Тем временем Людовик XVI в Версале ждал casus belli[309] с англичанами, и повод не заставил себя ждать. 17 июня 1778 года французский военный корабль «Бель Пуль» столкнулся с английским кораблем «Аретуза» у бретонского побережья. Сражение продлилось пять часов, но французам все же удалось потопить «Аретузу» и благополучно отвести изрядно потрепанный «Бель Пуль» в порт Брест. Версаль ликовал. Королевский парикмахер Леонар Отье создал новое сенсационное творение в честь победы – огромный парик с масштабной моделью «Бель Пуль». Спустя 15 лет после окончания Семилетней войны Франция вновь объявила войну Британскому королевству.
Людовик XVI жаждал вовлечь в войну испанцев, но они не спешили поддерживать борьбу за независимость колоний. Испанский король опасался, что и его заморские владения последуют примеру британских, тогда как Людовик XVI продолжал опасаться превосходства Великобритании на море. Поддержка короля Карла III обеспечила бы французов дополнительными 50 военными кораблями.
В конце концов испанцы согласились вступить в прямую конфронтацию с англичанами под условии, что Франция поможет вернуть Гибралтар, Менорку и Флориду. Людовик XVI и Верженн предложение приняли. Новый договор между французскими и испанскими Бурбонами предусматривал возможность прямого нападения на Англию и принуждения британского короля Георга III к краткосрочной войне. Однако во Франции подготовительные действия шли отнюдь не так гладко. Моряков не хватало, на то, чтобы собрать команду, уходили месяцы. В феврале 1780 года французский капитан жаловался в письме на скверную подготовку испанских морских офицеров: «Трудно надеяться на успех операции с флотом, который так плохо оснащен, так малоподвижен, у которого столь слабое управление во главе с месье де Реджио, который еще слишком молод. Месье де Кордова настолько болен и ослаблен, что не может управлять своим кораблем. Этот человек – un nul, он ничего не стоит».
Испанцы и французы хотели вместе отплыть к английскому побережью, чтобы «разделить риски и славу», но отправление снова пришлось отложить. Теперь причина оказалась в том, что среди испанских экипажей вспыхнула цинга, и флот должен был задержаться в порту на карантине. В XVIII веке люди еще не умели сбалансированно питаться, что морковь, что хлеб – все едино, было бы чем набить желудок. В результате многие европейцы страдали от нехватки витаминов, что в числе прочего приводило к цинге. Но наконец 30 июля 1780 года объединенный десантный флот из 66 испанских и французских военных кораблей покинул порт Ла-Коруна. 40 000 французских и испанских солдат отправились в Англию. Впрочем, поскольку, помимо цинги, на кораблях свирепствовали дизентерия и тиф, часть команды была больна, а еще часть заразилась в пути.
14 августа флот достиг британского побережья у Плимута, где, согласно донесениям французских шпионов, должна была стоять часть британского флота. Жители Лондона впали в панику. Однако донесения… ошибались. Британские корабли стояли на якоре в двухстах километрах, в Портсмуте. Французский командующий Луи Гиллуэ д’Орвилье собирался подождать с высадкой войск, чтобы французы не оказались отрезаны от своего флота, но врага нигде не было видно. Французы и испанцы напрасно ждали прибытия британского флота долгие три дня, пока непогода не вынудила их сняться с якоря. Д’Орвилье кипел от злости, обращаясь в письме к предводителю французской военной кампании графу де Во: «Не могу избавиться от мысли, что план нападения, согласно последним инструкциям и письмам короля от 9 августа прошлого года, может увенчаться успехом, только если будет достаточно тщательно проработан. Наш флот поражен эпидемией, у нас закончилась питьевая вода и скоро закончится продовольствие, мы вынуждены вовсе отказаться от проведения этой операции». Тем временем дизентерия и тиф охватили весь экипаж, и флот после двух недель беспомощного барахтанья в огромном плавучем лазарете с девятью тысячами больных матросов и солдат отчалил в порт Брест. Спустя два столетия после неудавшейся атаки испанской армады Англия снова пролезла сквозь игольное ушко.
Французский королевский советник граф де Морепа возлагал вину на руководившего кампанией графа де Во, который тем временем сам был прикован к постели дизентерией: «La settle descente qui ait eu lieu est celle dans la culotte de Monsieur de Vaux», или в вольном переводе: «Единственное фиаско, которое имело место, – это фиаско в штанах месье де Во». Хуже того, эпидемия дизентерии к осени 1780 года охватила британское и нормандское побережья, унеся еще 20 000 жизней.
Людовик XVI отправил первые войска в Америку за несколько месяцев до нападения на Англию. 2 мая 1780 года французский флот под кодовым названием expedition particuliere[310] отплыл из порта Брест в Америку. Во главе флота стоял le chevalier Шарль-Анри-Луи д’Арсак де Тернэ, офицер с сорокалетним стажем военной службы. Удивительно, но маркиза де Ла Файета командиром французских войск не назначили: его американское продвижение по службе не понравилось французской военной элите. Таким образом, будучи генералом Континентальной армии, маркиз остался в штабе Вашингтона.
