Мы чистили нашу землю вместе с дядюшкиными племянниками, и эти идиоты местные нас даже путали: форма черная, гусарские черепа. Так эти парни из СС говорили, что Гиммлер поставил перед ними задачу: истребить 30 миллионов славян, остальных выгнать к чертовой матери с нашего жизненного пространства за Урал, в Сибирь! Оставить здесь ровно столько, чтобы они нас обслуживали, сколько нам потребно рабов, а остальных – вон! Мы тогда над ними подшучивали, над дядиными племянниками, что они справиться не могут, приходится их выручать, а они даже и обижались. Видишь, мы тоже не справились, мало их прибрали. Что посеяли – то и пожнем. Нам не удалось их сломать и обескровить. И они теперь сами прутся на Запад. А мы с тобой – покалеченные.
– Все-таки живые.
– Да, это хорошо, что ты – живой, у меня гораздо печальнее все прошло. Впрочем, мы еще побарахтаемся, дружище! Такие старые кости, как наши, просто так в кучу не сложат!
Старшина потянул свою трубочку-носогрейку, неторопливо, словно выполняя ритуал, набил ее табаком (раньше этого резинового кисета Поппендик у него не видел), пыхнул вкусным дымком и сказал странным романтическим тоном:
– Ты ведь знаешь, что кукушонок, подброшенный в чужое гнездо, выкинет из него всех своих сводных братьев, убив их этим без пощады? Киваешь – значит, хорошо учил биологию в гимназии. А у нас в наше гнездо кукушат этих природа насовала куда как щедро: и жиды, и славяне, и всякая прочая гнусь черная и желтомордая. И все нас обжирали, отнимая у нас будущее.
Пыхнул дымком, посопел растроганно носом, вспоминая прошлое; глаза увлажнились, потянул фляжечку из кармана, что странно: тоже ее раньше не видал спутник – серебряная, с гравировкой на тему охоты. Поппендик сделал единственно верный вывод касаемо появления новых – и определенно ценных – предметов в руках его напарника, но никак не удивился тому. Сам он тоже успел прибрать из машины с почтой старый немецкий автомат МП-18 с дырчатым кожухом и деревянным прикладом, сдернув его с некоторой брезгливостью с поддутого трупа, в котором потрескивали пузыри газа, когда он его ворочал. А еще пояс, где висела сумка с магазинами, штык-нож к этому автомату и фляга.
Тяжеленькая, уютно булькнувшая. Сейчас отвинтил пробку – оказалось, что тут – шнапс, причем не самый худший. Все же фельдфебели – особая каста непотопляемых вояк! Говорили же ему, еще когда был курсантом, что ефрейтор – это дурно дрессированный щенок, унтер-офицер – уже сторожевой пес, но только с фельдфебеля начинается армейский человек. И да, слыхал, что фельд-вайбель – это на старогерманском означало уважительно-шутливое «полевой бабий начальник», то есть глава отрядного обоза со всем добром: жратвой, питьем, маркитантками и шлюхами. Стоглазый, сторукий, всевидящий и почти всемогущий. Любой нормальный мужчина от такого табора и баб с ума бы сошел за день, что видно по несчастным женатикам, на стенки лезущим от одной-то бабы, но не такие были кремни фельд-вайбели! И, конечно, не мудрено, что два оберфельдфебеля не остались в накладе, проходя мимо ценностей. Как раз странно было бы, будь оно иначе! Солдат, прошедший мимо выпивки – либо тяжело болен, либо спит на ходу!
Чокнулись сосудами, приложились. Втянули ноздрями воздух. Хорошо пробрало. И тут Поппендика тоже попустило: стал размякать, ушло напряжение последних дней. На краешке своего сознания он отметил некоторую перевернутость сказанного старшиной про кукушат, мельком вспомнил заржавший строй швабов, когда во время отработки строевой подготовки он сбился с ноги, и командир роты не замедлил отметить это глупой шуточкой, что вот какая досада: весь взвод марширует не в ногу и не глядит на своего командира, как надо!
Но, с другой стороны, командир взвода был начитанным человеком и прекрасно помнил – Рейх обязан расширяться, давя сопротивление соседей. И великий архаический Римский Рейх в случае, если какой-то глупый город оказывал упорное сопротивление, вырезал там руками легионеров все живое, включая собак, и делая поблажку только скоту, который тоже шел под нож, но с отсрочкой. И Железный Хромец Тамберлан точно так же ликвидировал всех сопротивлявшихся ему, щадя только беспрекословно покорных.
Давно так принято!
И Германия просто вынуждена так поступать! На войне – как на войне! Древний германский Рейх, как называли Священную Римскую империю, выросшую на останках той, архаичной Римской, просуществовал почти тысячу лет, пока не был разгромлен выскочкой Наполеоном. Второй Рейх продержался всего ничего – 47 лет и рухнул под ударами внутренних врагов и плутократов всего мира. (Оберфельдфебель мимолетно и сентиментально улыбнулся, вспомнив занятия по истории в гимназии). Третий, нынешний, должен простоять на страх врагам 1000 лет!
Старшина хитро подмигнул, полез в свою бездонную сухарную сумку и вытянул две плоские жестяные коробочки. Одну кинул Поппендику, вторую бойко вскрыл ключиком с крышки.
– Кушай, камрад! Это довоенного производства сардинки! Тот вкус, почти забытый. Откуда они взялись у этих бедолаг – не знаю, давно уже только норвежские видал, а эти – видишь – португальские. Прозит!
