Четыре года спустя, уже после смерти Людовика XV, Людовик XVI восстановил «старые» парламенты. Мопу тщетно пытался убедить его не отменять парламентские реформы: «Король сам решает, хочет ли он в результате потерять корону». Несмотря ни на что, взаимная любовь между парламентами и новым королем была недолгой.
После смерти Людовика XV ропот дворянства и высшей буржуазии стал усиливаться. Сочетание политического недовольства высшей буржуазии, подражающей дворянству, разваливающейся и устаревшей социальной структуры, растущей теневой экономики, череды неурожаев, которая исчерпала экономические излишки, и накопившегося отвращения к королеве Марии-Антуанетте привело к высшей точке революционного накала в 1789 году. Дофин взошел на трон, у которого медленно подпиливали ножки.
Тем временем в королевской семье случилось пополнение. 14 мая 1771 года граф Прованский, младший брат дофина, женился на Марии-Жозефине Савойской, принцессе Сардинской и Пьемонтской, на два года старше его. Портрет Марии-Жозефины, который был заблаговременно вручен королевской семье в Версале, заставил придворных поперхнуться. Посол Сардинии не жалел сил, расхваливая принцессу и ее «очень красивые глаза, благородную внешность и чудесную талию», но Людовик XV нашел ее просто «очень некрасивой». Один из свидетелей вспоминал, что у принцессы «было лошадиное лицо, похожие на усы брови, печальный взгляд, отсутствие стиля и неестественная улыбка». Марии-Антуанетте не нужна была в Версале еще одна соперница, помимо мадам Дюбарри, но именно в это время она получила от матери утешительное письмо: «Вам не придется беспокоиться и не придется ревновать. Вам лучше пожалеть ее». После первой же встречи Мария-Антуанетта торжествующе сообщила новой родственнице, что «Monsieur le dauphin[201] нашел ее некрасивой и критиковал ее усы».
Несмотря на язвительную критику, граф Прованский, который сам не отличался красотой и был настолько грузным, что едва мог взобраться на лошадь, дал всем понять, что они очень счастливы вместе. После брачной ночи он с триумфом заявил, что «был на вершине блаженства четыре раза подряд за одну ночь». Это заявление он сделал прежде всего в насмешку над браком старшего брата, который так и не был консумирован по прошествии года, что вызвало шквал сплетен при дворе. Два года спустя граф д’Артуа, младший внук Людовика XV, вступил в брак с Марией-Терезой Савойской, сестрой Марии-Жозефины. Его супругу тоже все раскритиковали. Австрийский посол Мерси-Аржанто описывал новобрачную как «очень маленькую, с худым лицом, длинным и уродливым острым носом, косящими глазами и большим ртом; она почти все время молчит [потому что не знает французского] и из рук вон плохо танцует».
В Версальском дворце не было недостатка ни в интригах, ни в сведении счетов. Его обитатели постоянно лавировали между интригами различных партий, которые называли в честь своих лидеров эгийонистами, шуазелистами или барристами, и ежедневно боролись за благосклонность короля, чтобы получить возможность влиять на государственные дела. Но главная битва разворачивалась между двумя женщинами – мадам Дюбарри и Марией-Антуанеттой, которые изо всех сил стремились выбить друг у друга почву из-под ног.
Мария-Антуанетта разочаровалась в своем браке.
Дофин оказался неловким, застенчивым и молчаливым человеком. Им не о чем было говорить друг с другом, а беременность спустя год после вступления в брак так и не наступила. Обеспокоенный имперский посланник фон Штаремберг писал Марии Терезии, что никто не понимает, «почему принц, который совсем недавно женился, ведет себя столь невероятно [странно] по отношению к принцессе, у которой очень приятная фигура и которую все считают очень приятной». Посланник твердил, что «дофин не умеет ни сидеть, ни стоять, ни ходить, что хуже всего. Я видел, как он на маскараде танцевал менуэт в поистине позорной манере, ни разу не сумев удержать ритм. Он никогда ни с кем не разговаривает, а если задает кому-то вопрос, то уходит, не дожидаясь ответа». По словам фон Штаремберга, своей жене дофин предпочитал охоту. Мадам Кампан, фрейлина Марии-Антуанетты, отмечала со стороны герцога де Берри «тревожное безразличие и дистанцию, которая часто переходит в грубость по отношению к принцессе. […] Он послушно ложится в постель дофины и часто засыпает рядом с ней, не обменявшись ни единым словом». Эрцгерцогиня призывала дочь проявлять инициативу в спальне: «Redoublez vos caresses!», что в вольном переводе означает «Ласкайте его вдвое сильнее!», на что Мария-Антуанетта ответила матери: «Что вы мне посоветуете делать с этим бревном?»
