национальная Россия, обладающая теми же правами», что и другие государства-участники, не имела бы никаких оснований выдвигать какие-либо возражения.
Розенберг на какой-то момент был впечатлен и, как уже отмечалось, предпринял слабые усилия для поддержки Власова – вместе со своими сепаратистскими комитетами, чье будущее теперь стало определенней. Тем временем эти комитеты робко подрастали в благотворной тени министерства восточных территорий. Только после Сталинграда сам Розенберг стал работать с ними увереннее. В 1943 г. комитеты подверглись реорганизации. Поскольку армия оказывала некоторую поддержку пропагандистской работе среди личного состава восточных (и других) легионов, больший акцент был сделан на последних перебежчиках, которые значительно эффективней могли бы обратиться с призывом к своим согражданам. Наконец, была разработана удовлетворительная формула, призванная смягчить опасения немецких скептиков: вместо «национальных комитетов» каждая этническая группа должна была иметь в министерстве Розенберга свой отдел связи – Mittelstelle. Таким образом, беженцы стали служащими министерства, но неофициально им позволили назвать себя представителями национальных комитетов. Позднее эти отделы переименовали в Leitstellen – отделы управления, поскольку большее внимание уделялось «руководящим» функциям, которые они должны исполнять среди своих соотечественников, находившихся под властью Германии. Шаг за шагом, почти аналогично первому этапу кампании Власова, комитеты стали полуавтономными. В ноябре 1943 г., в попытке преодолеть трения между министерством восточных территорий и ОКВ, они получили полномочия назначать специальных сотрудников по связи в воинские части, в которых их соотечественники служили вместе с вермахтом. Благодаря усилиям Менде, некоторым из национальных групп – азербайджанцам, волжским татарам и выходцам из Туркестана – разрешили проводить «конгрессы», дабы создать больше «представительных» комитетов или, в некоторых случаях, чтобы тем самым передать лидерство лицам, более сговорчивым по отношению к министерству оккупированных восточных территорий.
Большая часть этой лихорадочной деятельности представляла собой «бой с тенью». Тем не менее другие немецкие ведомства практически незаметно стали «иметь дела» с комитетами и их представителями. Сфера их деятельности расширилась. Некоторые из их членов отправились работать в пропагандистские агентства, тогда как другие совершали поездки в Osttruppen, в которых – и вполне справедливо – часто рассматривали этих политиканов как некомпетентных бездельников.
Общая тенденция – также и в некоторых других аспектах восточной политики – была направлена на постепенное ослабление немецкой непримиримости. Поначалу ссылка на национальную «независимость» находилась под запретом. Но по мере того, как борьба между Розенбергом и ориентированными на Россию группами становилась все более ожесточенной, и по мере роста потребности в более действенных пропагандистских экспериментах в 1944 г. санкционировали даже лицемерную «независимость» – не как формальное обязательство или обещание, а в качестве пассивной уступки со стороны «блюстителей ортодоксальной морали». Некоторые группы, такие как калмыки, крымские татары и «Идель-Урал»[99], считались приемлемыми, но не пользовались особой поддержкой. Они выглядели слишком незначительными, слишком неестественными или слишком отдаленными, чтобы иметь какое-то значение. И наоборот, двумя группами, которым оказывалось явное предпочтение, стали представители Туркестана и Кавказа.
Как уже говорилось, «туркестанский комитет» пользовался поддержкой отчасти из-за географической удаленности его собственной родной территории и, соответственно, меньшей заинтересованности Германии в предотвращении там роста самостоятельных движений. В основном по тем же причинам министерство восточных территорий поддержало объединенный «туркестанский комитет», утверждая, будто он представляет все пять национальностей советской Средней Азии, несмотря на их языковые, культурные и политические различия. Личная поддержка Менде помогла Вели Каюму стать его руководителем. Придерживаясь крайне антироссийской линии, последний держался относительно в стороне от других национальных представителей и от их борьбы с группировками Власова. Однако фракция так называемого Национального комитета объединения Туркестана, после конфликта с Каюмом, работала и на другие ведомства – такие как СС, – что способствовало серьезному расколу в рядах комитета, в котором уже и без того наблюдался разлад между узбекской и казахской фракциями. Менде, несмотря на оппозицию Бергера, организовал в Вене в июне 1944 г. туркестанский конгресс, который был проведен с максимальными помпой и церемониями.
Кавказские комитеты были тесно связаны со своими немецкими спонсорами. По мере хода войны их руководство – под управлением Менде – перешло к Михаилу Кедии, грузинскому эмигранту из Парижа, компетентному политику с крайними прогерманскими и антироссийскими взглядами, имевшему многочисленные контакты как в абвере, так и в СС. Он и его отобранные коллеги из трех других кавказских комитетов представили антитезу концепции Власова. Их формула звучала так: «Никакой единой борьбы с большевизмом, а только совместная борьба всех нерусских против русских».
