Совсем недавно танки Бочковского во время рейда выкатились на германский пехотный батальон, шедший походной колонной по шоссе. Не давая опомниться, кинулись давить зольдат гусеницами и стрелять тех, которые, увязая в глубоком снегу, попытались разбежаться по придорожному полю. Было серьезное опасение, что немцы, обычно умевшие портить танкистам жизнь при близком контакте, и тут нагадят – прилепив, например магнитные мины на броню, кинув связку гранат или еще что исхитрившись из богатого арсенала. Никакого сопротивления в ответ фрицы не оказали – шел этот батальон совершенно безоружным, даже нескольких фаустпатронов не нашлось для них – на передовой должны были вооружить тем, что собрано с погибших уже камрадов. Но не дошли, легли всей компанией.
– Нас так же раскатали фрицы на панцерах, когда мы с призывного пункта шли. Теперь пусть сами кушают! – злорадно заметил один из «стариков», воевавших с начала войны, когда кто-то из молодых-зеленых заявил, что невелика честь безоружных давить.
И трупы вдоль дорог теперь в немецкой форме, и техника горелая и целая, брошенная на обочинах – вся этого ненавистного цвета, серая. Все, как тогда, в их блицкриг… И такие же лютые потери при отступлении и в людях, и в технике. Теперь у немцев.
Но немцы-то – черт с ними! А каждая потеря своих сейчас, когда всем было ясно, что Рейху и Гитлеру – капут скорый, била даже острей, чем раньше. Чем ближе была победа, тем горестнее каждая своя потеря. Потому что всем все было ясно. И погибать сейчас, перед концом войны было особенно горько.
Как уже стало привычно с прошлого года, оборонявшиеся немцы теряли куда больше, чем наступающие наши. Это уже стало нормой, привычным делом. Но разум никак не хотел этим утешаться, потому как теряли своих. Погибла любимица бригады – красавица и умница Сашенька Самусенко, напоровшаяся на недобитый немецкий танк.
Ее броневичок панцер запалил первым же выстрелом, водитель был убит сразу, раненая капитан Саша смогла выбраться из тесного горящего гроба, еще успела закинуть свой планшет с документами в пламя, и ее добили пулеметной очередью, подъехав поближе. А теперь еще и Духов…
И что толку, что даже при поверхностном подсчете оказалось на высоте этой чертовой больше трехсот убитых немцев. Это никак не улучшало настроения.
Капитан Бондарь, командир батареи ИПТАП по прозвищу «Артист».
– Парочку бы, а? Ну, хоть оди-ин! Това-арищ капита-ан! Поглядите, какая роскошь сейчас уедет! – канючил, словно малой совсем дитенок наводчик первого орудия.
А ведь старше Бондаря аж на семь лет! И вояка матерый. И даже семейный. Был. До 1942 года. Всю семью немцы прибрали – попали в заложники и были расстреляны за то, что кто-то из подпольщиков немецкого солдата подстрелил. В таких случаях оккупанты не церемонились, хапали кого попало. Вот и не повезло. Мать попалась на улице в облаву вместе со старшим, а малой от голода помер. И наводчик, узнавший об этом только в прошлом году, изменился в корне.
Он был этаким Васькой Теркиным, никогда не унывающим, разговорчивым шутником, поднимавшим настрой ребятам даже в совсем паршивых ситуациях, а после – превратился в мрачного молчуна.
И оживала прежняя натура только тогда, когда появлялась возможность сквитаться. Вот – как сейчас, когда батарею, в которой осталось три орудия, спешно выдвинули (выбросили, кинули, направили – кому как больше нравится) для устройства засады на пути вероятного отхода немецких танков. Немецкую броню старались замечать и уничтожать в первую голову – и штурмовики, и наземники. Вот и сейчас – как засекли в соседней не то деревушке, не то городке несколько единиц панцеров, так и принялись их обрабатывать. Больно уж неприятным сюрпризом оставались бронированные звери, особенно если их появление было неожиданным – как третьего дня, когда второе орудие было расстреляно на марше вывалившимся из леса немецким артштурмом.
Впрочем, и фрицам не свезло – рассчитывали, что перестреляют всех, а иптаповцы оказались и шустрее, и точнее – в итоге наделали дырок в приземистой серой жабе. Сначала-то она показалась в два раза больше – выхлопные газы облаком увеличили размеры цели.
Наглость немцев выяснилась чуть позже, когда поняли, почему броняшка не загорелась – атаковали немцы на последнем стакане бензина. Может, как раз рассчитывали из грузовиков топливо слить, потому лупили строго по пушкам, а с этим сложнее: и шоферы ученые, и бойцы толковые – ответно плюнули снарядами так быстро, что фрицы и удивиться не успели.
Теперь батарея стояла в 830 метрах от дороги, по которой текла тягучая масса из беженцев со всеми бебехами и отступающих частей вермахта, СС и не пойми кто там еще плетется и в какой форме. Перемешанная толпа, пестрая, нелепая – черта лысого разберешь, кто есть кто. Вместо того чтобы бодро идти войсковыми колоннами, отступавшие теперь устало шагали вот так – вместе с бабами и стариками. И это мешало Бондарю, потому как по бабам он стрелять не хотел, не достойно это советского офицера. Да и снарядов очень мало. Левее и правее дорога уходила зигзагом дальше, а этот участок словно был создан для обстрела.
