Узника, пожалуй, с самой громкой славой перевели из Бастилии за полторы недели до штурма. Маркиз Донатьен Альфонс Франсуа де Сад провел пять лет в камере с роскошной обстановкой, включая кровать, платяной шкаф, бархатные подушки, письменный стол и личную библиотеку. Эту роскошь де Сад считал совершенно необходимой, если верить письму, которое он написал своей жене из Венсенской тюрьмы десятью годами ранее: «Я рожден, чтобы мне служили, и хочу, чтобы мне служили». Своим переводом из Бастилии «enfant terrible XVIII века» обязан несколько курьезному поступку, в ходе которого он использовал воронку вместо мегафона. Через зарешеченное окно своей камеры он громко воззвал к жителям района Сент-Антуан с просьбой «снести памятник ужасов».
Спонтанный призыв де Сада не оценил маркиз де Лоне, комендант Бастилии. В ежедневном отчете он заявил, что «присутствие де Сада здесь очень опасно». Маркиза де Сада спешно перевели в Шарантон, в тот же дом, где впоследствии найдет приют граф-кровосмеситель Юбер де Солаж. Двенадцатиметровая незаконченная рукопись «120 дней Содома», которую маркиз де Сад все это время тайно писал на маленьких склеенных между собой листах бумаги и хранил в нише своей камеры, была найдена после штурма Бастилии. Лишь через полтора столетия она будет опубликована официально. В 2017 году французское правительство объявило эту рукопись, одну из немногих осязаемых реликвий Бастилии, объектом национального наследия.
Число заключенных, освобожденных из Бастилии 14 июля 1789 года, казалось революционному фронту мизерным: с семью узниками, половина из которых фальшивомонетчики, а другая – душевнобольные, невозможно вести политическую пропаганду. Таким образом, начался поиск нового мученика, который стал бы живым – и подобающим! – воплощением ужасов старого режима. Искали, впрочем, недолго: парижские газеты, и в частности журналист Жан-Луи Карра, на следующий день после штурма представили обществу восьмого узника, наконец дополнившего образ «ужасной» Бастилии, создаваемый в обществе, – графа де Лоржа, человека, который провел в заточении 32 года и был освобожден из Бастилии 14 июля полуслепым и истощенным.
Мари Гросхольц, которая впоследствии прославилась на весь мир под именем мадам Тюссо, до начала революции служила при дворе камеристкой сестры Людовика XVI и жила в центре Парижа. Несколько месяцев спустя она рассказала в газетной статье, как приняла графа у себя дома после его освобождения из Бастилии: «Бедняга, не привыкший к свободе после более 30 лет заключения, казалось, попал в новый мир; свобода не принесла ему радости… он часто плакал и умолял отвести его обратно в темницу. Бедный граф умер через шесть недель после своего освобождения». Вот только графа никогда не существовало и, следовательно, он никогда не видел подземелий Бастилии вблизи. Многочисленные свидетельства об освобожденных узниках – не что иное, как образчик неиспорченной народной пропаганды: «Вы разорвали цепи деспотизма, вы свободны, и никогда еще ни один народ не вызывал такого восхищения».
Клод Фурнье – французский перегонщик рома родом из Доминиканской Республики – вернулся во Францию незадолго до революции и стал одним из многих осаждающих Бастилию, твердо верящих, что в тюрьме все еще можно найти «жертв [тирании], похороненных заживо». Тщательный обыск подвалов Бастилии не обнаружил ни тел, ни орудий пыток, и тогда повстанцы превратили в обломки таких орудий ржавые доспехи и часть старого печатного станка. Таинственная аура, витавшая вокруг Бастилии, в последующие месяцы и годы постоянно обрастала все более страшными легендами. Английский историк Саймон Шама в фундаментальном труде «Граждане» справедливо замечает, что «Бастилия после падения стала играть гораздо более важную роль, чем когда-либо».
Жак Неккер несколькими годами ранее уже указывал, что Бастилия, содержание которой обходится в целое состояние, должна быть снесена в качестве меры экономии и заменена статуей Людовика XVI. Это предложение долгие годы пролежало в ящике королевского стола. Но к концу вечера 14 июля никто уже не сомневался, что делать с цитаделью. От огромной Бастилии, как известно, не осталось и камня на камне.
Тысячи полных энтузиазма горожан ударили кирками о стены Бастилии, но одним энтузиазмом камень не разрушишь. Чтобы снести цитадель, понадобились усилия тысячи рабочих под руководством профессионального разрушителя Пьера-Франсуа Паллуа по прозвищу le Patriote. Бастилия превратилась в огромный склад. Паллуа – предприниматель, всегда готовый отхватить свой кусок пирога, и теперь он нашел способ превратить в сувениры обломки и мусор. По всей стране каминные полки украсили всевозможные безделушки вроде миниатюрных бастилий, табакерок, чернильниц и медальонов. Из оставшихся каменных обломков в 1791 году был построен мост Согласия через Сену. Воистину каждый заслуживал возможности внести свой вклад в разрушение некогда ненавистной тюрьмы. Ненадолго, пока не завершилось разрушение, Бастилия превратилась во временную достопримечательность для туристов. Экскурсии проходили прямо во время работ – бывшие тюремщики охотно водили группы из сотен посетителей, мечтавших в последний раз взглянуть на Бастилию. Особенным смельчакам даже разрешали провести ночь в камерах, чтобы «прочувствовать атмосферу Бастилии». Впрочем, этот аттракцион был недолгим: Пьер-Франсуа Паллуа сровнял Бастилию с землей за рекордные четыре месяца.