На завершающих этапах войны «кавказская триада» могла оказывать заметное влияние внутри министерства оккупированных восточных территорий.
Таким образом, для того, чтобы противостоять маневрам Власова и продвинуть собственные политические планы, министерство восточных территорий создавало потенциальные правительства в изгнании для нерусских регионов СССР. И хотя к ним часто относились с цинизмом и пренебрежением, они являлись полезными пешками в борьбе Розенберга против своих внутренних врагов. В то же время они, со своей стороны, стремились использовать Розенберга в своих целях. Возникал классический вопрос – кто должен быть хозяином в доме.
СС сами поднесли спичку к запалу бомбы национального вопроса. Вполне вероятно, что поначалу Бергер не ощущал всего размаха назревавшего конфликта. Пытаясь защититься от врагов из РСХА и находясь под влиянием своих сослуживцев по министерству Розенберга, он все больше приближался к позиции сторонников сепаратизма. Кроме того, Бергер отдавал предпочтение нерусским группам из-за их преобладания в войсках СС. И именно для того, чтобы избавиться от путаницы и множественности групп (и получить формальную юрисдикцию над ними), в июле 1944 г. Гиммлер одобрил создание внутри ССХА Бергера специального ведомства для руководства «восточными СС».
Человеком, которого Бергер выбрал для руководства этим Freiwilligen-Leitstelle – отделом командования добровольцами, – стал доктор Фриц Арльт, молодой офицер СС из Силезии, который изучал Восточную Европу и руководил отделом национальностей в «генерал-губернаторстве Польша». Вскоре между ведомством Арльта и национальными комитетами, действовавшими под эгидой Менде, была создана новая ось. Наконец-то искавшие союзников люди Розенберга обрели еще и некоторую поддержку в СС.
Узнав летом 1944 г. о новом шаге Власова, национальные комитеты и их защитники из министерства восточных территорий встревожились. Для противодействия ему было найдено военное обоснование: «Мы возражали, – вспоминал немецкий поручитель, – против слишком быстрого развития армии Власова, поскольку, на наш взгляд, это было бы сопряжено с большой опасностью проникновения советских агентов и огромными трудностями военной реорганизации в такой критический момент».
Теперь картина выглядела еще более сложной. В июле 1944 г., с благословения Бергера, Арльт назначил доктора Эрхарда Крюгера главой русского бюро своего отдела управления, в котором должны были иметься подотделы для каждой из советских национальностей. Оберфюрер Крюгер, прибалтийский немец, после активного участия в нацистском молодежном движении в Латвии в 1939 г. был репатриирован в рейх. Чего Арльт не знал, так это то, что Крюгер также являлся чиновником СД – злейшего врага Арльта – и фактически принадлежал к провласовской фракции. Крюгер одновременно возглавил созданную СД зондеркоманду «Ост» и мог напрямую, через Олендорфа и без ведома своего номинального начальника, Арльта, отчитываться перед Гиммлером – точно так же, как Кох, минуя Розенберга, мог через Бормана обращаться к Гитлеру. Отныне на национальный аспект власовского вопроса жизненно важное влияние оказывала непримиримая дуэль между Арльтом и Крюгером, выразителями двух диаметрально противоположных ориентаций внутри СС.
Нет никаких сомнений в том, что Власов никогда не становился «сепаратистом», как с надеждой сделал допущение Розенберг исходя из меморандума генерала от мая 1943 г. – документа, забытого или проигнорированного всеми, кроме рейхсминистра. Какой бы тактической гибкостью ни обладал Розенберг, к концу лета 1944 г. она сошла на нет. Учитывая, что экстремисты в национальном вопросе буквально вынуждали более умеренные элементы присоединяться к той или иной стороне спора, все усилия по достижению компромисса оказались тщетными. Линии раздела были прочерчены. Ориентация Власова была нацелена на то, чтобы представлять «общероссийскую» позицию, принимавшую самоопределение «в принципе», но откладывавшую любое решение проблемы «до победы». Сепаратистские комитеты твердо стояли на освобождении своей родины от ига Москвы и на обещании суверенитета как предварительных условиях сотрудничества и с немцами, и с власовцами.
Возможно, именно потому, что реальные перспективы успеха уже выглядели столь призрачными, а значимость всей проблемы чисто символической, обе стороны, действуя в интересах истории, более свободно предавались непозволительному упрямству, чем делали бы это при других обстоятельствах. Вслед за ними остальные заинтересованные немецкие ведомства заняли свои позиции – или с Гиммлером, возглавлявшим теперь один лагерь, усиленный такими людьми, как д’Алкен и Крюгер, действовавшими от лица Власова; или с Розенбергом в противоположном лагере, усиленном Менде и Арльтом в качестве главных пропагандистов сепаратистских комитетов. Сцена была подготовлена к заключительному акту.