писана капитуляция столицы, получены планы минных полей и укрепрайонов. Беда была в том, что рации у капитана не было, потому немецкие войска сами обалдели, когда узнали, что штурма не будет – ночью удалось связаться с подкравшимися разведгруппами.
А на следующий день после форсированного марша войска Рейха вошли без боя в Белград. Естественно, храброго нахала облагодетельствовали всяко, написали о нем везде, где можно, а по его примеру стали действовать и другие. В 1941 году такая наглость и против нас в хаосе начала войны получалась. И даже еще в начале 1942 года – тоже, но уже куда реже.
Только с точки зрения Бочковского такое было возможно только в самом начале, нерасчетливо этакое поведение. Раз повезет, другой, но потом «ваши рыжие кудри примелькаются, и вас будут просто бить!»
Достаточно было бы просто нормального несения службы сербами и одного командира решительного – лежал бы этот Клингенберг в безвестной братской могиле со своими зольдатами, а его камрады корячились бы на неразведанных минных полях под рассчитанным многослойным огнем. Без растерянности противника и безобразного, вопиющего неисполнения уставных требований и прямой трусости такие фортели не проходят. А после 1942 года кончились и такие нахалы у немцев. По причине выбытия из строя и перемещения в могилы. Ну, хамство же прямое высаживать маломощные парашютные десанты до взвода в тылу или нахрапом пытаться мизерными силами захватывать серьезные объекты с нормальными бойцами.
Слыхал капитан от своего товарища по несчастью, что во время погрома наших войск в Крыму целые полки бежали только потому, что в тыл им на надувной лодке ночью приплывало несколько наглецов, устраивавших потом пальбу из автоматов и пускавших фейерверк из ракет. И этой ерунды для неустойчивых, робких, необученных вполне хватало. Паника – и все, фронт рушится, все в ужасе бегут перед привидевшимся врагом.
Сейчас бы таких красавцев с ракетницами одним пулеметом сложили в кучу. И никаких фейерверков и тарарама.
Потому твердо знал: для рейда нужно многое, кроме нахальства и дерзости. И потому свой батальон готовил по полной. Мало уйти в рейд – надо еще и вернуться, да не просто, а выполнив все намеченное и не понеся бестолковых потерь.
Три танка, колобродившие ночью в Нове-Място, один за другим перестали выходить на связь. Что это значит – известно отлично, к сожалению. Оставалось надеяться, что может быть экипажи живы. Стрельба-то продолжилась и даже разрослась, но буханья танковых орудий уже не было слышно.
Батальон вломился в город, круша все, что подворачивалось под горячую руку. Но сопротивление оказалось слабее ожидаемого, зато на улицах было полно следов свежего боя – раздавленные мотоциклы и грузовики, еще догорающие бронетранспортеры, трупы в фельдграу, опрокинутые пушки и все признаки того, что немцы запаниковали и побежали.
– Повеселились ребята, как хорек в курятнике! – буркнул мехвод.
– Дорого обошлось! – резко ответил Бочковский.
Надо было двигаться дальше – тут огрызкам вермахта организовать оборону уже не получится, а дочистить остатки сможет и бригада, которая идет следом. Рейдерам – ломить вперед, смешивая карты врагу, создавая панику и неразбериху и крушить все, что подвернется. Очень трудно противодействовать прущим по тылам танкам – надо на них тратить несоразмерные силы, потому как недопустимо, чтобы они резвились в мягком армейском подбрюшье, рубя коммуникации. Но дорог для тридцатьчетверок много – и не получается угадать, куда они попрут дальше, а остановить такую мобильную группу можно только подобной же силой, и приходится снимать танки и самоходки с оборонительных рубежей, срочно организовывать засады и погоню. А проклятый «бандит Бочковский», словно ему ведьмы ворожат, ловко увертывается от погони, постоянно обходит засады и каждый день его нахождения в тылу умножает кошмар и потери. И самое главное – когда за спиной уже резвится противник, трудно спокойно и разумно держать оборону.
Батальон шел по городу, походя давя очаги сопротивления – разрозненные и не организованные. А комбат места себе не находил. Должен был узнать, что случилось с теми, кто ворвался.
У вокзала увидел сгоревший танк лейтенанта Гапона. Видно было, что подловили артиллерией, но на том везение арийцев и кончилось – ночью разведка смешала немцам оборону, явившись со стороны моста, чего никак не ожидали, и пришлось срочно тасовать силы, менять направление и рубежи защиты, что немцы очень не любили. А теперь канониры, расстрелявшие этот танк, опять не угадали – и, видно, расчеты пушек сильно удивились, увидев в последний момент выкатившуюся со спины тридцатьчетверку из батальона. Успел на ходу заметить, что из немца, перегнувшегося нелепо через станину орудия, льется кровища, а кроме него еще несколько рваных и сплющенных кульков из шинелей с касками на одном конце и сапогами – на другом. Не успели разбежаться артиллеристы, тут их и положили.
Мертвых танкистов не увидел – и то хорошо. Чуточку от сердца отлегло. Ребята сообщили, что нашли танк Бодрова, совсем рядом. Скомандовал мехводу – смена движения. Поворот направо, прямо, еще направо… Тридцатьчетверка – раскуроченная, устало сплющившаяся из-за сгоревших резиновых бандажей, ставшая от этого заметно ниже, горестно свесившая ствол орудия, еще коптила низкое небо неспешным дымом – усталым таким, последним. Выгорела до донца. Из командирского люка торчала обугленная мумия, скалила две белые полоски жемчуга. В черной, похожей на корягу, руке – остатки ППШ с раздутым от взрыва патронов диском.
