В Версальском дворце меж тем пока что царила тишина. Людовик XVI с детства вел дневник, в котором скрупулезно записывал все произошедшее за день. Во вторник, 14 июля 1789 года, в день взятия Бастилии французским народом, он записал только одно слово: «Rien»[388]. В тот день Людовик XVI не поехал на охоту, однако это известие тяжким грузом ляжет на его душу, поскольку король, похоже, едва ли был в курсе происходящего в его столице за последние несколько дней. Все эти дни Людовика XVI держали в известности, но король осторожничал и надеялся, что буря утихнет.
За последние дни он провел множество переговоров с членами Национального собрания. Король упорно отказывался отменить отставку Неккера, похоже, не понимая, что тем самым поджигает фитиль на пороховой бочке. Пьер Самюэль Дюпон де Немур, один из ведущих деятелей Национального собрания, сообщил, что взрывоопасная ситуация сложилась в столице еще до падения Бастилии, но ответ Людовика XVI остался тем же: король не желал «отвечать на насилие насилием». Он искренне хотел избежать гражданской войны и старался удерживать своих солдат от вмешательства. Тем временем многие солдаты и гардемарины перешли на сторону повстанцев, поэтому пока и вовсе неясно, сохранилась ли возможность добиться чего-то существенного военными действиями. Безенваль тоже придерживал свою гвардию, «чтобы избежать гражданской войны», но в мемуарах он с досадой отмечал, что «Версаль меня просто бросил в этой ужасной ситуации, потому что они [версальцы] упорно твердили, что 300 тысяч восставших мирных жителей – это лишь митинг, а революция – всего-навсего ответная мера».
Американский политик Гувернер Моррис, один из отцов-основателей американской независимости, тоже стал одним из очевидцев происходившего в Париже. После событий 14 июля он писал, что «вся армия сплотилась вокруг революционеров» и что «власть короля и знати была полностью уничтожена». Венецианский посол Антонио Капелло в своем отчете сообщал, что «этот бунт против короля прошел как никогда удачно, никогда не проливалось настолько мало крови и никогда бунт не заканчивался так быстро». Австрийский посол Мерси-Аржанто подытожил унижение Версаля одним предложением: «Париж взял на себя роль короля». Французская столица больше не la bonne ville[389], жемчужина в короне французской монархии, а скорее заноза, способная разрушить вековую династию Бурбонов.
Герцог Франсуа-Александр-Фредерик Ларошфуко-Лианкур, grand maitre de la garde robe[390], которому поручено каждое утро будить короля, ранним утром 15 июля первым доложил Людовику XVI о событиях в Париже: Бастилия в руках народа, и парижане шествуют по улицам с отрубленными головами маркиза де Лоне и Жака де Флесселя. Людовик XVI спросил его: «Но что вы имеете в виду, это ведь восстание?» Ответ был столь же краток: «Нет, Ваше Величество, это революция».
Остается только догадываться, действительно ли этот разговор имел место, или же он возник в воображении де Ларошфуко-Лианкура. Действительно, два верховых курьера накануне вечером информировали Людовика XVI обо всем, что происходило в Париже, так что есть все основания сомневаться в рассказе де Ларошфуко-Лианкура. На спешно организованном совещании Людовик XVI отказался подчиниться требованию своего младшего брата, графа д’Артуа, ввести войска и разогнать революцию. Король выбрал придерживаться совета, который ему нашептал барон де Бретёй, назначенный им же преемник Неккера: прежде всего ничего не предпринимать и «сохранять спокойствие». Граф де Прованс, этот месье, старший брат Людовика XVI, тоже советовал ему проявлять осторожность. Любое решение, любое новое распоряжение могло оказаться роковым для Бурбонов и привести к непредвиденному захвату власти.
Гнев парижан пронесся по Франции подобно неудержимому вихрю. В первые же дни после взятия Бастилии разъяренные жители разграбили склады оружия в Ренне, Дижоне и Нанте. Граф де Сен-При, соратник экс-министра Жака Неккера, сразу же заметил мрачные настроения, охватившие население: «Воскресенье я провел в своем загородном доме и поэтому не знал, что происходит в Париже. Узнав обо всем на следующий день, я сразу же заметил последствия парижских событий и услышал, как лодочники на реке за моими владениями выкрикивают громкие проклятия из своих судов перед каждым домом, в котором, по их мнению, жил кто-то из дворян. Картина с портретом короля, которую они заметили в моем доме, не избежала их проклятий».
Из своей резиденции в Эльзасе баронесса д’Оберкирх с недоумением наблюдала, как в окрестных деревнях «поджигают дома, грабят и разрушают. […] Все закрываются по домам. […] Прощайте, те счастливые времена, хранившие прошлое». Дворяне постепенно начинали осознавать всю серьезность ситуации. Граф Луи-Филипп де Сегюр мастерски подвел итог новой политической реальности: «Мы, представители молодого французского дворянства, [жившие] без сожаления о прошлом и без всякого беспокойства о будущем, бодро ступили на ковер из цветов, скрывавший пропасть».
