И наконец смог щеголеватый лейтенант переодеться. Была у него маленькая слабость, которую он никому не показывал и признаться не смог бы вслух и прилюдно, но — любил он красивые добротные ткани, хорошую одежду и обувь. Мама его была лучшей мастерицей, делавшей великолепные лоскутные одеяла и коврики, а он, когда сломал себе по глупой лихости обе ноги сразу, сидел долго сиднем, вынужден был пропускать все мальчишеские дела и забавы и быть дома, от скуки помогая родительнице. От нее и передалось незаметно уважительное отношение к одежде — и тканям.
Сначала со скуки помогал подобрать тряпочки по цвету, потом даже и шил сам, когда кроме мамы никто не видит. Мама любила красное и желтое, сыну больше нравилось зеленое и синее. Потому и невыносимо сейчас ему было в хорошей одежде, не без трудов добытой — в окопной грязи ползать. То, что остальные считали чудачеством или суеверием (везучая гимнастерка, счастливые кальсоны, ага, частое дело) — было простой бережливостью, что в бравом лейтенанте непросто заметить. Потому в бой одевал такие тряпки, которые даже выкинуть было не жалко, хотя к любой ткани Валеев относился уважительно, считая эти вещи чудом, представляя, сколько вложено ума и знаний в хитросплетение нитей.
Отец, конечно, хотел, чтобы и старший сын стал рыбаком, но это дело было Валееву не по душе, хотя умел ловить рыбу, на Волге — все умели, место такое. Но душа лежала — к тканям и одежде.
Дядя, бывший хитрым торгованом и вечно крутивший какие-то делишки, племянника поддержал, сказав, что у урысков не смотрят кто откуда, там можно не то, что на портного выучиться (сам дядя тоже был с форсом и в отличие от брата как раз очень портных ценил), а можно стать даже Директором на фабрике, где одежду шьют потоком. Валеев успел окончить текстильный техникум как раз перед самой войной, а дальше понеслось совсем иное, чем полагал. Как образованный — прошел скороспелые курсы младших лейтенантов, был ранен и теперь кысмет — командир целого взвода в особом офицерском батальоне с массой льгот и весьма повышенным окладом и полевыми. Да и продвижение по службе тут было быстрым. А умереть — так умереть легко было и в обычной пехоте. Вот как в той недоделанной стрелковой дивизии, которой заткнули оборону, противопоставив такой же убогой германской пехотной.
Часть трофеев ушла начальству, но на то, чтобы отметить удачную операцию всякого вкусного тоже хватило. И отпраздновали. Очень скромно, но по фронтовым меркам — вполне прилично. Командир роты сказал, что скорее всего будет и награждение орденами и медалями, не только свободой и правами. Но — это видно будет чуть позже, когда дадут отмашку — разведка боем тут была не главным, важно было, чтоб повысилась боеспособность у пехтуры и прекратился поток перебежчиков. Если больше перебежчиков не будет — то будут награды. Потому взводный в рапорте все постарался представить в лучшем виде, разве что человек-орангутанг и тут удивил, прослышав про награды попросил, если будет возможность — представить его к ордену «Славы».
Это было удивительно, потому как штрафники очень не любили этот орден. Он был солдатским и любому становилось ясно — где офицер мог его получить, потому предпочитали скромную по виду, но весомую для понимающих — «За отвагу». А тут вон как! На удивленный взгляд взводного гранатометчик пояснил — что «За отвагу» у него уже есть, как и третьей степени Слава. Потому — если возможно… Валеев пожал плечами и все честно передал ротному, который тоже удивился.
Выпивки не было, но отметили успех весело, перед этим умывшись и побрившись — для образа безвредных перебежчиков вид приобрели за последние два дня убогий и непрезентабельный, для военного человека унизительный. Морды запачкали грязью — копотью. Щетиной двухдневной украсились. Опять же — так смотрелись жалостливее. Зато теперь сияли как новые монеты.
За праздничным ужином, Валеев оказался не единственным, кого поразили способности длиннорукого гранатометчика. Тот скромничал и такое внимание и похвалы были явно непривычны, хоть и очевидно — приятны. Краснел он как девица, что на такой страшной роже смотрелось комично.
Летчик, с старательно замотанной физиономией и потому несколько невнятно говоривший, выразил общее мнение:
— Оружие — оно все смертельное и у нас тоже штуки всякие. А вот просто когда знаешь, что в руках кило тола от которого розовым туманом станешь, и йопнуть может если просто выскользнет с рук и под ноги упадет… Причем сразу, это эфка и ргд вежливые, предупреждают заранее мол ща бахнет, ховайся. А эта то дура сразу!
Сапер с перемотанной рукой немножко свысока глянул на непривычного к взрывательным вещам летуна:
— РПГ-40 что ли? Она взрывается после как отлетит действием встречного воздуха предохранительная планка. Тихоуроненная, может не взорваться, но трогать такие «строго воспрещается». А так-то она тоже — ручная, а не дикая.
