Когда принес оружие танкисту, копавшемуся в каком-то здоровенном моторе, тот утер запачканной маслом лапой пот со лба и неожиданно предложил:
— А давай мы пацанятам пострелушки устроим? Чем запрещать, лучше — возглавить.
И, отвечая на удивленный взгляд приятеля, пояснил:
— Оружие тут все время попадается всякое, сдаем когда наберется. Кое-что есть. И патронов до черта. Вот и пущай популяют в овраге, пока руки не заболят. И им поощрение и нам поспокойнее. Давай, напрягай их — хорошо отработают — завтра стрельбы для них сгонодобим.
Ожидаемо такое обещание сильно обрадовало мальчишек, работали с еще большим рвением. Конечно, работы еще было полно, но вид место работы и само расположение приобрели не такой вопиющий, как раньше. Во всяком случае волосы на голове Новожилова больше не стояли дыбом, под ногами снаряды не валялись и вообще стало почище. Были сомнения у сапера, что живущие на поле боя пацаны обрадуются банальной стрельбе, всяко уж стреляли, оружия валяется много, но ошибся. Не учел того, что любое поощрение — маслом по сердцу, а что это — заметка в газете, боевой листок, устная похвала перед строем — не суть важно.
Одноглазый свое предложение выполнил на «отлично», явившись увешанный оружием, как рождественская елка — игрушками, мигом организовал стрельбище — получился в овраге тир на 50 метров, оружия и впрямь оказалось много и самого разного. И рассказал про эти образцы одноглазый коротко, толково и с юмором и показал и проинструктировал. Девочкам дали побабахать первыми, но круглолицая вскоре отпросилась и ее подруга пошла вместе с нею.
— Плечо отбило. Говорил я ей — лучше б из ППШ постреляла, а винтовка, тем более карабин — лягается еще как. Даже МГ и то не так колотит. Ну, ничего, валяем дальше!
Совсем неожиданным было то, что когда пожгли все заготовленные патроны, неуемный одноглазый еще в порядке особого поощрения дал бахнуть трем самым старательным и успешным из танковой немецкой пушки, для чего задействовал стоящий поодаль и с краю «Тигр», у которого весь моторный отсек был избит попаданиями, задняя стенка башни была вырвана, а вот пушка неожиданно оказалась целой.
— Почистить и привести в стрелябельное состояние даже пулемет — дело не столь сложное. А вот из стоявшей заброшенной месяц пушки без долгой утомительной чистки я б стрельнуть побоялся. Там, небось, птицы гнезда свили — тихо, но тревожно шепнул на ухо приятелю свои сомнения сержант.
Гриценко ухмыльнулся и так же тихо успокоил:
— Шо, так я им и дам снарядами в белый свет лупасить? Та ни! Только холостыми!
Грохот даже пустого выстрела подавлял. Даже и не понятно было — порадовались награжденные или напугались и очумели. Вот крутить динамо машинку, вырабатывая ток, чтобы пушка стрельнула — им понравилось, почему-то.
Настрелялись пацаны до звона в ушах и на ужин пришли довольными и усталыми.
— Нам досталися трофеи:
Сто четыре батареи,
Триста ящиков гранат,
Полевой аэростат
И сто двадцать миллионов
Нерасстрелянных патронов
— приветствовал собирателей бригадир.
— Это он чего? — шепотом спросил Новожилов у своего приятеля.
— Это — Айболит.
— Не понял!
— Ладно, потом.
Бригадир, хоть и был все же не в себе, но достаточно связно поблагодарил помощников, потом дал слово одноглазому и тот соловьем пел минут пять, похвалив и всех вместе и по отдельности. Девочки раскраснелись, как маков цвет и мальчишки тоже носы задрали. А потом еще и на ужин оказалась жареная на сале картошка, объедение, давно такого не ели, да еще и с добавкой! Нажрались от пуза! С трудом вылезали из-за стола, все-таки героически выпив весь компот, который оказался еще и сладким в придачу. С сахаром, значит, был. Настоящий праздник получился!
Темнело. Подростки стали готовиться ко сну и отъезду ранним утром, взрослые — вся бригада и сапер, остались «для немного клюкнуть», отметить хорошо сделанную работу. Выпили по первой, за товарища Сталина. Потом бригадир по своей странной привычке в стихах произнес тост за победу, выразив его вычурно, на свой манер:
— Но уже близка победа
Над ордою людоеда.
Скоро, скоро будет он
Побеждён и сокрушён
Окончательно!
И когда Новожилов поставил свой стаканчик из снарядного колпачка на доски стола, ухо его уловило слабый хлопок. Невсамделишный какой-то, непонятный, но почему-то екнуло сердце сразу. Насторожился. И тут раздались крики — нервные, испуганные. Ждать сапер не стал, выскочил из-за стола и опрокидью кинулся на звук, ругая себя, что не взял из блиндажа свой фонарик. Но Гриценко сообразил — бежал следом, с керосиновой «летучей мышью».
— Бабахнули что-то, неугомоны! Руки за такое отрывать… — бухтел на бегу Гриценко, но как добежали до расположения — мигом заткнулся. Все дети-разминеры собрались в кучу. Навстречу взрослым кинулась круглолицая повариха:
— Минька подорвался, дядиньки!!!
