Больше задерживаться не было никакого смысла. Идти по дороге, украшенной отпечатками советских гусениц, было слишком рискованно. Цепочкой пошли в лес, благо туда вела тропинка. Глядели в оба, но кроме нескольких трупов солдат вермахта из тыловых подразделений никого более не попалось.
Темнело быстро. Ночлег был сырым и неуютным. Одно хорошо – нажрались от души, слопав все, что весило много, а было не очень калорийно.
– Такое было у нас, когда я попал в Жопу Мира – сказал бранденбуржец, старательно посапывая короткой трубочкой и ежась от мокряди вокруг.
– Это где такое? Я бы не удивился, если тут то же самое, – заметил Поппендик.
– Это под городишком с нелепым названием Новгород. Там остряки штабные даже транспарант такой поставили большой. И – должен сказать честно – совершенно не наврали. Мерзейшие места. Северные джунгли! То же, что на Амазонке, только вода даже летом ледяная, и везде болота и речонки с ручьями. А комары там такие, что впору их ловить мышеловками! Можно неделю идти по лесу – ни одного человека не встретишь! И заросли такие, что и мачете не поможет, там с топором ходить надо. Дорог нету в принципе, – вздохнул старшина.
– Но вы же как-то пробирались, – отметил явный факт командир бывшего взвода.
– Так лошади тонули на тамошних дорогах. Жижа на полметра и глубже – вот такая дорога. Делали лежневки – бревно к бревну. Проедешь пару километров – так перетрясет, что печенка с кишками перемешается. А пойдешь пешком – обязательно вывихнешь ногу. Потом нас отрезали Иваны, и стало нечего жрать. Птенчики Геринга сбрасывали нам жратву в мешках и контейнерах, но пока не сделали аэродром, приходилось затягивать поясные ремни. И холодно все время было, черт бы все это драл. Потом к нам пробили все же дорогу. Коридор смерти, как мы его называли, потому что русские молотили по нему днем и ночью. Я на своей шкуре испытал эту прелесть, хотя меня вывозили ночью. Но к дырке в ляжке я там получил и осколок в колено – от «швейной машинки». Допотопные русские бипланы!
Эта воздушная дрянь выключала мотор и планировала бесшумно, потому засечь было невозможно, пока не сбросит бомбы. Не самолет, а кофемолка недоделанная, но бед от них было много. Всю ночь вертелись над головами, не заснешь. Но как задремлешь – так они бомбы кидают. Они хуже комаров были. Хотя сейчас сам своим словам удивляюсь… Комары – это был постоянный кошмар. И вши. Их там было еще больше.
– Так сейчас тоже не сахарная глазурь на пасхальном кексе, – отметил очевидный факт командир разгромленного взвода.
Подчиненные благоразумно помалкивали, слушая, о чем говорят умудренные ветераны. Жались под навесом из плащ-палаток, которые собрали не так, как полагалось по уставу, но явно бранденбуржец знал толк в этом деле – получилось даже лучше, чем стандартная сборная палатка. Однако все равно было неуютно.
– И все-таки, все-таки… Смотри сам: ни один из твоих щеглов пока не нажрался крема «Нивеа». И даже самострелов не было ни одного, – рассудительно заметил старшина, сопя своей носогрейкой.
– Какой смысл стрелять себе в ногу, когда в ногах – спасение? – пожал плечами Поппендик.
– Не сейчас, когда мы драпаем. Раньше – когда мы прибыли на фронт. А в Жопе Мира это было частым делом. Кто пил ледяную воду с неразжеванными кусками сырых овощей, кто жрал соль, кто жевал русскую махорку, а кто и перетягивал ремешками ноги. И эти коновалы, которые только и умели отрезать солдатам руки и ноги, ни черта не могли сделать – не хватало им мозгов, чтобы выявить всех симулянтов. Пока я лежал в госпитале, насмотрелся – много там таких было. Особо ушлым и ловким даже не надо было себя калечить – они блестяще разыгрывали ишиас и последствия контузии. Такие мастера были, что куда там актерам записным! – вспоминал прошлое хромой черт.
– Не всем доступно умение. Вон мой наводчик по русскому грузовику попал только двадцать вторым снарядом. Прикинь сам, сколько обойм ему пришлось бы пальнуть, чтоб попасть себе в ножищу, – ехидно фыркнул Поппендик. Тот шваб, о котором сейчас говорил начальник, поежился.
– Двигающаяся мишень – сложная цель, – усмехнулся старшина угробленной роты.
– Грузовик стоял неподвижно, – поставил точку командир взвода.
– Качество обучения упало, признаю. Как и качество новобранцев. Так все укороченное: сроки, планы, даже патронов и снарядов на учебу впятеро меньше отпускают. Но все же напомню: в Жопе Мира было хуже. Средневековая резня, «крысиная война» во всей красе. Постоянно воняло трупами и болотом, жрать нечего, холодрыга и мокрота, русские долбили на каждое шевеление, а доставка грузов все время была под их огнем. Я завидовал летчикам – они гордо парили сверху, в то время как мы корячились в болотной жиже. А потом, когда лежал на излечении, понял, что им тоже досталось, – в палате был штурман с «Тетушки Ю». По его мнению, из тех, кто обеспечивал «Воздушный мост», половина наших транспортников накрылась, не меньше двухсот самолетов теперь там в болотах валяются. Потом этих машин и их экипажей так не хватило под Сталинградом…
– Разрешите задать вопрос, господин гауптфельдфебель? – по-ученически поднял ладошку лопаткой шустрый наводчик, который, видимо, решил свернуть в практическую сторону поток ветеранской трепотни.