Тихо стукнули бока фляжек, бодрое горячительное птичкой порхнуло в желудки. На секунду даже показалось, что не в сыром лесу, а в гаштете отдыхают, и нет неподалеку врагов, и не надо тащиться пехтурой черт его знает сколько времени. Всего-то мягкие и вкусные сардинки в настоящем оливковом масле и со специями, на которых чертовы норвежцы явно экономили. А уютно ведь! Как мало надо зольдату!
– Нам надо продержаться подольше! Ведь этих русских англичане ненавидят еще почище, чем мы! И поверь – американцы тоже! Досадно, что фюрер повздорил с англосаксами, очень досадно. Очень. Прозит!
Еще глоток обжигающего блаженства. Дерьмо собачье, как быстро кончились сардинки! Вроде ведь – только открыл, и уже осталось масло допить. Допил не без печали, удивился: на донце выбита дата производства – и не довоенная, а прошлогодняя. Сказал об этом старшине. Тот пожал плечами, подмигнул:
– Нас поддерживают многие. Мы взяли на себя серьезную миссию очистки земли от всякой дряни и плесени, и те, кто разумен, в отличие от того же борова Черчилля или коммуниста Рузвельта, – это понимают. Русские – угроза цивилизации. А мы – единственный щит ее! Прозит!
Расчувствовавшийся гауптфельдфебель опять полез в сумку, вытянув на этот раз колбасу – твердую, как дерево, но очень вкусную, когда удается ее размочалить зубами и размочить слюной. Немного помолчали, причем Поппендик чувствовал себя самую малость трудолюбивым бобром, но челюсти у него были крепкие, и колбаса стала поддаваться. Еще разок хлебнули. Шнапс определенно украшал окружающую природу, делая ее куда симпатичнее.
– Ведь в этом году, камрад, все чуть не стало на правильные рельсы… Совсем малости не хватило. Впрочем, чего ждать от генералов… Понимаешь меня? – с намеком произнес старшина.
– Но ведь фюрер… Это было неправильно! Ты ведь про заговор этих изменников? – испугался даже тут командир взвода, стал оглядываться. Но лес вокруг был тих и безлюден, только капли падали редко.
– Да что ты как испуганное дитя – нет тут никого, кроме нас, – не без досады проворчал старшина. Попыхал недовольно трубочкой. Помолчал, потом сказал задумчиво:
– Вожак хорош, пока он ведет свою стаю правильно. Да, раньше все шло хорошо. А сейчас – нет. И чем дальше, тем хуже. Как ты думаешь, что изменилось бы, если бы этот дурацкий заговор получился? Было бы хуже, как думаешь?
– Я даже боюсь представить, какой бы это был крах! – честно признался Поппендик.
– Ты серьезно? Или шутишь?
– Серьезно! Без фюрера мы… – начал было говорить Поппендик, но его собеседник только досадливо сплюнул.
– Германия существовала без фюрера тысячи лет. Сколько было вожаков? Ну, к примеру – когда удрал Кайзер и бросил нас на произвол судьбы – что, мы все погибли? Нет, его заменили другие, нет незаменимых. Конечно, генералы ни черта бы хорошего не придумали, но было бы сделано самое главное, даже если бы они сдались англичанам. Ты не подпрыгивай и не ерзай, я знаю, что говорю. Главное – русские не вошли бы на территорию Германии. Уж поверь, англосаксы их не пустили бы. И русские остались бы в своей нищей разоренной стране, где мы выжгли все, что смогли. Да, нам бы пришлось солоно, хотя кто знает… Мы бы воевали вместе против русских, вполне вероятно. Ведь они все равно будут воевать с русскими – им тесно на маленькой планете вместе. А мы – хорошие солдаты, с какой стороны ни посмотри.
– Так ты считаешь, что генералы договорились бы с лайми? – всерьез удивился командир роты.
– Абсолютно! Само собой разумеется, дружище! Ты думаешь, что у наших носителей лампасов хватило бы ума на такое самостоятельно? Что они не получили гарантий? Лично я не сомневаюсь, что в случае успеха тут же был бы заключен сепаратный мир. И русские остались бы с носом перед закрытой от них границей Рейха. А за это можно было бы многое отдать, лишь бы они не пришли к нам…
– Сейчас ты так говоришь, словно знаешь, как русские будут нас резать! – как-то странно пискнул Поппендик. Его всерьез пугал уверенный тон старшины, словно это пифия, изрекающая страшную волю богов.
– Будут. Если они хоть немного знают о наших забавах. А они – знают. Тогда, в сорок первом году, каждому воевавшему было обещано по поместью и 50 рабов-туземцев. Мне это было даром не надо, я потомственный горожанин, копаться в навозе – не моя радость. Но мы тогда поняли, что такое – быть Господином!
– Стоп! Это же нормальное обращение друг к другу. Я вот буду после войны – господин Поппендик…
– Да ты не понимаешь… Вежливое обращение к любому обсосу (не тебя имею в виду, нет), к любому шибздику, у которого от мужчины – только ширинка в штанах да жидкая растительность на ублюдочной мордочке, как у нашего лейтенанта, чтоб он утонул в своем говне – это выхолощенная тень былого, когда Господин – это было реальным отражением силы и воли, когда от воина и мужчины зависели жизни целых племен. Никогда больше я не жил так, как тогда… Нас выпотрошили на фронте и отвели на переформирование, практически без техники и с половиной людей.