Сухопутными войсками в этой экспедиции командовал Жан-Батист Донасьен де Вимё, граф де Рошамбо с девизом «Жить и умереть как храбрый рыцарь», за плечами которого было 37 лет военного опыта. Получив от короля звание генерал-лейтенанта, Рошамбо во время путешествия окружил себя внушительным штабом: герцог де Лозён, шевалье де Шателю, граф де Кюстин и шведский граф Аксель фон Ферсен (предполагаемый любовник Марии-Антуанетты) – все обладатели выдающихся военных заслуг. Однако никто из них не горел идеалами американской независимости, все они в первую очередь хотели сделать карьеру при французском дворе и своим участием вычеркнуть из истории унизительный итог Семилетней войны. Как отмечал граф де Лабердьер, один из адъютантов генерал-лейтенанта Рошамбо, офицеры в первую очередь жаждали «отомстить за мир 1763 года».
Рошамбо получил письменные инструкции короля в запечатанном конверте и приказ не вскрывать письмо, пока не пройдет неделя после выхода в открытое море. Первое же указание гласило: «Генерал [Рошамбо], которому Его Величество доверил командование своими войсками, должен всегда и при любых обстоятельствах подчиняться приказам генерала Вашингтона». Людовик XVI действительно опасался самоуправства своих войск и хотел его избежать. Американцы же опасались, что французские солдаты будут действовать как «пятая колонна» и мешать борьбе за независимость.
Этот переход длиной в два месяца превратился в настоящую каторгу для 7000 моряков, 5300 солдат, 450 офицеров, 500 лакеев, 30 женщин и четырех детей. В общей сложности из Бреста в Ньюпорт отправились 43 корабля, но из-за нехватки свободных судов члены экипажа набивались как сельди в бочку. Чтобы вместить больше людей, на борт взяли меньше провизии и воды, поэтому все время плавания люди постоянно хотели есть и пить. Французский солдат записал в дневнике: «Большинство из нас вскоре пожалели, что когда-то выбрали себе такую жизнь, и теперь проклинают офицеров, которые их втянули в эту затею. Но это только начало: настоящие несчастья еще впереди». 11 июля 1780 года офицеры в своих безукоризненных белых мундирах сошли на берег в заливе Наррагансетт близ Ньюпорта, штат Род-Айленд, и обнаружили, что американцы одеты в лохмотья и на прибытие французов реагируют довольно холодно. Дело было в том, что большинство американских солдат еще не забыли прошлую войну – Франко-индейскую – против французов. Лейтенант Жан-Франсуа де Клермон Кревкёр в дневнике жаловался, что американцы «скорее обрадовались бы прибытию своих врагов, чем союзников», и описывает Ньюпорт как город, «в котором нет ничего красивого». Граф Ферсен в письме к отцу жаловался, что все офицеры «впали в отчаяние, когда их заставили провести зиму в такой глуши, как Ньюпорт, вдали от любовниц и парижских удовольствий; ни торжественных ужинов, ни театра, ни балов». Другой офицер брызгал желчью из-за того, что местные балы – это «печальное и глупое зрелище, где невозможно танцевать с меньшим изяществом или одеваться ужаснее, чем бостонские женщины». Еще один офицер отмечал, что американцы сохраняют верность друг другу и не терпят супружеских измен. Для французских дворян это, должно быть, стало неприятной неожиданностью, ведь среди европейской знати было принято, «чтобы у каждой жены было два мужа: один с именем, а другой выполняет супружеский долг», как писала леди Мэри Уортли Монтегю.
Пришлось перестроить французам и представление о «природных дикарях», как они привыкли называть индейцев в Европе. Первая встреча с коренным населением обернулась конфузом. Когда в августе 1780 года Рошамбо принимал делегацию из 22 ирокезов, граф де Лабердьер, один из адъютантов Рошамбо, пожаловался на танцевальную демонстрацию, которую ирокезы устроили для французов: «Наше любопытство дорого нам обошлось. В зале, где мы устроили танцы для индейцев, собралось много зрителей. Во время танца индейцы обрушили деревянный пол. К счастью, зрители успели вовремя покинуть зал. Практически отсутствие гигиены, постоянное курение табака, краска на лицах и пот создают вокруг индейцев настолько неприятный запах, что мне пришлось несколько раз выстирать шерстяной пояс с жемчугом, опрометчиво купленный у них же, потому что он пропитался этой вонью».
С течением времени американцы так и не начали проявлять почтение, к которому французская военная знать привыкла дома. Французов это невероятно возмущало, и в то же время они совершенно не обращали внимания, что с самого начала войны американцам приходится выживать в тяжелейших условиях. Офицеры постоянно сравнивали колонистов с «соседями-дикарями» и жаловались на некачестввенный хлеб, однообразные обеды, слабый кофе и слишком большое количество чая с молоком, который подавали каждый день. Они с изумлением отмечали, что американские мужчины «постоянно сидят за столом, как будто им больше нечем заняться, а в зимние месяцы целыми днями сидят у камина со своими женами, уставившись в одну точку». Многих офицеров беспокоило, что их американские товарищи по столу могли использовать скатерть вместо салфетки, и обижались, если их собаке подавали воду в треснувшей миске. Тем временем другая часть местных жителей расценила прибытие французов как возможность урвать кусок пирога и заломила гостям буквально ростовщические цены. Аксель фон Ферсен замечал, что одна часть американцев высоко ценит патриотизм, а «другая думает только о своей личной выгоде. Деньги зад