– Давай, гордость и надежда нации.
– Зачем жрать крем и овощи? И соль? – с видом примерного отличника вопросил шваб. Остальные его земляки внимательно глядели на ушлого и тертого жизнью бранденбуржца.
– Как для чего? Чтобы с фронта смыться в лазарет. Это, знаешь ли, очень разные вещи – спать в коричневой вонючей жиже или еще лучше – на снегу в летней одежде и сапожках, или в теплом госпитале на белых простынях и мягком матрасе.
Сопляки переглянулись и вздохнули одним общим вздохом. Что-что, а сейчас нормальная постель казалась тоже райским наслаждением.
– От «Нивеи» получалась отличная желтуха – не человек, а лимон с виду. Много холодной воды и овощи кусками вызывают отличный понос и очень похожи на дизентерию. Хотя, конечно, ледяное пиво с огурцами подходят лучше, но пива у нас там не было совсем. От крепкого соляного раствора, если не пить воды пару дней и не жрать жидкого супа, – замечательные отеки, как от почечной болезни. Такие же отеки, если ремешком себе перевязать ноги под коленками и походить – но тогда могут остаться следы от ремней, и на этом ловили. Те, кто жевали русский табак, получали клинику порока сердца: потеря дыхания, колотье, перебои пульса, рвота, замирание сердца и прочее, что в медицинских книжках описано. Все как надо, не подкопаешься.
– Мрак и жуть, – передернул плечами наводчик. Его сверстники так же продемонстрировали излишнюю впечатлительность. Хромые черти переглянулись с усмешкой, чувствуя себя умудренными жизнью стариками среди глупых детишек.
– Те, кто поглупее, еще и не так себя калечили. Одни совали руки и ноги под колеса и гусеницы. Хотя, должен заметить, по тем дорогам, да зимой – и не такое бывало. Мой командир танка так погиб – показывал, как заехать на насыпь, трудный был въезд, а водитель – молокосос, и как на санках прямо под гусеницу. Хороший был мужчина, настоящий ариец, а погиб вот так, глупо. Так что – всякое бывало… Но хватало симулянтов. Поди, пойми, случайно упал или нарочно. Самострелы опять же…
– Это – через буханку хлеба, господин гауптфельдфебель? – уточнил любопытный наводчик.
– Там хлеб был мороженый все время, да и мало его было. Просто – через сложенную шинель или прямо через сапог. Но самострельщиков ловили часто, а бывало, что и порядочные люди под суд шли – не доказать же, что пуля русская была. А судейским наплевать, кто им в жернова попал. Те еще тыловые крысы. Свирепые и беспощадные. Но тут дело суровое – в окопах еще хуже, – задумчиво покачал головой рассказчик.
– Да, страшно на фронте, – с ноткой превосходства ляпнул шваб.
– Даже не то, что страшно, ефрейтор, – невыносимо было жить в таких условиях. Просто по-житейски говоря – выжить даже без стрельбы было трудно. Насчет теплой одежды наши штабные умники не побеспокоились и на вторую зиму, а в снегу на льду да голодным, когда глаз не сомкнуть, а просыпаешься – волосы примерзли, и на лице корка льда… Там все простуженные были и, считай, все простатит подцепили – теперь и не поссать толком. Кто засмеется сейчас – обижу всерьез, – нахмурился старшина.
– Да чего смешного, – тут же поспешил успокоить начальника шустрый шваб.
– То-то же, поросята. Так что не совсем трусы были. Просто по-человечески – не вынесли. Ледяной мокрый ад. Знал пару человек, которые добились выпадения прямой кишки.
Гауптфельдфебель знобко передернул плечами от воспоминаний, заметил, что трубка потухла – разжег заново, а слушатели (и в их числе Поппендик) сидели, терпеливо ожидая продолжения, – очень уж неожиданной стороной поворачивалась героическая картина войны.
– Пришлось им много дней пить теплую мыльную воду и поднимать серьезные тяжести. Кому-то не везло, получали банальные грыжи, которые не считались поводом для отправки в тыл, а эта пара смогла своего добиться. Так и ходили хвостатыми – с красно-лиловой кишкой, висящей из жопной дырки… Правда, говорил мне один из них, что каждый поход в сортир по-большому для него был – как половина расстрела. Но – свой выбор.
– Зато живой.
– Да, верно… А мы там многих похоронили. Очень многих. Русских набили в сотни раз больше, в тысячи, там их прямо поля целые валялись, но и наших мы потеряли изрядно. Когда меня увозили, от нашей дивизии осталась четверть, да и те – практически все тыловые… У меня в экипаже тогда уже были портной и хлебопек…
– О, так вы были тоже танкистом, – удивился искренне сопляк-наводчик.
– Заряжающий, потом наводчик, потом командир танка… Служебный рост был быстрый, вакансии освобождались моментом. И да – на стоячий грузовик я не тратил по два десятка снарядов, малыш. Тем более, учти то, что снаряды к новым «кошкам» стоят дорого. Ты выпулил больше марок, чем стоила эта русская колымага. Так мы навоюем, знаешь ли…