[391] В самом Париже уже собрался народ, который кричал: “Vive la Nation! Vive le roi! Vive les députés!”[392], и мы раздавали им трехцветные кокарды».
Королевскую карету сопровождала делегация представителей третьего сословия. У Людовика XVI больше не было телохранителей, их заменили члены гражданского ополчения. Маркиз де Феррьер с горечью писал, что ополченцы «больше походили на сборище бродяг, чем на королевский эскорт». Пеструю процессию, выходящую из королевского дворца в Версале, в центре Парижа провожала ликующая толпа. Когда же теперь король въехал в столицу, ни пышности, ни торжественности уже не было. Доктор Ригби наблюдал с балкона Пале-Рояля, как мимо него проплывала эта процессия: «Король выглядел скромно, если не сказать кротко, его больше не окутывало ослепительное царственное сияние [былых времен]».
Народ с ликованием ожидал процессию, но аплодировали теперь не столько королю, сколько представителям третьего сословия. Австрийский посол Мерси-Аржанто даже отмечал, что на прибытие короля большинство жителей реагировали прохладно. Вопреки утверждениям Жана Байи, выкриков «Vive le roi!» на улицах Парижа почти не было слышно.
В тот же день в ратуше король получил из рук Жана Байи, избранного новым мэром Парижа назавтра после смерти Жака де Флесселя, трехцветный кокард: «Месье, я имею честь вручить Его Величеству символ всех французов». Людовик XVI, прикалывая огромный кокард к своей шляпе, пробормотал, что «мой народ всегда может рассчитывать на мою любовь». Однако любовь его народа оказалась условной.
Безработица и голод вынудили тысячи поденщиков просить милостыню. Многие из них бродили от деревни к деревне в поисках работы. Не было ничего необычного в том, что нищие, сбиваясь в группы, кочевали по стране. Необычным было то, как группы попрошаек превращалиь в банды мародеров и грабителей. Население было напугано. По деревням поползли слухи о разбойниках, которые уничтожают урожай и грабят амбары.
Страх – сильнейший катализатор эмоций, и в век, когда у большинства сельских жителей едва ли была возможность получить достоверную информацию, слухи о грабежах мгновенно обрастали всевозможными теориями заговора. Коллективный страх завладел Францией летом 1789 года. Сочетание голода и невежества породило национальную массовую истерию – la Grande Peur[393]: население Франции уверило себя, что дворянство готовит крупное вторжение из-за границы.
Ходили, например, слухи, что англичане готовы пересечь Северное море и захватить портовый Брест. Шептались, что «аристократический заговор» дворян-émigrés[394] рассчитывает на военную поддержку испанского короля. Другие утверждали, что габсбургский император Иосиф II ждет некоего знака от своего шурина Людовика XVI, чтобы вернуть Францию силой оружия. Говорили, что население специально морят голодом, что по французским лесам маршируют отряды иностранных войск, а граф д’Артуа собирает армию, чтобы поспешить на помощь брату. Иностранных путешественников еще не считали врагами, но бродячих торговцев уже порой принимают за разбойников. Любой крупицы дезинформации хватало, чтобы вызвать панику.
Депутаты, ежедневно заседавшие в Национальной ассамблее, не остались в стороне. В своих отчетах, comptes rendus[395], они полагались на информацию, которая оказывалась такой же недостоверной, как и слухи. Местные газеты, начиная с Nouvelles de Versailles, ежедневно публиковали всевозможные ужасные истории о том, как грабители обезглавливают мэров и высоких лиц. Вымыслам, распространяемым по Франции, не было предела.
Из своего убежища в Намюре граф де Водрёй писал графу д’Артуа: «Вы, наверное, слышали о зверствах в Труа, которые выпали на долю мэра. Ему выкололи оба глаза, а затем подвергли бесчисленным пыткам; его конечности сожгли, а затем их съели эти каннибалы. Вот результат Просвещения и плоды философии XVIII века».
Новости о событиях в Париже, передаваемые через рассказы путешественников и письма, действовали на сельское население как эхо-камера. Жители ждали, что в любой момент может объявиться колонна разбойников, а не разбойники – так иностранная армия. Больше чем в половине случаев зачинщицей считали Марию-Антуанетту, l’Autrichienne. Английский агроном Артур Янг, проезжая через Кольмар, услышал от своих соседей по столу, что «королева [Мария-Антуанетта] вынашивает планы взорвать Ассамблею с помощью мины и послать в Париж армию». По словам того же собеседника, «ему об этом рассказал один из участников Ассамблеи» – разумеется, этого было вполне достаточно, чтобы развеять любые сомнения. Другой собеседник сообщал, что Мария-Антуанетта «написала письмо своему брату [императору Иосифу II], чтобы он приехал и уничтожил третье сословие с помощью пятидесяти тысяч солдат, и что, помимо этого, она попросила его убить гонца, который доставит это письмо. Но, к счастью, третье сословие [заранее] перехватило гонца, поэтому мы узнали об этих планах».
