Рабство во французских колониях не отменялось, этому предстояло случиться только через два года.
Не попала в окончательный вариант Декларации и статья, гарантирующая свободу труда. Более того, 14 июня 1791 года бретонский юрист Исаак Ле Шапелье внес на рассмотрение законопроект, запрещающий рабочим объединяться в профсоюзы и устраивать забастовки.
Таким образом, «пассивные граждане» – а их во Франции получалось около трех миллионов – не владели собственностью и лишены были возможности участвовать в политической жизни. Остальные четыре миллиона французских избирателей, имеющих право голоса и владеющих собственностью, должны были платить налоги в размере не менее трех человеко-дней, чтобы получить право назначить выборщика. Именно эти 50 тысяч выборщиков, которые в свою очередь платили налоги в размере не менее заработной платы за 10 рабочих дней, избрали представителей Генеральных штатов в начале 1789 года. «Простые люди» не могли назначать делегатов, поэтому все избранные представители третьего сословия принадлежали к богатой буржуазии. В августе 1789 года абсолютизм Людовика XVI был окончательно уничтожен, но политическая власть осталась в руках богатого класса, несмотря на то что контроль над государством перешел от дворянства к буржуазии. Свобода, провозглашенная в августе 1789 года, была прежде всего экономической, то есть подразумевала возможность открытого перемещения товаров и торговли. Граждане, в чьи руки перешло политическое управление Францией, жили верой в свободную экономику как ключ к необходимой социальной гармонии. Поэтому равенство касалось только среднего класса французского общества: те, кто не владел собственностью и не платил достаточные налоги, отстранялись от участия в политической жизни общества. «Братство» носило еще более условный характер, оно не считалось всеобщим и не распространялось на все социальные слои. Более того, Декларация цитировала теорию «народной воли» Руссо о государственном устройстве, при котором личность была подчинена власти общей воли народа. Согласно Руссо, народную волю должны были представлять «лица, которые работают на общее благо» и тем самым служат интересам народа. Именно эти лица должны были оправдывать применение насилия для продвижения интересов нации и превращать «народную волю» в террор. Насилию предстояло стать неотъемлемой частью Французской революции. Оно, как справедливо пишет историк Саймон Шама, «является коллективным источником энергии Революции. Именно оно сделало революцию революцией». Таким образом, разум лишался разума, а свободе и братству предстояло в ближайшие годы утонуть в крови.
Несмотря на расплывчатость формулировок, Декларация о защите прав человека стала беспрецедентным по тем временам документом. Она окончательно рвала связи Франции с феодальным прошлым и уносила древний режим в могилу. Она свидетельствовала о рождении нового общества, в котором суверенитет принадлежит нации, «народу». Теперь это общество возглавлял не король, а избранные представители, назначенные голосующим населением. Это был конец классового общества, в котором богатое меньшинство правит нищим большинством.
После того как Людовику XVI зачитали Декларацию, он дал понять, что доволен новым направлением развития Франции. В письме, адресованном архиепископу Арля, он благодарил «великодушного и благородного глашатая первых двух сословий государства», которые на трибуне Menus-Plaisirs встали на защиту своей страны и своего короля. Однако Людовик XVI был доволен лишь на первый взгляд. Король противился ограничению своей политической власти: «Я не могу этому радоваться; я никогда не соглашусь на отнятие привилегий у моего духовенства и моего дворянства… я никогда не одобрю декреты, которые их обделяют, ибо тогда французский народ в один прекрасный день может обвинить меня в несправедливости и слабости».
Отец народа, le Père du Peuple, был недоволен тем, что Собрание отняло у него право беспрепятственно налагать вето, оставив только вето «с отсрочкой», которое король мог использовать не более двух раз подряд, чтобы заблокировать принятие закона. Собрание загнало Людовика XVI в угол: если он не воспользуется своим правом вето, то его политическая фигура попросту окажется излишней, если же все-таки воспользуется, то рискует прослыть смутьяном.
Тем временем перед Жаком Неккером стояла чрезвычайно сложная задача – вывести страну из финансового кризиса. Налоги в казну по-прежнему практически не поступали, и никуда не делась угроза массовой безработицы. В одном только Париже тысячи лакеев, конюхов, портных и мельников оказались на улицах после того, как их покровители поспешно покинули свои дома. Более четырех тысяч безработных парикмахеров прошли демонстрацией по Елисейским полям, а после схватились с Национальной гвардией. Повара, которые все эти годы служили тем или иным благородным семействам, в одночасье оказались всего лишь еще одной прослойкой безработных. По большей части им пришлось переквалифицироваться в свободных торговцев, но некоторые уже тогда открыли первые в Париже публичные рестораны.
