[99], навсегда переехал в новый политический центр французской монархии. Этот статус сохранится за Версалем в течение 107 лет, если не учитывать кратковременный перерыв на регентство Филиппа Орлеанского.
Строительство затянулось на годы. Королевская семья, двор и «первые лица королевства» вынуждены были жить во дворце, облепленном строительными лесами, с оседающей на их париках и одежде пылью, в окружении тысяч рабочих, трудившихся в поте лица, чтобы закончить работу поскорее. К 1685 году на строительстве дворца и окружающих его садов было занято около тридцати шести тысяч рабочих и шесть тысяч лошадей, а стоимость работ достигла четырех миллионов ливров. На плату строителям денег не жалели; тем, кто во время работы калечил руку или ногу, выплачивалась компенсация в размере тридцати ливров, а тем, кто лишался глаза, – вдвое больше.
Людовик XIV хотел, чтобы Версаль служил одновременно его личным центром власти и жилой резиденцией, соединяя воедино искусство и политику. И ему это вполне удалось, если верить свидетельству епископа Франсуа Эбера:
Входившего в помещения Версаля ослепляли золото и сверкающие драгоценные камни, роскошная мебель, множество великолепных картин великих мастеров, богатые покрывала на кроватях… Ничто за пределами [Версаля] не могло сравниться с этими великолепными постройками.
Барон Шарль Луи де Секонда, более известный как правовед, писатель и философ Шарль де Монтескье, в своем вымышленном путевом дневнике «Персидские письма» иронично отмечал, что «в садах дворца [Людовика XIV] больше статуй, чем жителей в большом городе».
Общая стоимость строительства составила примерно 68 миллионов ливров. Это была огромная сумма даже для Людовика XIV. Следует отметить, что треть этих расходов пришлась на благоустройство садов и строительство фонтанов. Спроектированная для Версаля льежским инженером Арнольдом Девилем machine de Marly представляла собой сложную систему из сети шлюзов и 253 гидравлических насосов, которые с адским шумом перекачивали воду из Сены на расстояние более десяти километров – к дворцовым фонтанам Версаля и Марли, в количестве, достаточном для 2400 фонтанов, окружавших дворец: примерно 514 тонн за три часа. Стоимость этой конструкции соответствовала ее сложности – около четырех миллионов ливров. Однако вода из Сены была столь зловонной, что немецкий художник Иоганн Кристиан фон Манлих после посещения дворца признался, что «предпочел бы совершить здоровую прогулку по знаменитому парку [Версальским садам], чем дышать зловонием у фонтанов».
Результат архитектурных начинаний Людовика XIV вызвал настоящий строительный ажиотаж среди европейских монархов. Император Леопольд I Габсбургский построил под Веной дворец Шёнбрунн, курфюрст Саксонии создал по образцу Версаля дворцовый комплекс Цвингер в Дрездене, а курфюрст Баварии – летний замок Нимфенбург близ Мюнхена. Европейские правители действительно соперничали друг с другом, у кого самый большой и красивый дворец в Европе. Версаль тем временем превратился в туристическую достопримечательность международного уровня: ни один из иностранных путешественников, посещавших Францию в XVIII веке, не мог проехать мимо. Английский ботаник Томас Мартин в труде «Путеводитель по Франции для джентльмена» (The Gentleman’s Guide in his Tour through France) советовал читателям уделить посещению дворца и его садов четыре-пять дней. Сами французы тоже настоятельно рекомендовали посетить Версаль хотя бы раз в жизни, «чтобы увидеть великолепие и пышность двора» и «насладиться сиянием роскоши».
После восшествия на престол в 1722 году Людовик XV сохранил и приумножил то, что начал создавать его прадед: «Я не хочу менять то, что создали мои предки». В 1741 году он завершил строительство огромного фонтана Нептуна с 99 струями, начатого еще при жизни Людовика XIV, но работы по строительству дворца так и не были закончены ни при нем, ни при его внуке Людовике XVI.
Вход в Версальский дворец был открыт для всех, кроме нищих. Король не был затворником. Он – публичная фигура, его постоянно окружали свита из шестидесяти придворных и две сотни охранников. Увидеть короля во дворце мог любой желающий при условии, что он был подобающе одет, соблюдал этикет и был при шпаге. Те, у кого шпаги не было, могли взять ее и при необходимости шляпу напрокат у дворцовых ворот.
