Еще в 1774 году советник и наставник Морепа предупреждал короля, чтобы тот остерегался политических интриг, развернувшихся в Версале сразу после смерти Людовика XV. Практически сразу после коронации Людовик XVI отправил в отставку старую политическую гвардию своего деда, но для герцога де Шуазеля это стало сигналом: вот он, еще один шанс добиться поста министра. Однако Людовик XVI рассчитывал удержать бразды правления в своих руках. Монарх вспоминал обидные высказывания герцога о его родителях и не желал иметь с Шуазелем ничего общего. Стоило герцогу показаться на глаза королю, и одного язвительного замечания оказалось достаточно, чтобы человек, который когда-то заключил союз Франции с австрийцами, которого прозвали «кучером Европы», ушел поджав хвост: «Кто у нас там, месье де Шуазель! Как же вы растолстели, да еще и волосы выпадают, вы так скоро облысеете! Позвольте также заметить, у вас немного перекосился парик».
Людовик XVI собрал вокруг себя новый кабинет министров. Барон де Лон, более известный как Анн Робер Жак Тюрго, возглавил Министерство морских дел, а вскоре после этого – Министерство финансов. Барона, математика и экономиста, написавшего для «Энциклопедии» философов-просветителей Дидро и д’Аламбера пять статей, считали желанным гостем в парижских салонах, но для короля такой выбор был весьма смелым: более всего Тюрго был известен своими либеральными идеями. Он принадлежал к школе физиократов, выступавших против меркантилизма и государственного дирижизма – по сути, стремившихся максимально вывести государство из управления экономикой и хозяйством страны. Тюрго желал весьма радикальных экономических реформ, впрочем, необходимых с учетом той катастрофической горы долгов, которую королевство накопило за все прошедшие годы. Он рассчитывал сократить государственный долг не столько за счет новых налогов и займов, сколько за счет сбережений и борьбы с коррупцией. Министр настаивал на либерализации торговли зерном, видя в этом решение проблем дефицита продовольствия и регулярных вспышек голода. Свободная торговля, по его мнению, должна была создать конкуренцию, которая пошла бы на пользу сельскому хозяйству. И кроме того, Тюрго хотел наладить в стране выращивание картофеля, чтобы население не зависело от урожаев зерновых. Предыдущая подобная инициатива – попытка королевской семьи выращивать рис в Оверни – закончилась бунтом, поскольку крестьяне опасались, что это повлечет за собой всевозможные заболевания. Однако, возможно, картофель мог бы достичь un succes éclatant[301]?
Картофель завезли в Европу из испанских колоний за 150 лет до этого, но многие европейцы, за исключением ирландцев, не горели желанием его есть. Во Франции картофель долго считали вредным для здоровья, поскольку он растет под землей – «в подземном мире». До 1772 года парижский парламент даже запрещал употреблять картофель в пищу, объявив корнеплод «ядовитым». Агроном Антуан Парментье пытался изменить ситуацию, продвигая la patate как достойную альтернативу зерновым. Людовик XVI, всегда ценивший эксперименты, оказался заядлым любителем картофеля и всячески содействовал тому, чтобы «хлеб бедняков» стал обычным овощем в повседневном меню каждого француза. Мария-Антуанетта до такой степени полюбила картофель, что даже носила его цветы в серьгах.
Просвещенные философы пришли в восторг, узнав, что Тюрго теперь входит в кабинет короля. Люди ждали отмены свинцовых налогов, которые приходилось платить в казну. Хозяйка парижского салона Жюли де Леспинас отзывалась о министре весьма восторженно: «Он замечательный человек, и, если ему удастся удержаться на этом посту, он станет новым кумиром нации». Именно здесь и крылась проблема: в стремлении подготовить королевство к XIX веку Тюрго должен был преодолеть две очень серьезные проблемы.
В 1774 году часть министров высказались за сохранение реформированного, послушного парламента, созданного Людовиком XV и Мопу. Тюрго же пытался обосновать необходимость возрождения «старых» парламентов. Его главный аргумент заключался в том, что изгнанные магистраты потребуют компенсации, которую казна не сможет себе позволить; он полагал, что это должно убедить государя. Однако созыв парламента старого образца оказался одним большим просчетом. На заседании суда во Дворце правосудия 12 ноября 1774 года Людовик XVI обратился к мировым судьям будто к непослушным школярам: «Я вернул вас всех к тем обязанностям, которые вы не должны были оставлять; так прочувствуйте же великодушие моего поступка и никогда не забывайте об этом». Затем Людовик XVI заявил, что за парламентами остается чисто административная роль и что, даже если они выступят с протестом, ничто не сможет остановить волю короля. Монарх был убежден, что парламенты усвоили урок, преподанный им. Но вскоре между мировыми судьями и министром финансов разгорелся первый конфликт. Тюрго хотел ввести в действие шесть законов, согласно которым, помимо прочего, налоги должны были распределяться пропорционально, и в том числе обязать дворянство их платить. Кроме того, министр хотел упразднить гильдии, создав тем самым условия для конкуренции, отменить corvée royale – обязанность населения содержать общественные дороги без оплаты – и заменить ее на vingtième – прямой налог на доход. Против Тюрго выступили и церковь, и дворянство, и тысяча сто парламентариев, и гильдии, и de fermiers généraux[302], вставшие на дыбы. Даже Мальзерб, его друг, говорил Тюрго, что он действует «не из любви, а из гнева ради общего блага».