Чтобы заполнить финансовую яму, помимо призывов к экономии, Неккер выпустил новый государственный заем. «Первый среди равных», Людовик XVI подал пример другим, пожертвовав весь свой серебряный сервиз национальному монетному двору. Церковное имущество тоже перешло от первого сословия к Собранию. Но народному гневу этого было недостаточно. Арестов становилось все больше, избитых бунтарей на фонарных столбах тоже. Даже дети, тренируясь, разгуливали с отрубленными кошачьими головами на палках.
Трехцветная кокарда служила зримым доказательством абсолютной любви к своей стране. Цветам кокарды патриоты придавали особое значение: «Белый – чистота, красный – любовь короля к своим подданным, синий – небесное счастье». Без кокарды на лацкане или трехцветного шарфа на улице лучше было не появляться – любой мог немедленно оказаться в заключении. Те, кто осмеливался надеть ботинки с серебряными пряжками, теряли головы, поскольку такие пряжки символизировали благородное прошлое, ancien régime. Не пройдет и года, как Journal de la mode et du goût de grandes dames[403] порекомендует носить полосатую одежду в национальных цветах, а любой «патриотически настроенной женщине» будет рекомендовано одеться в «костюм королевского синего цвета, увенчанный черной фетровой шляпой, которую украшает трехцветный кокард». Любой, кто открыто не поддерживал революцию, по логике революционеров был и контрреволюционером и предателем.
Тем временем все громче звучал вопрос, что же делать с королем. Большинство дворян бежало, и некогда многолюдные коридоры и покои Версальского дворца наводили уныние своей пустотой. Барон де Безенваль писал в мемуарах, что немногие лакеи, оставшиеся на посту, совершенно отказались от всяких любезностей: «19 июля я отправился на встречу с королем, и поскольку ни один министр не пришел, я попросил короля подписать приказ. […] Как только я подал ему документ, между нами встал лакей, чтобы посмотреть, что пишет король. […] Я остановил лакея, и король пожал мне руку в знак благодарности, и я увидел, как на его глазах наворачиваются слезы».
У Людовика XVI больше не было «Королевского совета», не было друзей, не было союзников и не было армии. Он стал артефактом, реликвией абсолютной монархии, обреченной на гибель, капитаном тонущего корабля, покинутого практически всеми. Те же, кто остался, оставались на свой страх и риск. Людовик XVI стал одиноким королем в добровольном уединении.
Это будет последнее лето, которое он проведет в Версале.
ЭпилогПланета продолжает вращаться
«Мы, народ». – Господин Президент. – Кувалда революции. – Фиктивный процесс. – От революции к террору
Борьба американских патриотов за независимость, несомненно, запалила революционный фитиль на международной пороховой бочке второй половины XVIII века. Не только Американская, но и Французская революция навсегда изменили мир и наш образ жизни, и обе вызвали огромное политическое и социальное потрясение. Летом 1789 года Шарль-Жозеф де Линь записал реакцию русской царицы Екатерины II и габсбургского императора Иосифа II, и их высказывания весьма показательно иллюстрируют ужас, охвативший доселе неприкосновенных монархов. «Вместо того чтобы согласиться на отделение 13 колоний, как это сделал мой добрый друг Георг III, – спокойно сказала Екатерина II, – я бы предпочла пустить себе пулю в лоб». Иосиф II ответил: «Я не знаю, что бы я сделал на месте моего доброго друга и шурина [Людовика XVI] вместо того, чтобы уйти в отставку, как сделал он, созвав народ для переговоров о бесчинствах власти». Английский писатель Чарльз Диккенс волшебным образом подытожил влияние революций на события второй половины XVIII века в первых строках романа «Повесть о двух городах»: «Это было лучшее из времен, это было худшее из времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы Света, это были годы Тьмы; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас все было впереди, у нас не было ничего впереди; все мы стремительно двигались в сторону Рая, все мы стремительно двигались в обратную сторону».
Американская революция, приняв 4 июля 1776 года Декларацию независимости, привела к радикальному политическому расколу и одновременно создала новый взгляд на мир. Человеческое существование, описанное за столетие до этого британским философом Томасом Гоббсом как «одинокое, бедное, опасное, жестокое и короткое», в 1776 году получило новое дыхание. Декларация независимости дала американцам возможность создать новое общество, в котором ключевым понятием должна была стать социальная справедливость. По словам философа Томаса Пейна, подписание мирного договора между Америкой и Британским королевством в 1783 году открыло новую страницу в мировой истории: «Времена, которые испытывали души людей, закончились, и величайшая и абсолютнейшая революция, которую когда-либо знал мир, славно и счастливо свершилась». Эта «величайшая революция человечества» навсегда перекроила основы американского общества. По крайней мере для белых американцев, владеющих собственностью, потому что к стенаниям индейцев, рабов и американских женщин отцы-основатели Американской революции не прислушивались.