Летяга оказался не лыком шит и удивил познаниями:
— Когда отлетает планка то грузик с бойком ничем не удерживается по сути. Более того, эта вся конструкция, пусть и неизящно и не сильно безотказно, но сделана именно чтоб после того как- обязательно взорваться. Радует только то что там нет никакой боевой пружины и удар только под силой инерции грузика. Но боязно очень. Я их не кидал таскал только и было неприятно весьма.
— Прямо уж. Граната, как граната. Только большая.
— Не, не то. Потому что одно дело боеприпас который при неосторожном может сработать, и другой который расчетно должен сработать. Вон — как бахнуло, так никто и не ругался больше.
— А вообще, товарищи, странно, что немцы такие глупые попались. Не похоже на них. Да чего немцы, я и то бы таких сдающихся близко не подпустил — заметил бывший командир стрелковой роты.
— И что бы вы сделали? — уточнил Валеев, всегда мотавший на ус все толковое.
— Приказал остановиться метрах в пятидесяти. И послал бы бойца, что понаглее и поглупее… — как о деле простом сказал штрафник.
— Чтобы проверил?
— Так точно! Должен сдающихся встречать выйти метров на тридцать — пятьдесят какой — то свой косячник, который проверит что нет у них ничего нехорошего — кивнул утвердительно командир бывший.
— И кстати косячника этого, если что, положат вместе с врагами ничуть не думая — кивнул гранатометчик уверенно.
— Война… Вот если б немцы были шибко опытные и дисциплинированные и осторожные то они б остались живы, а мы померли. А если нет — то как вот так. Лопухнулись гансы, при том случаи, когда сдающиеся в плен закидывали гранатами принимающую сторону — многократно описаны в документах и литературе, по обе стороны фронта в разных вариантах и в разных войнах, давным — давно такое делается.
— Тэпэч, дурачье — согласился Валеев.
— Нет, взводный, они не дураки все же. Просто распустились и разбаловались. Так всегда — как думаешь, что бога за бороду держишь — что-нибудь да и крякнется. Теперь тут они ощетинятся, носом чую. В следующий раз нам так уже будет не провернуть дело — заметил рассудительно погоревший на пистолете у «языка». Придется мудрить, чтоб убедительно вышло. Эти-то даже не рыпнулись, когда мы пистолеты, ножи и лопатки повыдергивали, даже на то не отреагировали, что руки опустили. Совсем уши развесили…
— Что предлагаешь?
— Чтобы одной рукой кидануть гранаты. С самого начала самого косячного в группе я б заставил нести ствол какой, винтовку — за ремень, демонстративно, не по — военному, а по-бабьи.
— Это зачем?
— Так если что, то стрелять в него б стали, ему первые пули, потому что в него б целились. Тут психология такая — идут сдаваться, а один с оружием — значит именно его на прицел. Ну, а ему задачу нарезать — как начнется, падать плашмя, тогда жив останется. Понятно, его пустить самую чуть в стороне позади, чтобы остальные вперед прошли, это важно. А вот остальные пусть несут в руках, тоже демонстративно, кто каску, кто сумку противогазную, кто планшетку или ремень с подсумками.
— Так мы считай так и бежали. В чем смысл?
— Вот тут шалости с веревочками. С немецкими гранатами, но не колотухами, а яйцами. Их понапихать да добавить к ним шашек по 200 грамм, можно и просто запалы немецкие из колотух вытащить и к шашкам примотать, они подходят. К взрывателям веревку подлиннее, лишнее в рукав убрать, чтоб полметра было — на броске инерцией вырвет, а уронишь и ничего страшного. Вот этим и нарезать задачу как стрелять начнут в того кто с оружием — просто кинуть что несешь. Или по ситуации наоборот — прикажут им остановиться и кинуть, они и кинут, только не под ноги.
— А разгильдяй с винтовкой?
— После тот кто с винтовкой падать и стрелять станет.
— Каска с гранатой и парой 200гр шашек — это серьезная хрень — кивнул серьезно сапер. Видно было, что он прикидывает что-то свое.
— Думаю, еще можно кого-то в командирскую фуражку нарядить а то и нквдшную, и вести в плен. Чтоб шел, упираясь и ругаясь, как без этого — без ремня, руки за спиной связаны. Ну, а в руках понятно что, да и на спине пришить петельки а в их пару наганов — тем, кто его под руки волочет только руку протянуть. Ну, именно потому что если этого не сделать то и происходит всякое.
Все мужчины при отсутствии женщин и начальства обязательно становятся мальчишками и тут получилось так же — нафантазировали много и от души, кое — что, вроде запрятанных в рукав шинели гранат с подшитыми колечками — было вполне исполнимо, другие мысли носили слишком вычурный характер, но после такого тяжелого дела надо было почесать языками и отмякнуть душой. И песни попели — но аккуратно и вполголоса, потому как погоревший на «языке» разведчик рассказал о дружках своих, вернувшихся с поиска успешно и устроивших хоровое пение под аккордеон. Хорошо пели, громко и задорно, ровно до того момента, как прилетело на полянку несколько тяжелых чемоданов — явно хор засекли по звуку и уложили и покалечили всю счастливо вернувшуюся группу. И аккордеон разнесло на тряпочки и кнопочки. К этому рассказу отнеслись с пониманием и глотки не драли.