Поздним вечером 14 июля 1789 года в центре Парижа царила безудержная эйфория, но не все в этот момент видели la vie en rose[382]. Солдаты, защищавшие Бастилию, почти не понесли потерь, но это еще не означало, что они наконец были в безопасности. Лейтенант де Флю едва сумел спасти свою жизнь во время штурма, потому что осаждающие приняли его бежевый мундир за тюремную робу. Ему удалось перебраться через садовые стены цитадели. Остальным так не повезло: пока их грубо вели к ратуше, толпа атаковала их со шпагами, штыками и пистолетами.
Тем временем пришел и час маркиза де Лоне. Коменданта Бастилии пешком вывели на улицу. Его мгновенно окружила разъяренная толпа, под крики «A mort!»[383] его непрерывно пинали и били кулаками. Перед самой ратушей к «предателю Бастилии» подошел местный мясник по имени Десно. (В разных источниках Десно называли по-разному – кухонным помощником, безработным бедняком, кондитером, но достоверно известно, что Десно занимался ручным трудом.) Теперь уже израненный маркиз ухитрился вырваться из лап Десно и под громкий крик «Дай мне умереть!» довольно метко ударить его ногой по благородным местам. Этот поступок действительно оборвал жизнь маркиза де Лоне. Антуан де Ривароль, журналист и современник событий, впоследствии напишет, что «[в тот день] Лоне потерял голову раньше, чем ее отрубили». На последнего коменданта Бастилии набросились со штыками и пиками под громкий рев толпы. Десно тем временем пришел в себя и предложил обезглавить маркиза на месте. Однако первая попытка обезглавить де Лоне провалилась, и тогда помощник мясника предложил свою помощь. Выпив глоток бренди, смешанного с порохом, Десно достал нож, чтобы закончить грязную работу. В ратуше судили le traître[384] Жака де Флесселя, который якобы направил демонстрантов по ложному пути в поисках оружия и боеприпасов. Конечно, и де Флесселя ждала смерть: он получил пулю в голову от возмущенного горожанина, а затем его обезглавили.
Народ властвовал над Парижем, повсюду раздавались ликующие возгласы. Немецкий писатель и педагог Иоахим Генрих Кампе, находившийся в это время в столице Франции, с восторгом писал о революционных днях июля 1789 года как о «самом прекрасном вселенском даре, который Провидение преподнесло человечеству». Даже Теруань де Мерикур по прозвищу La Belle Liégeoise[385], выросшая в княжестве Льеж и переехавшая в Париж в мечтах о карьере певицы, описывала увиденных в Пале-Рояле местных жителей «с ружьями на плече», десятки из которых «рыдали от радости», узнав о взятии Бастилии. 954 Vainqueurs de la Bastille[386] (официальных участников штурма Бастилии) признали героями и выплатили денежное вознаграждение. Самому старшему из них было 72 года, самому младшему – восемь.
Но наряду со слезами радости лились и просто слезы. Доктора Эдварда Ригби поначалу увлекли эмоции, вызванные уличной революцией, однако он изменил мнение, столкнувшись с темной ее стороной: «Я стал свидетелем величайшей революции в истории. Великий и мудрый народ боролся за свою свободу и за свои права… [битва] успешно завершилась с небольшим кровопролитием за короткий промежуток времени. Мы увидели огромную толпу людей, пробивающихся к Пале-Роялю с громкими криками… и мы увидели pancarte[387] с надписью “Бастилия в наших руках, и ворота открыты”. Эта новость вызвала взрыв радости. […] Все кричали, обнимали друг друга, смеялись и плакали одновременно. […] Это был внезапный, единодушный и огромный приступ радости. К нам обращались прохожие: “Теперь мы так же свободны, как и вы [англичане], мы никогда больше не будем врагами, мы братья, и никакая война никогда больше не разделит нас”». Однако уровень общего веселья упал до точки замерзания, когда Ригби и его спутники увидели окровавленные головы маркиза де Лоне и мэра Жака де Флесселя, которые везли на пиках: «Многие, как и мы, испытали отвращение, увидев их, и мы вернулись в гостиницу».
Позже в окно гостиничного номера доктор Ригби услышал, как парижане под проливным дождем тащили десятки тротуарных плиток на крыши соседних домов, складывая их там, как снаряды, и рубили деревья, чтобы воздвигнуть из них баррикаду против возможного нападения кавалерии. Париж готовился к осаде.