Каждый день посетители дворца с изумлением разглядывали сотни дворян, представителей духовенства, богатых торговцев, усердных лакеев, торопливых слуг и надменных придворных дам, которые собирались в коридорах, внутренних дворах и бесконечных киосках и кофейнях. Император Иосиф II Габсбургский, навещая своего французского шурина Людовика XVI в 1777 году, с саркастической усмешкой заметил, что Версаль «больше похож на турецкий базар, чем на королевский дворец», поскольку в коридорах дворца часто бывали такие толпы, что обитатели едва могли попасть в свои покои. Открытый доступ во дворец также требовал постоянно быть начеку, чтобы не допустить воровства. Швейцарские гвардейцы патрулировали дворцовые коридоры и сады, но это не мешало шустрым воришкам уносить абсолютно все, что попадалось под руку, от драгоценностей и золотого королевского столового сервиза до ваз и от одежды до частей доспехов. Поэтому нередко обитатели дворца сталкивались в своих покоях с незваными гостями, и даже короля иногда ждал сюрприз. Мадам дю Оссе, камеристка маркизы де Помпадур, в своих мемуарах описала, как Людовик XV столкнулся с неожиданным гостем. «Со мной только что произошло нечто очень странное, – сказал он [король], – представьте себе, я вошел в свою спальню и столкнулся лицом к лицу с незнакомцем». К счастью, этот человек оказался «честным малым», который, по его же словам, превосходно готовит boeuf à l’écarlate[100], но, к сожалению, заблудился в лабиринте коридоров дворца и случайно оказался в королевской спальне. В январе 1757 года Людовику XV повезло меньше, когда Робер-Франсуа Дамьен пробрался в дворцовый сад и напал на короля с ножом. Покушение провалилось, но с тех пор двери дворца были закрыты для бесконечных посетителей.
Жизнь Бурбонов в Версале следовала регламенту, в котором были строго расписаны каждое движение, каждая эмоция и каждое слово. Герцог Сен-Симон язвительно заметил, что любой «с календарем и часами в руке на расстоянии 300 lieues[101] [около полутора тысяч километров] знает, чем сейчас занят король». Ключевым было слово «этикет»: он задавал ритм повседневной жизни дворца, подобно метроному. Введенный еще Людовиком XIV, протокол представлял собой подробный сценарий королевского правления: «Те, кто думает, что следует ограничиться лишь церемониальными правилами, сильно заблуждаются. Наши подданные, которыми мы правим, не могут знать, что происходит за кулисами, и часто основывают свое уважение и послушание на том, что считают исключительным. Поскольку для народа важно, чтобы у него был только один правитель, этот правитель должен возвышаться над всеми, чтобы никто не мог с ним сравниться».
Видеть и быть на виду было главной задачей каждого, кто стремился попасть в милость к королю. Таких желающих было немало, ведь только дворец представлял собой небольшую деревню с населением около тысячи жителей. В самом Версале жили еще десять тысяч человек, так или иначе имевших отношение к дворцу.
Чем выше был ранг, тем ближе можно было оказаться к королю и двум сотням его телохранителей. Galopins[102] считались низшей категорией. Они жили за пределами дворца и каждый день возвращались в свои гостиничные номера в Версале. Наименее удачливые были вынуждены делить chambre garnie[103] и постель в одной из двухсот гостиниц с тремя или четырьмя соседями. Logeants[104] принадлежали к высшей категории и жили в одних из 226 дворцовых апартаментов. Жизнь при дворце считалась привилегией, но была у нее и обратная сторона. Если верить часовщику, учителю музыки, шпиону, торговцу оружием и драматургу Пьеру Бомарше, выжить в Версальском дворце мог лишь тот, кто умел «делать вид, что не знает того, что знает, и притворяться, что знает то, чего не знает». Все придворные и дворцовая прислуга были обязаны неукоснительно соблюдать протокол, который философ Гольбах безжалостно описал в своей сатире Essai sur l’art de ramper à l’usage des courtisans – в вольном переводе «Трактат об искусстве раболепия для придворных». По мнению Гольбаха, придворные, желающие королевской протекции, должны в ответ осыпать государя «своей учтивостью, вниманием, лестью и пошлыми шалостями. […] Он становится настоящей машиной, вернее, превращается в ничто и ожидает, что монарх сделает из него что-то, он ищет в характере короля качества для подражания; он подобен расплавленному воску, из которого можно лепить все, что угодно».
Это приводило к постоянным склокам и интригам среди придворных, в результате которых, цитируя Монтескье, в руках короля оказывалось «ведро политических крабов»: «Когда я думаю о положении монархов с их постоянно жадным и алчным окружением, мне остается только оплакивать их, и еще больше я оплакиваю их, когда у них не хватает сил отказать просьбам об унижении тех, кто ни о чем не просит».
Жизнь монарха – публичное зрелище, напоминающее хорошо смазанный механизм: каждый лакей выполняет определенную функцию, а дворяне расталкивают друг друга, стараясь оказаться как можно ближе к королю, и спорят о том, кому достанется право с bougeoir[105] в руке сопровождать короля вечером в опочивальню. Не только обеды, но даже пробуждение и отход короля ко сну при Людовике XIV превратились в регулярный публичный спектакль. По словам маркиза де Сен-Мориса, обозревателя светской хроники и посла герцога Савойского в Версале, «лучшие моменты двора наступают с пробуждением короля».