По словам посла Великобритании Джона Сэквилла, Франция переживала «величайшую революцию в истории человечества… Французское королевство – свободная страна, в которой роль короля ограничена, а привилегии дворянства сокращены». Большая часть знати бежала со всем нажитым за границу. Кто-то переодевался монахами или горничными, чтобы не попасть в руки гражданской милиции. Маршал де Брольи, военный министр, барон де Бретёй, министр финансов, герцог де ла Вогюйон, министр иностранных дел, и Пьер-Шарль Лоран де Вилледёй, государственный секретарь короля, – все они решили бежать. Оба брата короля тоже отбыли в более безопасные места. Граф де Водрёй – лучший друг д’Артуа, младшего брата короля – в августе бежал в Намюр и только тогда, кажется, осознал, что французское общество изменилось навсегда: «Отречься от своей страны, от нации, от своих друзей, оставшихся позади посреди ужасов анархии, столкнуться с множеством неблагодарных, потерять все свое состояние, отказаться от спокойной жизни в возрасте, когда нужно замедлиться, – это дорогие жертвы. Такова наша судьба, и мы не знаем, когда она снова изменится».
Людовик XVI никак не решался уехать и не реагировал на уговоры жены. Здесь снова можно предоставить слово принцессе де Ламбаль:
Королева, несмотря на сомнения, зародившиеся в голове короля, весь день и всю следующую ночь была занята подготовкой к отъезду и надеялась, что король последует совету своих братьев… Она так страстно желала, чтобы [король последовал за ней], что бросилась на колени и умоляла его покинуть Версаль и встать во главе своей армии. Она даже предложила сопровождать его верхом на лошади, в военной форме. Но все без толку, она как будто говорила с мертвецом: он так ей и не ответил.
Маршал де Брольи перед бегством сообщил королю, что его солдаты больше не могут гарантировать безопасность королевской семьи. Была, однако, и другая причина, по которой Людовик XVI не решался покинуть Версаль: он опасался, что из-за его бегства начнется гражданская война, в результате которой Бурбоны и вовсе потеряют трон. Или, что еще хуже, претензии на трон предъявит племянник Людовика XVI герцог Орлеанский, который всегда выступал против политики короля, воспользовавшись его бегством, и это тоже немедленно ознаменует конец двухсотлетнего правления Бурбонов.
Таким образом, решение Людовика XVI не покидать Францию было вполне обдуманным, хотя и не слишком удачным. Своим желанием остаться в Версале монарх одновременно изолировал себя с политической точки зрения. Позже Людовик XVI признает свое решение остаться в Версале одной из величайших ошибок: «Я должен был бежать, и я хотел этого, но что оставалось делать, когда Месье [старший брат, граф де Прованс] умолял меня остаться, а маршал де Брольи сказал мне: “Мы можем отступить в Мец, но что нам делать, когда мы туда доберемся?”» Все меня бросили».
Народное восстание в Париже превратило Людовика XVI в главного политического неудачника Европы. Что теперь оставалось делать? Герцог де Ларошфуко-Лианкур, человек, который сообщил монарху, что происходит нечто большее, чем просто волнения, посоветовал королю как можно скорее выступить с заявлением перед Национальным собранием – как «отец отечества».
Когда король вошел в зал заседаний Menus-Plaisirs, со скамей раздались громкие аплодисменты. Ожидания делегатов взлетели до небес: они успели увериться, что произошедшее в Париже бесчинство заставит монарха пойти на значительные уступки. Но первой и главной целью Людовика XVI было возвращение мира в столицу, и в качестве заявления он приготовил не что иное, как приказ о полном выводе войск, размещенных вокруг Парижа. Он хотел как можно скорее объявить об этом жителям столицы. И в то же время монарх, осознав необходимость возвращения в Версаль любимца публики Неккера, направил уволенному министру письмо, больше похожее на мольбу: «Я приглашаю вас вернуться и занять свой пост как можно скорее». Члены Национального собрания были разочарованы слабой, по их мнению, политической позицией короля, но на самом деле Людовика XVI просто прижали к стене. Вечером монарх записал в своем дневнике: «Посетил заседание [Ассамблеи] и возвращался пешком». Людовик XVI превратился в колосса на глиняных ногах, который, как отмечал посол США Томас Джефферсон, «безоговорочно уступил требованиям третьего сословия».
На следующий день несколько членов Ассамблеи отбыли в Париж, чтобы сообщить радостную новость: Неккер восстановлен на прежнем месте! Они же должны были предупредить, что король отправляется в столицу, чтобы сделать публичное заявление. Французский ученый Жан Сильвен Байи, президент Ассамблеи, был в составе этой делегации из 88 человек, которые 17 июля отправились в Париж: «Мы все в многочисленных каретах выехали из центра Версаля, где проходило народное гулянье, под сияющим солнцем. Наше путешествие обернулось сплошным триумфом. По дороге в Париж мы встречали толпы людей, которые постоянно кричали нам: “Vive la Nation!”