И мы помогали в умиротворении бандитских областей полиции и СС. Поверь, я в школе тоже учился и помню рассусоливания про рабство в древнем мире. Никто не мог внятно это понять. Это была фигура речи, сами же учителя понятия не имели, что такое – быть Господином среди рабов. А мы – мы это ощутили на себе. И мы – воины Рейха – были Господами. Мы могли делать все, что хотели. Все! Ты не поймешь этого, пока сам не почувствуешь, что это такое – Господство! И вседозволенность. Да, мы тогда были равны богам! Прозит!
– Нам зачитывали приказ об особой подсудности на оккупированной территории, и я знаю, что наказывать за жестокое обращение с местной перхотью не принято. Но все равно не вполне понимаю тебя. Ну, пристрелил ты кого-то или отнял что вкусное…
Старшина вздохнул, как это делают печальные взрослые, столкнувшиеся с самоуверенностью несмышленых детей. Глянул на собеседника не то чтоб свысока, но как-то снисходительно, и Поппендику захотелось потрогать свои губы пальцами – нет ли во рту соски?
– Ну, был у нас один бывший стекольщик, так ему нравились самочки помоложе – которые еще совсем безгрудые, и чтобы лобок без волос. А другому – браконьеру – наоборот, нравились сисястые, он потом любил отрезать им дойки, вспороть после развлечения брюхо и поучительно потребовать, чтобы баба «держала себя в руках» – кишки-то им приходилось и впрямь руками собирать, пока живы были. Держали себя в руках, да. А он в этот момент был уморительно серьезным. Наш ротный тоже был не промах, но ему нравились девки в соку, и мы ему старались девственниц найти, но это было несложно: у этих дикарей – если не замужем, то почти всегда – девственна.
Мы любили своего ротного, а в соседней роте, наоборот, был командиром зануда и филистер, запрещал все подряд, и его подчиненные нам завидовали. Слыхал, что на фронте он в первую же неделю «нашел свою гранату», уж не знаю – русскую ли. В конце концов, этим шлюхам все равно было подыхать, так почему бы нам не развлечься? Работа ведь была очень тяжелой – они, эти выродки, разбегаются, прячутся, мешают, а уж визга и воя было – уши пухли, как от канонады. Из-за этого и скот бесился, на стенки лез, а нам надо было, чтобы скот был целый, не поломавший себе ноги. Каждая умиротворенная деревня – несколько сотен унтерменшей. И всех их надо уложить надежно, чтобы не бегали по округе и не переполошили остальных приговоренных. Поверь – это сложная работа.
– Я и не знал, что такое было, – ужаснулся Поппендик.
– Ой, только не надо этой театральщины, дружище! Точно знаю, что парни из нашей роты только в этом месяце участвовали в трех расстрелах! – прищемил ему походя хвост старшина.
– Но они уничтожали бандитов!
– Так и мы тоже! Именно – бандитов. Эти твари, что находятся на уже нашей земле – они все бандиты, можешь мне поверить! Мы выполняли приказ, как положено солдатам. А парни, может, с твоей точки зрения, и делали что-то не вполне принятое в мирное время, но так ведь ситуация иная. «По закону военного времени» – ты же знаешь эту формулировку.
Так что мы обычные солдаты.
Стекольщик великолепно пел и организовал у нас театр самодеятельности, это очень скрашивало наши товарищеские вечеринки.
Браконьер великолепно умел разделывать мясо, особенно свиней и кур, готовил куда лучше ротного повара, а еще научил нас понимать лес и ориентироваться в нем – думаешь, откуда у меня, потомственного горожанина, такое понимание и ориентация? Все оттуда – от него, от сослуживца. Но, конечно, не все были хорошими людьми и товарищами.
У нас был наводчик – «алмазный глаз», как его прозвали, любую цель поражал не больше, чем тремя снарядами, а до армии был школьным учителем. Так он любил опарышей брать за ноги и очень ловко бил их кочанами об стенки: хряп – и не визжит больше. Я ему тридцать марок проспорил, что смогу так же – он же меня и подначил перед камрадами, а я тогда был молодой и неопытный, поддался на подначку. Дал он мне орущего опарыша, я его об стенку – шмяк, а он еще пуще визжать. Я его второй раз – посильнее приложил. Он на секунду заткнулся, а потом еще громче завопил и обделался. Тут у меня все вскипело, я его со всей силы гвозданул – заткнулся, наконец, ублюдок. А камрады ржут, чуть не падают.
Я сначала не понял, потом гляжу, куда они пальцами тычут – а у опарыша кочан лопнул, и все его дерьмо из башки – мне на сапоги. Так и накрылись веником мои кровные тридцать марок… Не по-товарищески вышло, подлец он оказался, этот школьный учитель… Хотя наводчик и хороший…
– А как ты потом чистил сапоги? – спросил просто для того, чтобы не молчать, ошарашенный Поппендик.
– Приказал первой попавшейся на глаза бабе. И будь спокоен – она их отчистила как свадебное зеркало!
– А потом? – немножко боясь ответа, спросил командир взвода.
