ы по диаметру, а им — куда сложнее по окружности. Не успеют. И растянув войска по периметру Бреслау — хрен удержишь оборону. То есть просто вот без вариантов не удержать никак. У нас здесь не меньше 50 тысяч можно набрать всяких фольксштурмистов, посадить их в оборону. Ударный кулак получается солидный!
И чтобы мы не прорвались русским тут надо держать бесполезно не меньше 200 тысяч, да тысяч 100 в тылах, тогда — есть шанс сразу не дать прорваться и запечатать резервами, успеть перебросить. Тем более, что у нас, у осажденных, боеприпасы и силы есть и такой вариант более чем реален. Не возражаешь? — учительским тоном спросил старшина.
— Ну, предположим.
— Тогда продолжим наши игры. Чтобы штурмовать и взять город, готовый к обороне — надо примерно столько же, а может и чуть больше сил — надо создать не только локальное превосходство, но и обжимать всюду не давая перетащить резервы и отбить штурм. Так?
— Положим, что так.
— А теперь сам подумай, что оставлять здесь, на второстепенном уже направлении триста тысяч просто так — когда им нужен Берлин — русские не захотят. И стоит против нас столько же, сколько нас тут, нормальных солдат — тысяч 50. Ну, не хватает им на все войск. И, если я прав, единственно, что они могут — это прикрыться с севера и дергать нас все время с разных напрвлений. Потому если не хватает сил — остается только «безуспешно и бессмысленно атаковать».
То есть постоянно, со всех направлений, наносить относительно локальные, но мощные удары. Все время, с минимальными перерывами. Не давая нам времени не то что сгруппироваться и подготовить прорыв, а едва чтоб еле успевали мы пожарные команды на новые направление формировать.
Это называется — инициатива. Когда создается преимущество, наносится удар — причем с небольшими потерями, ввиду подавляющего локального преимущества, а потом можно и закрепиться или вовсе отойти. Понимаешь? И СОВЕРШЕННО СПОКОЙНО, планово — тут же наносится удар в другом месте. причем прочие в это время не суетятся и волнуются, как внутри города, а отдыхают — ибо у них точно будет спокойно, нам не до них. И так день за днем без вроде видимого эффекта.
Но! К осаждающим есть подвоз и пополнения. Им есть куда эвакуировать раненых.
А у нас в городе — фига с постным маслом, аэродром они обжали, потери у транспортников лютые и чем дальше, тем больше. И боеприпасы и силы тают. И отдохнуть не выходит толком — все одно при каждом штурме мы все на ушах. И в таком раскладе можно обойтись теми же 50 тысячами войска снаружи — бегая кругом и кусая нас за жопу, без возможности и потому и желания выпустить кишки.
А в итоге в городе начинается расслоение защитников — дисциплина падает вместе с количеством боезапаса и получается две фракции вояк, которые держатся упорно — одни уже не хотят победы, а хотят сдохнуть в бою — и, в общем, дерясь ожесточенно, этот шанс быстро получают.
А вторые — те кто вымотался совершенно и в плен не бежит только потому, что он честный солдат. И ему надо просто дать повод и возможность попасть в плен. Он сдастся при первой возможности, а до того будет стойко сражаться. Других тут уже нет, в основном эти категории — а их очень быстро переводят в соответствии с их пожеланиями.
И тогда уже очередной штурм заканчивается успехом.
Или до того еще происходит капитуляция всей страны.
Так что русским главное — не прекращать бессмысленных и неподготовленных атак на сколь — нибудь серьезный промежуток. Уверен, что они и севера, здесь все же полезут, Просто потому, что нам придется парировать этот удар, опять перетасовывать силы, эвакуировать отсюда — туда публику и склады и суетиться, суетиться, суетиться… Есть что возразить, господин лейтенант?
— Что тут возразить… — буркнул Поппендик.
— Но есть и плюсы! Новый комендант, ознакомился с положением дел в документообороте, ожидаемо пришел в первобытный ужас от путаницы со сложностью и уже отдал несколько грозных приказов, которые должны сильно упростить процедуру. А это, мой достойный командир, означает одно — сейчас начнется такой бедлам, которого свет не видывал! И это позволяет зажить перед концом особенно весело! Мои приятели из числа складских крыс уже весело сверкают глазами! Предвкушают упоение в разворачивании гешефтов и перекрестных обменов. И мы тоже половим рыбку в половодье!
— Паршиво. Нет, для нас в целом — отлично, учитывая твои фуражирские способности, но я теперь не смогу вволю покататься на трамвае. Одна была радость, а теперь и ее отняли! — огорченно заметил Поппендик.
— Обижаешь ты меня! Я думал, что пожрать и выпить — тоже радость в жизни — надулся непритворно гауптфельдфебель.
— Глупости, дружище! Пожрать и выпить, защищая Рейх — это смысл жизни. Стержень бытия! Квинтэссенция нахождения в этой Вселенной! А радости — это то, что помельче. Мне всего лишь приятно поездить на трамвае. Но покушать отлично сваренное всмятку яйцо, да с теплым хлебом и даже маслом — несравнимо! — совершенно искренне заявил лейтенант.