Позиция была неплохая, даже и спешно окопаться успели, правда, немцы все же засекли и обстреляли с дороги, но тут главная задача – танки, а вот им будет непросто. Сами же немцы накопали тут противотанковых заграждений, насовали «драконьи зубы», чешские ежи из кусков рельсов и всячески затруднили саперными ухищрениями жизнь танкистам, которые попрут с востока. Ждали-то русских. А идти придется самим, подставляя борта и стараясь не вляпаться в свои же ловушки – там и мины поставлены, потому ползущие потоком по дороге с обочин в поле не разбегались.
Тремя снарядами отбили охоту немцам пулять по засаде, и теперь как бы получался вооруженный нейтралитет – и фрицы не стреляли, и наши тоже.
Появившийся в потоке (в основном, пешем, с редкими вкраплениями конных фур, заваленных с горкой всяким добром) ярко, вызывающе шикарный легковой автомобиль, сверкающий никелированными деталями, длинный, светло-серый, не армейского раскраса, да еще и в сопровождении здоровенного крытого грузовика на трех осях, вызвал у всех артиллеристов страстное желание – влупить!
Тем более что ползший в густом киселе толпы агрегат был очень легкой мишенью. Скорость-то – чуть выше, чем у пешехода, хоть и дают дорогу этой машине, но очень неспешно. И сейчас Бондарь прикидывал, стоит или не стоит поддаться на канюченье наводчика.
Как и положено офицеру-артиллеристу, получалась сплошная математика. Снарядов осколочно-фугасных было мало – три ящика, уже початых. Когда стало ясно, что опять драться с танками, набрали бронебойных побольше. Потому долбить по транспорту из орудий было как-то жалко. Нерентабельно. Пулемет подавить или что еще, что идет в боевой отчет – это да, а грузовик поджечь… Их сейчас сотнями берут в трофеи и ломать просто так не желательно. Не по-хозяйски. Оно теперь наше, пока только вот еще немцы пользуются. Но это уже ненадолго, скоро их из кабин вытряхнут.
По грузовику капитан долбить не стал бы. Но легковой лимузин, чересчур роскошный для фронта, ясно говорил, что НАЧАЛЬСТВО улепетывает! И будь это нормальная армейская машина – не задумываясь, приказал бы: «Огонь!» Тем более что такой здоровенной раньше не видал. У немцев был, как слыхал капитан, определенный ранжир по чинам: всякая шушера ездила на опель-кадетах, посерьезнее – на опель-капитанах, а уж совсем заоблачные чины – на опель-адмиралах. И один раз Бондарь даже видел немного побитый и потому брошенный громадный и роскошный «Адмирал». От то МАШИНА, да. На такой бы – да по своей улице не спеша проехать! Сначала – туда, а потом – и обратно! Выйти, покурить папироску – и опять проехаться!
Была у врага еще масса всяких разных других марок легковушек, но тут у артиллериста имелся пробел в знаниях. Немцы сгребли с Европы все четырехколесное, и потом оно горело и ржавело на дорогах и полях войны. Привычное зрелище было, глаза намозолило.
То, что сейчас лезло по дороге, хамски распихивая под зад бампером нерасторопных пешеходов, было, пожалуй, пороскошнее даже «Адмирала». Но – не военное. Точно – не военное! И черт его знает, что за шишка внутри. И стоит ли партийный деятель, пусть даже крупного чина или тем более какой железнодорожник или еще кто этакий пары снарядов? Которых может вдруг не хватить в бою, тем более что сейчас батарея, считай, у немцев в тылу и эта сволочь – вокруг. Не так давно взяли ребята с батареи Бондаря в плен расфуфыренного как индюк чина. И мундир отличный, и цацек всяких на жирной груди масса. В разбитом доме прятался и был немножко не в себе после знакомства с нашими штурмовиками.
Думали, невесть кого поймали, а оказалось – чиновник средней руки из Германского бюро регистрации и патентования. Ребята даже не поняли, что это за зверь такой. А понавешено всякого – ну прямо как на генерал-лейтенанте! Вот и думай – кто там восседает в лимузине. Может, и впрямь вредная тварь высшей категории, а может и наоборот – пригодится потом.
Мешало Бондарю еще и то, что в его семье прижилась байка про деда, который турецкого полковника в плен взял, а ему начальство вместо награды еще и выговорило, что зря он так. Потому что был турецкий чин известным своими наглыми злоупотреблениями интендантом, и якобы воровством своим рушил мощь султанскую сильно, а тут его фельдфебель в пылу рвения пленил, и турчане от того усилились.
Сложно сказать, правда это или байка семейная, но что было сказано, то запомнилось.
И сейчас все это ложилось на разные чаши весов. Серьезный руководитель стоит как танковая дивизия и так же опасен, а дерьмо дутое еще и напортачит в рядах врага какой бедлам – а уж что ухитрялись немцы ляпать из-за глупости и несогласованности в верхах – любой воевавший в Германии этой зимой видал не раз. И поди пойми, что это там никелем полированным сверкает!
– На прямом выстреле сейчас будет! – взмолился наводчик.
– Ладно! Два снаряда, разрешаю! – азартно согласился Бондарь, поднося бинокль к глазам.