– Потом я ее, разумеется, застрелил. И поступил очень гуманно, потому как наш браконьер хотел с ней позабавиться и даже на меня обиделся, когда я ее уложил. Но, в конце концов, она хорошо почистила мне сапоги, я имел право ее отблагодарить. И что ты пучишь свои глаза? «Восточное министерство», а конкретно – отдел управления колонизации дал армии четкие указания, и мы обязаны были обеспечить нашим колонистам нормальную жизнь. Это не наша самодеятельность – это был приказ с самого верха!
Поппендик пожал плечами. На минутку он представил русских, так же чистящих от населения его квартал в столице Рейха, и как-то зябко стало. Нет, это недопустимо! Совершенно недопустимо! Вспомнил почему-то грудастую красотку фрау Мильду, на которую таращились, облизываясь сладострастно-плотоядно, все школяры; почему-то подумал, что и среди русских есть браконьеры, да они вообще все бандиты и браконьеры! И сестренку вспомнил почему-то, хотя с какой стати вдруг вспоминать большеглазую хныксу с дурацкими бантами? Мать, отец, родственники, соседи, с которыми раскланивался, одноклассники и приятели, с которыми выпил свою первую кружку пива…
– Вижу, что тебя тоже пробрало – понимающе хмыкнул старшина разгромленной роты и устроился поуютнее, подбив сумку с деньгами, как взбивают подушки.
– Да, немного… – признался задумавшийся командир третьего взвода.
– Значит, я не впустую тратил порох!
– Да уж… Правда, я так и не понял, зачем было жечь и дома тоже – это же представляет определенную ценность – жилье все же.
– Не говори ерунду! Настоящий дом должен быть нормальным, каменным. А эти местные халупы… – старшина почесался привычно, не замечая этого чисто автоматического движения. Потом усмехнулся и добавил:
– Можешь мне поверить, все, что там было ценного – мы не упустили. Какие посылки мы отправляли домой – заглядение! Мы жили как короли! Жизнь, как в сказке! Наша дивизия сидела на подножном корму все это время, Рейх на наше содержание и пфеннига не потратил, пока мы потрошили этих бандитов. Ты ведь не думаешь, что все харчи в вермахт тащат из Рейха? Вот такие пустячки и лакомства – на манер этих сардинок – да, везут паровозом издалека. Побаловать нас, чтоб не затосковали. А весь скот, весь картофель, крупы, муку, зерно, сахар и прочую каждодневную еду мы берем на занятых территориях. Тысячи тонн каждый день! Сколько хотим и у кого хотим. Война кормит сама себя. И дает колоссальную прибыль всем, кто в ней участвует!
Да ты же не знаешь, что такое оказаться русской зимой по милости наших интендантов в летнем обмундировании и в сапогах со стальными гвоздями, которые мигом отмораживают кожу стоп через тонкую стельку и дырявый носок! Отлично помню, как прибывший из Франции на самое Рождество полк за сутки потерял обмороженными треть, а на другие сутки – еще столько же и перестал быть полком!
Да одни только изъятые у покойных русских теплые вещи, в которые одели нас и других солдат вермахта, окупили наши усилия! Эти их дурацкие, свалянные из войлока сапоги! Это же спасение в снегу! А меховые пальто из овчины? Счастливчиком был тот, у кого оно имелось, и наши, кто помельче ростом, не обращали внимания, что это бабья одежда. Генерал Мороз – страшный враг для одетого по парижской моде. А мы точно повторили все ошибки чертового корсиканца. Но русские заплатили нам за это!
Победить плохо вооруженных дикарей и выдавливать из них, как стотонным прессом, все их богатства, выжимая досуха – самое достойное занятие для белого человека, и без колоний никто жить достойно не может! Так что то, что мы спалили их лачуги – это как раз никак не убыток. Чище воздух и спокойнее на коммуникациях! И тогда мы сами увидели, что война – это выгодное предприятие, не зря человечки издавна любят ею заниматься. Да, очень прибыльное. Притом проигравший оплачивает все желания выигравшего!
– То-то и оно, что пока как-то все не очень хорошо… Я понимаю, что мы сокращаем фронт, но что-то от концентрации сил мало проку… – тут Поппедик заткнулся, потому как вести такие речи с посторонними людьми было очень чревато.
– Ну же, перестань пугаться, старина! Любому не совсем дураку видно, что нас жмут с двух сторон. Жиды-плутократы опять объединились против нас, немцев. И чудо-оружие оказалось не тем, что нужно – перемудрили наши оружейники. Их бы, сволочей, в эти тихоходные доты на гусеницах с тремя поломками на километр пути. Нам надо подороже продавать русским это пространство, чтобы они истекли кровью до границ Германии. И, разумеется, надо договариваться с этими английскими псами. Тут уж никуда не денешься, за ошибки придется платить, но с Джоном Булем и Дядей Сэмом Матушка Германия сторгуется, все же – свои люди. В конце концов, не так уж много мы им горшков переколотили. Главное – чтобы не русские, это пока самое важное.
Старшина с грустью потряс своей фляжечкой, прислушался. Увы, там ничего не плескалось. Командир взвода щедро плеснул из фляги в бакелитовый стаканчик:
– За нашу победу! Прозит!
– Прозит!
Выпили с удовольствием. Что-то ворошилось в памяти у командира третьего взвода, словно котенок в соломе. Не без труда вспомнил.
– Ты что-то говорил про шоколад?
– А, выдали нам панцершоколад. Ну тот, знаешь, с первитином.