Неурожай 1774 года привел к огромному дефициту зерна, при котором спрос превысил предложение. С тех пор как Тюрго отменил жесткие тарифы на зерно, цены на него непомерно возросли. Весной 1775 года на севере Франции вспыхнули голодные бунты, получившие прозвище La guerre desfarines[303]. Грузовые суда грабили, фермерам угрожали и избивали их. Беспорядки, словно лесной пожар, почти добрались до Версаля. Людовик XVI нашел простой выход из положения, отправив в Париж отряд из 25 тысяч солдат, которым предстояло пресечь восстание в зародыше, а Тюрго одновременно с этим организовал массовый завоз зерна из Нидерландской республики. Урожай 1775 года удался, что позволило вновь наполнить зернохранилища, но Тюрго показал себя не с лучшей стороны и вышел из боя весьма уязвленным.
Судьи всегда выступали за свободу, но они не хотели, чтобы были затронуты их привилегии. Маски спали с самопровозглашенных pères du peuple[304]. Людовик XVI прозвал парламенты «аристократией магистратов», что было вполне справедливо, поскольку большинство парламентариев повсюду принадлежали к дворянскому сословию, а в Парижский парламент входили еще и принцы крови, принадлежащие к королевской семье Бурбонов. Все тот же Парижский парламент публикует заявление, расставляющее все точки над i: «Первое правило справедливости заключается в сохранении всего для всех в том виде, в каком оно есть, поскольку это фундаментальное правило».
По мнению магистратов, опасно было «из так называемой гуманности возлагать на всех равные обязанности, устранять социальные различия, разрушать общество, равновесие в котором зависит от количества власти, которое объяснит любому, где его место, и позволит избежать всякой путаницы. […] Какую же опасность таит в себе проект, предлагающий ввести непростительную систему равенства и перевернуть общественный строй с ног на голову единым земельным налогом!». Парламенты упорно стояли на своем: первое сословие должно заботиться о здравомыслии, а второе – о защите королевства, и значит, большую часть налогов следует платить третьему сословию. Главными виновниками объявлялись, конечно же, сами короли:
Франция, а возможно, и вся Европа, отягощена бременем налогов; соперничество между государствами вынуждает их соревноваться друг с другом в расходовании колоссальных денежных сумм, что приводит к необходимости вводить новые налоги; и эти налоги удвоились вследствие огромного государственного долга, взятого во время правления других государей. Поэтому Ваше Величество должны понимать, что за то, как ваши предки обрели славу, расплачиваться приходится нынешним поколениям.
Следуя дедовскому примеру, Людовик XVI провел торжественное заседание lit de justice[305] и обязал парламенты принять законы, однако Тюрго лишился всякого доверия. Министр-реформатор действовал слишком жестко и слишком быстро. Через полтора года после назначения, 12 мая 1776 года, Тюрго получил от короля приказ об отставке: «Месье Тюрго хочет быть похожим на меня, а я не хочу, чтобы он был похож на меня!»
Тем временем Франция внимательно следила за ходом войны между американскими колонистами и британской короной. В литературных салонах Парижа гости с восторгом отзывались о бунтарях, осмелившихся выступить против британского господства. Парижский бомонд, состоящий из неутомимых азартных игроков, даже нашел в этом повод ввести в обиход новые карточные игры: Le Boston и Le Mariland[306].
В 1776 году девятнадцатилетний маркиз де Ла Файет увлекается рассказами об американских повстанцах – «инсургентах», как их называют во Франции, или «бостонцах», по названию очага американского сопротивления, города Бостона. Маркиз потерял отца в очень юном возрасте – того убили при Миндене во время Семилетней войны – и мечтал отомстить за смерть отца; вместе с тем он надеялся разогнать скуку, променяв ее на la gloire et l’honneur[307] – вечную славу и героизм. Американская революция показалась ему прекрасной возможностью. У Ла Файета появилась цель: «Я полюбил Америку с того самого мгновения, как услышал это слово. Как только я узнал, что Америка борется за свободу, я загорелся желанием поехать туда и пожертвовать своей кровью, и те дни, когда я смогу поехать и сразиться за нее, я считаю одними из самых счастливых в своей жизни».