В течение дня Мария-Антуанетта была вынуждена следовать строгому этикету, почти не оставлявшему времени и места для интимных отношений, ведь «при дворе короля все всё знают». Принцесса молилась, читала, обедала и гуляла. Она начала шить жилет для своего супруга. Об этом шитье она вздыхала, что «ничего не продвигается, но я надеюсь, что с Божьей помощью он будет закончен через несколько лет». Иными словами, принцессе было невероятно скучно. В удушливой повседневной жизни Версаля каждый ее шаг и слово взвешивались и оценивались, а ее приезд вновь запустил мельницу слухов о положении мадам Дюбарри при дворе. Все задавались вопросом, сумеет ли фаворитка короля сохранить свой статус в борьбе с очаровательной, немного озорной и гораздо более молодой австрийской принцессой. Жизнь в Версале, по словам писателя и хрониста Николя Шамфора, представляла собой «волчью стаю», живущую по закону джунглей. Мерси-Аржанто, посол и опекун принцессы, изо всех сил стремившийся не допустить соперничества между Марией-Антуанеттой и мадам Дюбарри, в письме к Марии Терезии косвенно описывал скрытое напряжение, нависшее над дворцом, словно грозовая туча: «Французский трон опозорен как непорядочностью и отсутствием доверия к фаворитке [мадам Дюбарри], так и бесчестием ее сторонников. […] Версаль стал лучшим местом для безверия, ненависти и мести; все решают интриги и личные прихоти, и кажется, что люди отказались от честности в любом ее виде. Я без колебаний изложил свои взгляды дофине [Марии-Антуанетте] и несколько раз повторил ей, что молчание – единственный способ избежать неприятностей в эти трудные времена».
В то время как риск открытой конфронтации между Марией-Антуанеттой и мадам Дюбарри рос с каждым днем, придворные ликовали при мысли, что в Версале вот-вот разразится новый скандал. И он разразился менее чем через четыре месяца после бракосочетания наследника. Местом неизбежной драмы стало королевское владение Шуази, где летом 1770 года был поставлен спектакль для придворных.
Толчком к этой драме, прокатившейся по Версалю подобно ударной волне, стало всего лишь… занятое место. Когда мадам Дюбарри с подругами пробиралась в первый ряд, спектакль уже начался. Места оказались заняты фрейлинами Марии-Антуанетты, причем сама она отсутствовала. Фрейлины не были намерены уступать свои места мадам Дюбарри и ее наперсницам. Дело дошло до жаркой перепалки, и вскоре взаимные упреки достигли апогея. В конце концов мадам Дюбарри сдалась и, рыдая, покинула спектакль, заявив, что герцогиня де Грамон, одна из фрейлин Марии-Антуанетты, «нанесла ей глубокое оскорбление». Занятое кресло превратилось в повод для скандала.
Узнав о публичном унижении своей фаворитки, король вышел из себя. К ужасу Марии-Антуанетты, мадам де Грамон была немедленно изгнана из Версаля. Ей было разрешено вернуться ко двору лишь после смерти короля. Но пройдут годы, прежде чем двадцатипятилетняя простолюдинка, официальная любовница короля Франции, и четырнадцатилетняя младшая дочь древнего императорского рода, супруга патологически робкого дофина, примирятся. Дорога к миру была вымощена благими намерениями.
В первый день 1772 года Мария-Антуанетта, за которой беспокойно наблюдал Мерси-Аржанто, обратилась к мадам Дюбарри «без какой-либо самоуверенности и позерства» со следующими словами: «Сегодня в Версале много народу». Этой короткой фразой все и ограничилось. После этого Мария-Антуанетта призналась в письме к матери, что больше не желает разговаривать с этой проклятой la créature[202], как она называла мадам Дюбарри. Мерси-Аржанто потребовалась не одна неделя уговоров и лести, чтобы убедить свою ученицу в том, что будущее союза между Францией и Австрией находится в ее руках. Он был совершенно прав, потому что группа союзников мадам Дюбарри, к которой присоединился и герцог д’Эгийон, новый министр иностранных дел, выступала против союза с Австрией. Сторонники этой партии продолжали винить австрийцев в последствиях Семилетней войны, а Марию-Антуанетту называли «габсбургской захватчицей», что заслуживает особого внимания, поскольку в жилах принцессы текло больше французской крови, чем в жилах герцога де Берри, ее супруга и будущего короля Людовика XVI. Действительно, Мария-Антуанетта, которая приходилась внучкой Людовику XIII, Леопольду Лотарингскому и Елизавете Шарлотте Орлеанской, имела французских деда и бабку и была наполовину француженкой, в то время как ее супруг имел лишь одного деда-француза среди своих предков – короля Людовика XV.
Если бы фракции мадам Дюбарри и д’Эгийона удалось убедить короля отказаться от этого союза, дела Марии Терезии снова пошли бы хуже некуда. Поэтому эрцгерцогиня писала дочери одно пламенное письмо за другим, приказывая возобновить отношения с мадам Дюбарри. Мария-Антуанетта уступила, но не вполне искренне. Когда осенью 1772 года принцесса и мадам Дюбарри снова заговорили друг с другом в замке Фонтенбло, все, что смогла произнести Мария-Антуанетта, свелось к краткому «Сегодня плохая погода, мы не сможем выйти прогуляться». Это был ее последний разговор с соперницей, но этих слов оказалось достаточно, чтобы снять политическое напряжение.
Молчаливое и ожесточенное противостояние между мадам Дюбарри и Марией-Антуанеттой раскрывает одну из наименее привлекательных черт принцессы. Несмотря на юность и очарование, Мария-Антуанетта была одновременно тщеславной и инфантильной. Письма посла Мерси-Аржанто представляют собой одну бесконечную жалобу на принцессу, которая предпочитает играть с детьми придворных дам, «шумными, грязными и доставляющими массу неудобств», в результате чего «туалеты принцессы пачкаются, мебель портится, а в покоях [принцессы] царит полный беспорядок». Посол призывал Марию-Антуанетту к une conduite plus politique