— А, ну если это так, то я клянусь удвоить, нет — утроить рвение в обеспечении защиты как всего Отечества, так и конкретно города Бреслау в северной его части — пафосно выпятил грудь старшина. Но тут же капнул жидким желтком на потрепанный китель, стал вытирать салфеткой.
— Кстати, раз ты толкуешь, что русские полезут и тут, то неплохо бы и нам укрепить участок чем-то более весомым, чем два десятка фаустпатронов. Слыхал, что такого добра навалом в арсенальных пакгаузах, нам бы побольше, чтобы и поучить пользоваться, теория без практики мертва, а древо жизни бодро зеленеет! — сказал Поппендик. Сам он в руках не держал ничего из пехотного арсенала борьбы с танками и чувствовал себя не очень уверенно.
— Будет исполнено, господин лейтенант. Думаю и пяток «Голиафов» раздобыть, есть на что обменять. Только там возни с аккумуляторами много.
— Слышал краем уха, что тут есть и пусковые противотанковые управляемые ракеты «Румпельштильцхен». Правда толковал об этом Кучер, а это известный враль…
— Есть такие. Только там одна беда — они очень точные, мощные, дальнобойные, это все так. Но дело портит один нюанс… — поморщился старшина, нарезая себе от куска сыра со слезой аппетитные ломтики.
— Не летает?
— Отчего же. Летает и попадает точно. И одного попадания хватает и тяжелому танку. И управлять несложно, главное — увидеть танк и навестись на него — старательно делая бутерброд, сказал гауптфельдфебель.
— Итак, в чем беда?
— Наводится такая ракета по трем световым лучам. Достаточно легкого тумана, дымка, снежка, дождика и тому подобного — ракета уходит с директрисы выстрела. Так что летним ясным днем в сельской местности — ее применить можно. А тут — дрезденец безнадежно махнул рукой и принялся жевать сделанный шедевр с колбасой и сыром.
— Не удивлен. Все, что рекомендует этот осел Кучер — все неприменимо в реальной жизни. Такой уж выбор у этого придурка… Но то, что с нашего участка сняли две пушки — мне не нравится. И пехота сейчас не та, что была в полку Мора. Им до прежней численности насовали фольксштурмистов, но качество просело. Надо чем-то возместить — заметил Поппендик.
— Ясно. Сделаю, что смогу.
То, что он сделал, удивило даже видавшего виды лейтенанта.
Через пару дней с загадочным видом поманил командира участка в комнату, что служила им штабом. Зачем-то закрыл дверь на ключ. Поппендик сильно удивился, увидев знакомые лица двух девчонок — сестричек, которых он подобрал в зимнем лесу голыми.
Что удивило — они и сейчас сидели голышом — были замотаны в каких-то одеялах точнее, которые мигом скинули, как только он со старшиной вошел в комнату. В свете двух керосиновых ламп они смотрелись лучше, чем тогда на снегу, разве что руки красные и расцарапанные.
— И как это прикажете понимать? — спросил хорошо воспитанный лейтенант, со стыдом чувствуя, что его организм начинает реагировать на обнаженных девиц так, как и должен.
— Это Хильда и Хельга. Они будут с нами спать, помогать нам по хозяйству и быть под нашей защитой. Я их встретил на новодельном аэродроме, где они таскали кирпичи и они предложили мне такой вариант. Девушки они милые, работящие, только дурную работу не любят. А нас запомнили с хорошей стороны. Я их оформил, как помощниц вермахта — невозмутимо, словно старую козу продавал, заявил старшина. Видно было, что он совершенно спокойно воспринимает все происходящее. Поппендик, хоть и не был совсем уж нецелованным, все же несколько засмущался, такая простота нравов ему была непривычна все — таки. Так вот, по-военному, без ухаживаний и флирта… С немецкими девушками опять же.
— А спать это в смысле что? — и сам огорчился, что прозвучало это как-то глуповато.
Голые сестренки переглянулись не без удивления, старшая пожала плечами.
— Ну можно и на спине, животиком кверху, а если захотите — мы можем и по-другому. На четвереньках, или на боку. Не прогоняйте нас, там на аэродроме и страшно и противно, и к нам бригадир уже лез, Хильде трусики порвал, старый козел. А белье сейчас достать сложно. Мы все-все делать будем, особенно если вы с нами будете нежны! — очень по-взрослому сказала младшая.
Поппендик только нервно сглотнул. Дурацкое положение — и отвести глаза глупо и шарить жадным взглядом по маленьким, но твердым грудям и круглым ляжкам тоже вроде как не очень хорошо. Хорошенькие, заразы, особенно когда прошли все черно-лиловые синяки на лицах и грудях. Определенно, глаз не отвести. Тем более, что девчонки привели себя в порядок, сидели чистенькие, помытые и причесанные. Даже пахло от них вкусно, сквозь постоянную гарь в воздухе пробивался приятный аромат фиалок. И соски торчат розовенькие, как магнит для глаз.
— Значит, вы согласны тут с нами жить во всех смыслах? — наконец выдал дипломатичный вопрос. Внутренне поморщился, потому как понимал, что выглядит по-дурацки. Тем более таращась на стройные коленки.
— Конечно. С нас не убудет, не сотрется и не смылится. И тут куда безопаснее — уверенно заявила старшая. Фигуркой она была покрепче и посочней младшей — уже почти женщина. Почти, да…