ших существ, а тем, кто ниже меня, я ничего не должен».
Теперь та же аристократия ощущала, как ускользает от них политический импульс. Все так или иначе ждали, какие действия предпримет Людовик XVI: «Если бы права, которые мы защищаем, были исключительно личными, если бы они представляли интерес только для знати, мы бы отстаивали их с меньшим пылом, и наша непоколебимость не имела бы такой силы. Но мы защищаем не только наши интересы, Ваше Величество, но и ваши, интересы государства и в конечном счете интересы французского народа».
Дворянство однозначно связывало свое будущее с будущим короля. Делегаты-дворяне считали своей задачей проследить, чтобы Людовик XVI заключил политическое соглашение с третьим сословием, выдвинув таким образом дворянство на новый план.
Что же сделал Людовик XVI? Он обратился к герцогу де Монморанси-Люксембург, председателю дворянской фракции: «Вы хотели их, вы просили эти Генеральные штаты. Et bien, les voila!»[344] Историк Алексис де Токвиль в книге «L’ancien régime et la révolution»[345], написанной спустя 60 лет после этих событий, вновь надавил на эту загноившуюся рану:
Все, что связано с насилием и что спустя время преуменьшают, как будто лучше раскрывает его отпечаток и обостряет переживания: настоящий вред может быть меньше, но ощущения будут острее. Феодализм на всей своей протяженности и во всей своей красе вызывал у французов меньше ненависти, чем он же в момент, когда вот-вот должен был исчезнуть. Малейший произвол со стороны Людовика XVI казался тяжелее и жестче, чем весь деспотизм Людовика XIV.
Хранитель королевских печатей Шарль де Барентен отмечал, что Людовик XVI «впервые осознал глубину ущелья, перед которым его поставили». Он рисковал потерять все: его старший сын умер, его страна стояла на грани банкротства, а Генеральные штаты превратились в политическое поле битвы, где сословия пытались задавить друг друга. Король рисковал утратить абсолютную власть. Вскоре после революции он заявит графу фон Ферсену: «Я знаю, что люди называют меня слабым и нерешительным, но никто и никогда не бывал на моем месте».
Слабость французского короля не осталась незамеченной и за границей. В конце июня Иосиф II писал младшему брату Леопольду: «Дела во Франции идут из рук вон плохо: нехватка денег, идолопоклонство депутатов, взгляды каждого из сословий. Либо это вызовет жестокий кризис, который приведет к созданию более сильной и прочной конституции, что в свою очередь повлечет за собой политическое возрождение и сделает Францию самым важным государством в Европе… либо приведет к тотальному взрыву недовольства и беспорядкам, с которыми больше ничего нельзя будет сделать, которые сделают страну беззащитной перед ее врагами, неинтересной для друзей, и сама Франция еще долгие годы не сможет играть сколько-нибудь серьезную роль в собственном управлении».
19 июня Людовик XVI созвал заседание кабинета министров, на котором решил обратиться к трем сословиям в зале отеля Menus-Plaisirs. Зал закрыли для обустройства сцены, на которой король обратится к членам Генеральных штатов. Но Жан Сильвен Байи, председатель от третьего сословия, узнал об этом слишком поздно, и утром 20 июня делегаты под проливным дождем оказались у запертых дверей. Решение предложил доктор Жозеф Игнас Гильотен: в нескольких минутах ходьбы была выстроена закрытая площадка для игры в жё-де-пом[346]. 450 представителей третьего сословия устремились к этому зданию, и там делегаты Национального собрания торжественно поклялись, что ничто и никто не помешает осуществлению их планов, дали слово «не расходиться и собираться везде, где этого потребуют обстоятельства, пока не будет готова конституция, построенная на прочном фундаменте». «Клятва в зале для игры в мяч» стала еще одним поворотным моментом, еще одной точкой невозврата.
23 июня Людовик XVI провел очередную королевскую сессию. Неккер на нем не присутствовал, возможно, потому, что не был согласен с содержанием речи короля. Как и прежде, монарх хотел не преподнести, а навязать свои реформы. Людовик XVI был готов пойти на некоторые уступки, но требовал возвращения всей политической власти в собственные руки: «Если вы и не поддержите меня, я буду заботиться только о счастье моего народа». Когда же Людовик XVI приказал депутатам вновь собраться по сословиям, со скамей третьего сословия раздался громкий шум и крик: «Национальное собрание не желает получать приказы!» Если верить хронистам, именно Мирабо громче всех кричал: «Мы покинем места только под угрозой применения штыков!», на что король не менее возмущенно воскликнул: «Et bien foutre![347] Тогда пусть остаются!»