– Товарищ капитан, остальной экипаж подобрали, все живы.
– Понял.
Лязг пулеметной струи по броне. Провалился в люк, как театральный черт. Гром танковой пушки сзади в колонне – тут же разрыв совсем рядом, пулемет захлебнулся, словно подавившись. По броне простучали обломки кирпича – в окошко влепили, к бабке не ходи. Уже и окраина.
Все, теперь оперативный простор. На дороге, из города ведущей, – свежие следы погрома: раздавленные и сброшенные под откос легковые и грузовые германские авто, трупы, бумажный хлам, словно какой-то невиданный снег, мертвые лошадки, разбитые телеги вверх тормашками, на полотне дороги – рассыпанные патроны, сухо трещащие под гусеницами, разбитые ящики, каски и – трупы. Здоровенная тыловая колонна, длиннющая, застигнутая притом врасплох, и обороняться в ней было некому: мяконькие тыловики со всем своим нажитым добром… И никто не удосужился их прикрывать. Раньше такое было недопустимо у немцев.
Не удивился, когда увидел танк Тегенцева, командира разведдозора. Больше-то некому было тут наворочать металлолома. Совершенно черный, вся краска сгорела, по сравнению с ним даже машина Бодрова казалась не настолько убитой. И дым уже не идет, хотя проплешина из жирной обугленной земли вокруг – огромная, куда больше, чем выжигает сам погибающий танк. И тоже все понятно, что произошло: давил Тегенцев колонну и не разглядел, что очередной грузовик – здоровенный автозаправщик с полной цистерной бензина.
Ну, и полыхнуло так, что танк мигом всосал двигателем вместо воздуха живой огонь и умер сразу. По инерции все же успел выкатиться из самого эпицентра лютого пожарища, но не помогло. Крематорий ста метров в диаметре. Бывало такое раньше, когда танкисты на аэродромах давили самолеты – несколько тонн бензина, и готовый погребальный костер, после которого и собирать внутри выгоревшей дотла брони нечего. Одни зубы, считай, остаются.
Мехвод сбавил скорость, и тут уже комбат удивился. Что-то густо лежало немцев на краю дороги. Не давленных, не сгоревших – явно в бою сдохли. Один так и примерз столбиком, стоя на коленях за опрокинутой вверх колесами легковушкой. Оружие рядом с трупами валяется: винтовки, автоматы, гранаты. Дрались фрицы, точно. Но не с кем им тут было воевать… Кроме экипажа Тегенцева. Но как выскочить из крутящегося с воем бензинового огня? Неужели кто-то сумел выскочить?
Первый танкист лежал головой в рубчатом шлеме на краю канавы. Все вокруг в гильзах от ППШ, и автомат тут же валяется. Подняли – легкий, диск пустой. И другие диски, что тут же в канаве валяются – тоже пустые. Труп уже задеревенел на морозе. Как и второй, и третий мертвецы в комбинезонах, что поодаль – как смерть нашла. Как и немцы, густо валяющиеся вокруг. Гранатный бой был, хотя сыплющийся снежок уже присыпал побитую взрывами землю. А вон и командир разведдозора скорчился. ТТ валяется рядом, на затворной задержке – без патронов, значит.
Весь экипаж тут. Чудом сумели из огня выскочить, из полыхающего костром танка – а не убереглись. Только у лейтенанта почему-то лицо мокрое, а не с насыпавшимся слоем снежком.
– Живой! Тегенцев живой!
Изрешечен весь, кровищи натекло – а дышит!
Бочковский бледен, желваками играет. Раненого – срочно доставить медикам, колонне – вперед. Назначена точка сбора, всем отставшим – прибыть туда. По машинам!
Новый разведдозор из роты Духова – вперед. Остальная колонна, ощетинившись стволами на 180 градусов и даже в серое низкое небо выставив счетверенки, рванула в немецкий тыл. Где их не ждут совершенно.
И не одна она. Тонкие стилеты смертоносных рейдов прошили ткань немецкой армии. И остановить их – нечем. Догнать тоже – нечем, по скорости и проходимости немецкие танки им уступают. И это гибель для обороняющихся армий.
Рубежи обороны – обходить, засад – избегать, опять же, обходя и выходя на артиллерийские позиции с тыла, после чего жизни канонирам – считанные минуты, автоколонны – давить и крушить, нарушать управление, громить связь. И главное – создать панику. Для любой армии танки врага на коммуникациях и в тылу – самый лютый кошмар, самый верный предвестник поражения. И возникающая неуверенность в своих силах, в уме и прозорливости командования перерастает в панику очень легко. Уже потеря шверпункта в Нове-Място вынудила немцев сворачивать оборону и отходить с занятых и подготовленных позиций.
От автора: Недавно узнал, что «во времена ПНР польские историки писали, что город освободили части Войска Польского и даже поставили на постамент танк с польскими опознавательными знаками. Теперь же официально утверждается, что город якобы освободили бойцы Армии Крайовой, после чего в город вероломно ворвались русские и перебили освободителей».