Повсюду давали о себе знать банды грабителей или отряды наемников. Присутствия нескольких иностранцев в деревне оказывалось достаточно, чтобы вызвать всеобщую панику. В Ангулеме даже безобидное облако пыли привело к массовой истерии, когда жители решили, что к ним приближается банда разбойников. В Шампани три тысячи разъяренных крестьян гнались за такой же бандой, пока не выяснилось, что это всего лишь стадо коров, которые, похоже, не собирались совершать никакое ограбление. Экономист и политик Жан Мари Ролан де Ла Платьер, муж известной писательницы и владелицы салона мадам Ролан, в конце июля в панике писал ей из Лиона, что бывшие британские заключенные, переодетые пиратами, прервали морские поставки зерна в Средиземноморье. Другой корреспондент сообщал, что из 50 миллионов фунтов, якобы украденных из казны беглыми аристократами, половину удалось перехватить на границе с Австрией.
Франция была охвачена беспорядками и грабежами с самого начала 1789 года, но la Grande Peur стал новостью. Все знали, что дворянство жаждет мести, теперь все были уверены, что оно фактически принуждает низшую буржуазию к порядку по всей Франции. Школьные учителя, лавочники, мельники, виноградари и ремесленники открыто восставали против существующей власти и дворянства. Местные власти беспомощно наблюдали за тем, как уничтожается их собственность, и даже если горел дом мэра, порой ему самому лишь в последнюю минуту удавалось спастись. В Квинси, деревушке во Франш-Конте, жители захватили замок сбежавшего сеньора, но грандиозный банкет, организованный в честь революции, закончился трагедией. Несколько неосторожных посетителей замка с горящими факелами отправились искать винный погреб, но вместо него забрели в пороховой. Весь замок со всеми гостями взлетел на воздух. И это, конечно, не избавило Франш-Конте от непрерывных беспорядков и мародерства в течение последующих недель. В таких городах, как Анже, Сомюр, Кан, Мелен, Рамбуйе, да практически по всей Франции замки грабили и сжигали, уничтожая целые архивы.
В Эксе, городе недалеко от Марселя, странствующий врач Эдвард Ригби стал свидетелем, как более 70 заключенных освободили из местной тюрьмы и под громкую барабанную дробь и музыку они прошли по улицам как герои. Те, кто не высказывается в поддержку третьего сословия, le Tiers État, во весь голос или не носит трехцветную кокарду, рисковал оказаться под арестом, попасть под пытку или погибнуть. Один дворянин писал: «Повсюду грабежи и мародерство. Народ обвиняет королевских дворян в дороговизне зерна и впадает в ярость. Взывать к здравому смыслу бесполезно: этот беспутный народ глух ко всему, кроме своего гнева». Ненависть народа, охватившая Францию, рождалась из разочарования и недовольства, которым позволяли тлеть годами. На деревенских площадях по всей Франции жители слушали, как вслух им зачитывают ужасающие сообщения о том, что «повсюду горят замки, разрушены монастыри, разграблены фермы».
Впрочем, в том, что у Франции серьезные проблемы, не было ничего нового. По словам историка Франсуа Фюре, король все эти годы пытался поддерживать традиции сильной монархии, но за надежным фасадом его королевская власть рушилась все быстрее и быстрее. По словам Фюре, в течение многих лет короля окружали «плохие министры, неверные советники и дурные управленцы». Летом 1789 года король уже просто не знал, как преодолеть этот национальный кризис. Его шурин, император Иосиф II, видел, как на французскую монархию надвигается самый страшный кошмар: «La racaille de Paris va être le despote de foute la France»[396] – народ, или «отбросы», как называет их Иосиф II, будет править Францией.
Пока богатая буржуазия требовала участия в Ассамблее, экономический кризис проделал огромную брешь в доверии населения. Взяв дело в свои руки, низшие социальные слои теперь формировали массовый фронт против высшего духовенства и дворянства. Король пока что оставался в стороне, ходили даже слухи, будто именно Людовик XVI стоит за поджогами дворянских и церковных владений и будто «он дал свое согласие на разграбление собственности евреев и на возвращение того, что дворяне когда-то отняли». Любой предлог был хорош, чтобы оправдать слепую агрессию. В Эльзасе орудовала банда грабителей, главарь которой утверждал, будто он брат короля. Главарь другой банды заявлял, что у него в кармане «тайный приказ короля» требовать зерно.
Впрочем, не везде бунтовщики добивались одинакового успеха. Например, процессию из нескольких тысяч повстанцев, направлявшихся в аббатство Клюни, наспех созванное гражданское ополчение расстреляло еще до их прибытия. В других местах разбойников успешно арестовывали и отправляли на галеры. Национальная истерия утихла только к концу лета, когда население пришло к выводу, что так называемые «сотни тысяч разбойников» не так уж страшны, а опасения по поводу вторжения английских или австрийских солдат позади. «Благородный заговор против третьего сословия» оказался пустой болтовней. Граф де Мирабо отзывался о людях, которых на все лето очаровал la Grande Peur, как «детей, которые любят слушать сказки». Однако за