В Генеральных штатах начались перестановки. Уже 24 июня большая часть низшего духовенства перешла в Национальное собрание. На следующий день к Национальному собранию присоединились 47 дворян под руководством герцога Орлеанского, вдохновленные либералами. Маркиз де Ла Файет первоначально был избран делегатом от второго сословия в Генеральных штатах, однако и он решил, что пришло время совершить политический скачок. Его близкий друг Томас Джефферсон, посол США, уже намекал маркизу, что переход в третье сословие – неминуемое решение: «Становится все очевиднее, что дворяне сделают неправильный выбор, и потому мне было бы не по себе на вашем месте. Вы придерживаетесь принципов, очевидно близких к третьему сословию, которому вы обязаны идти наперекор. […] Дворяне всегда выбирают тех, кто готов выполнять за них грязную работу. Вы созданы не для этого. Так что дворяне вас скоро бросят, а народ, случись такое, возможно, не захочет вас принимать».
Впрочем, Ла Файет и сам уже несколько месяцев ломал голову над новым планом развития Франции, который планировал представить как «новый политический катехизис».
По сути, королевство Людовика XVI в те дни пережило ненасильственный переворот в правовой сфере, «бумажную революцию», в результате которой третье сословие превратилось в les vraies pères de la patrie[348]. 9 июля ассамблея будет переименована в Национальное учредительное собрание, поскольку отныне власть короля перейдет в руки избранных народных представителей. Однако оставшиеся члены первого и второго сословия, которые все еще поддерживали Генеральные штаты, рассчитывали, что король примет должные меры и распустит Собрание.
Что же, Людовик XVI сделал первый шаг: уволил Жака Неккера. Этим решением король распахнул врата Французской революции.
4Чернильное пятно
Волнения в Европе. – Император, который всегда хотел быть правым. – Первая Бельгийская революция. – Победа «Армии Луны». – Голодные бунты во Франции
Франция – не единственная страна, где умирали люди. Общественные и политические волнения в течение многих лет медленно расползались по карте Европы, словно чернильная клякса. Летом 1780 года в Британии вспыхнули богоборческие бунты. 2 июня 50 тысяч англикан во главе с лордом Джорджем Гордоном прошли маршем к парламенту в знак протеста против возвращения британским католикам гражданских прав. Марш перерос в беспорядки, и в результате «бунтов Гордона» часть британской столицы заполыхала. Далее последствия американской войны за независимость заметно сказались и на Европе. В декабре 1780 года британский король объявил войну Нидерландской республике за то, что она оказывала военную поддержку американским повстанцам. Британцы, пользуясь превосходством на море, захватывали сотни голландских торговых судов, повергнув республику в крайне тяжелое экономическое положение. В свою очередь, в Нидерландах высокий уровень безработицы привел к кризису власти, из-за чего штатгальтер Вильгельм V оказался под сильным политическим давлением. Борьба между патриотами, большая часть которых принадлежала к высшему среднему классу и придерживалась идеалов Просвещения, и оранжистами Вильгельма V, сторонниками консервативного правления, привела к гражданской войне, раздиравшей Нидерланды вплоть до 1787 года.
В Южных Нидерландах в конце 1780-х годов тоже начались волнения. Южные Нидерланды, которые также называли Австрийскими, входили в состав империи Габсбургов с 1713 года. Эта территория включала практически всю современную Бельгию: Брабант, Антверпен, Фландрию, Западную Фландрию, Турне, Эно, Намюр, Мехелен, Люксембург и крошечные территории Гелдерланд и Лимбург. Только княжество Льеж не подчинялось Габсбургам, отделяя Южные Нидерланды от Голландской республики до самой границы с Францией. Южными Нидерландскими провинциями с 1713 года управляли австрийские генерал-губернаторы. Однако первый из них, принц Евгений Савойский, был слишком занят войной с турками, поэтому правил провинциями из своей резиденции в Вене. В 1725 году его сменила Мария Елизавета, набожная сестра императора Карла VI старше его на пять лет. Именно она стала первым австрийским генерал-губернатором, жившим в Брюсселе. Строгая наместница принципиально осталась незамужней, но тем не менее любила охоту, танцы и праздники. Однако более всего Мария Елизавета запомнилась трагедией, произошедшей во дворце Куденберг в ночь с 3 на 4 февраля 1731 года. Согласно официальным хроникам, повар, готовясь к балу, неосторожно сжег сахар, пока готовил варенье, что и привело к пожару на дворцовой кухне. В действительности же причиной пожара стал не до конца потушенный огонь в покоях наместницы.
В ту роковую ночь Марию Елизавету вовремя разбудила ее комнатная собачка, а бдительный гренадер выломал дверь в покои и спас наместнице жизнь. Если верить хроникам, ему пришлось уговаривать Марию Елизавету спуститься с ним вниз: «Мадам, нельзя больше молиться, дворец горит». Дворец действительно полностью охватило пламя, наутро от него остались лишь внешние стены и фундамент, и лакеи усердно просеивали пепел, пытаясь найти бриллианты наместницы, пришитые к ее платью перед балом. Марии Елизавете пришлось со всеми придворными переехать в соседний город Нассау, в бывшую резиденцию Вильгельма Оранского.