У Новожилова сердце в пятки ухнуло, прямо почувствовал это движение по организму. И ладони вспотели и даже зубы заныли и холодом по хребту…
В середине разминеров сидел Минька — скромный тихий парень, старательный, незаметный, но толковый и надежный. Он испуганно перевел взгляд круглых от удивления глаз с того, что было его руками на старшего по команде и показалось сержанту, что дурень малолетний больше боится того, что его сейчас заругают, а не того, что от его кистей остались лоскуты. Да и лоскутов тех — мизер, чисто снесло, хорошо — глаза целы. Он еще не понял, что искалечен непоправимо, что жизнь его навсегда изменилась, полностью и всерьез.
— Ну и шо ты жгутуешь? Кровянка не хлещет, не жгутуй! — услышал ругань одноглазого, который турнул суетившихся с какими-то ремешками брательников. Сам бывший танкист откуда-то уже вытянул индпакет и умело, хоть и немного неуклюже, бинтовал культю, бывшую недавно мальчишеской рукой.
— Шо бабахнуло? — поднял горелое лицо к Новожилову.
— Детонатор снарядный. Видел такое. У взрослых после пара-тройка пальцев остается в лучшем случае, а тут вот так — машинально ответил сержант, судорожно думая, что можно сделать дальше.
— Точно, головка от снаряда была. Красивая такая, с циферками и делениями — солидно подтвердил старший из брательников. Сапер с трудом подавил уже машинальное движение выдачи подзатыльника, зло спросил:
— Ну, вот она вам, красивая штучка… У кого что еще есть в заначках такого — чтоб утром все было в капонире, где мы сегодня взрывали собранное. Поняли?
И не удержался:
— Вредители чертовы…
— Надо в район везти — мелькая бинтом, сказал Гриценко. Судя по всему — в карманах у него этих индпакетов было несколько, запасливый.
— Нет. В районной больнице из медикаментов только солома. Да и врачей нет вовсе. В город надо, в военный госпиталь — твердо сказал Новожилов. Про себя он решил, что вывернется наизнанку, но этот мальчишка не помрет. Нельзя этого допускать, и так много кого хоронить пришлось за последнее время.
— Не ближний свет — буркнул бывший танкист, заканчивая перевязку. Странно, но хоть и люто оторвало сопляку руки, а кровь еще не прет, пока чистенькая повязка на обеих культях. Всегда это удивляло сапера, что вроде страшная рана — а ухитряется организм первое время кровищу в себе удерживать…
— Руки держи выше, кровить меньше будет. Я к начальству, машину просить. Ты поедешь? — буркнул на ходу, убегая уже.
— Поеду — кивнул сержант.
Разминеры держались виновато, молчали, старались попрятаться друг за друга и вообще быть как можно незаметнее. И сержант молчал, нечего было ему сказать. Только слышно было, как прерывисто дышит раненый и вроде как девочка сзади за спинами тихонько плачет.
Одноглазый обернулся быстро. Легонькое тело отнесли вдвоем и уложили в кузове грузовика, хотя мальчишка и топырился, говоря, что может идти сам. Прикрикнули в два голоса. И поехали, словно на катафалке. Провожающие стояли молча, никто ничего не крикнул вслед, не махал руками.
Странно было ехать ночью с полным светом фар, до того только с нащельниками на технике ездил. Странно контрастно, словно вырезанная из покрашенной ярко зеленым анилином бумаги торчала трава на обочинах. выглядела как-то непривычно, словно не отсюда она, словно колыхается грузовик в другом мире, совсем другом. Мир уже здесь, не нужно светомаскировки наконец. Мирный тыл. Только вот в кузове лежит искалеченный мальчишка, который и вообще еще не жил считай, даже 18 летние сопляки в сравнении с ним — и то пожили.
В госпитале сначала принимать не хотели, пришлось писать рапорт на имя начальника и скандалить с дежурным врачом.
— Он — разминер, подорвался в ходе работы по снятию немецких подарков, чтобы тебе же ходить по земле спокойно и твоим друзьям! — наехал на капитана медслужбы грубоватый Гриценко.
— Он — гражданский. Госпиталь — военный, нам запрещено брать посторонних — отбрехивался гладкий розовощекий офицер, стараясь не глядеть на изуродованную физиономию собеседника. Видно было, что он к такому не привык, свежевыпущенный, наверное. А по горелому танкисты черта лысого поймешь — кем он был до демобилизации — может и ефрейтором, а может — и полковником, поди знай. Новожилов вклинился, не дав взвинтиться градусу общения до ненужной жары. В отличие от приятеля он все же испытывал пиитет к офицерам, тем более — лекарям. Потому постарался сбавить накал.
Как и ожидал — дежурный потому и сидел тут, что был неопытным пока, вот его, молодого, и сажали на ночь в приемное. Обнаружился и хирург, ночующий в своем отделении, пришел хоть и заспанный с помятым лицом, хмуро выслушал обе стороны, бегло глянул на пациента и отработанный механизм завертелся, хотя и была еще ночь. Мальчишку укатили на больничных носилках с колесиками так быстро, что и слова сказать не успели.
Дежурный капитан оставил себе рапорт, с неудовольствием потребовал справку из военкомата о принадлежности раненого к команде саперов, еще разные бумажонки. Новоселов дернул за рукав открывшего рот Гриценко, пообещал все принести до обеда и выпер животом приятеля на улицу. Впрочем, танкист не шибко и сопротивлялся, так, топырился немного.