— Давай, гордость и надежда нации.
— Зачем жрать крем и овощи? И соль? — с видом примерного отличника вопросил шваб. Остальные его земляки внимательно глядели на ушлого и тертого жизнью бранденбуржца.
— Как для чего? Чтобы с фронта смыться в лазарет. Это, знаешь ли, очень разные вещи — спать в коричневой вонючей жиже или еще лучше — на снегу в летней одежде и сапожках, или в теплом госпитале на белых простынях и мягком матрасе.
Сопляки переглянулись и вздохнули одним общим вздохом. Что-что, а сейчас нормальная постель казалась тоже райским наслаждением.
— От «Нивеи» получалась отличная желтуха, не человек, а лимон с виду. Много холодной воды и овощи кусками вызывают отличный понос и очень похожи на дизентерию. Хотя, конечно, ледяное пиво с огурцами подходят лучше, но пива у нас там не было совсем. От крепкого соляного раствора, если не пить воды пару дней и не жрать жидкого супа — замечательные отеки, как от почечной болезни. Такие же отеки — если ремешком себе перевязать ноги под коленками и походить — но тогда могут остаться следы от ремней, на этом ловили. Те, кто жевали русский табак получали клинику порока сердца — потеря дыхания, колотье, перебои пульса, рвота, замирание сердца и прочее, что в медицинских книжках описано, все — как надо, не подкопаешься.
— Мрак и жуть — передернул плечами наводчик. Его сверстники так же продемонстрировали излишнюю впечатлительность. Хромые черти переглянулись с усмешкой, чувствуя себя умудренными жизнью стариками среди глупых детишек.
— Те, кто поглупее, еще и не так себя калечили. Одни совали руки и ноги под колеса и гусеницы. Хотя, должен заметить, по тем дорогам, да зимой — и не такое бывало. Мой командир танка так погиб — показывал, как заехать на насыпь, трудный был въезд, а водитель — молокосос — и как на санках прямо под гусеницу. Хороший был мужчина, настоящий ариец, а погиб вот так, глупо. Так что — всякое бывало… Но хватало симулянтов. Поди пойми, случайно упал или нарочно. Самострелы опять же…
— Это — через буханку хлеба, господин гауптфельдфебель? — уточнил любопытный наводчик.
— Там хлеб был мороженый все время, да и мало его было. Просто — через сложенную шинель или прямо через сапог. Но самострелов ловили часто, а бывало, что и порядочные люди под суд шли, не доказать же, что пуля русская была. А судейским — наплевать, кто им в жернова попал. Те еще тыловые крысы. Свирепые и беспощадные. Но тут дело суровое — в окопах еще хуже — задумчиво покачал головой рассказчик.
— Да, страшно на фронте — с ноткой превосходства ляпнул шваб.
— Даже не то, что страшно, ефрейтор, невыносимо было жить в таких условиях. Просто по-житейски говоря — выжить даже без стрельбы было трудно. Насчет теплой одежды наши штабные умники не побеспокоились и на вторую зиму, а в снегу на льду да голодным — когда глаз не сомкнуть, а просыпаешься — волосы примерзли и на лице корка льда… Там все простуженные были, считай все простатит подцепили — теперь и не поссать толком, кто засмеется сейчас — обижу всерьез — нахмурился старшина.
— Да чего смешного — тут же поспешил успокоить начальника шустрый шваб.
— То-то же, поросята. Так что не совсем трусы были. Просто по-человечески — не вынесли. Ледяной мокрый ад. Знал пару человек, которые добились выпадения прямой кишки (гауптфельдфебель знобко передернул плечами от воспоминаний, заметил, что трубка потухла, разжег заново, слушатели и в их числе Поппендик, сидели терпеливо ожидая продолжения, очень уж неожиданной стороной поворачивалась героическая картина войны).
— Пришлось им много дней пить теплую мыльную воду и поднимать серьезные тяжести. Кому-то не везло, получали банальные грыжи, которые не считались поводом для отправки в тыл, а эта пара — смогли своего добиться. Так и ходили хвостатыми — с красно — лиловой кишкой, висящей из жопной дырки… Правда, говорил мне один из них, что каждый поход в сортир по-большому для него был — как половина расстрела. Но — свой выбор.
— Зато живой.
— Да, верно… А мы там многих похоронили. Очень многих. Русских набили в сотни раз больше, в тысячи, там их прямо поля целые валялись, но и наших мы потеряли изрядно. От нашей дивизии осталась четверть, да и те — тыловые практически все, когда меня увозили… У меня в экипаже тогда уже были портной и хлебопек…
— О, так вы были тоже танкистом — удивился искренне сопляк-наводчик.
— Заряжающий, потом наводчик, потом командир танка… Служебный рост был быстрый, вакансии освобождались моментом. И да — на стоячий грузовик я не тратил по два десятка снарядов, малыш. Тем более учти то, что снаряды к новым кошкам стоят дорого. Ты выпулил больше марок, чем стоила эта русская колымага. Так мы навоюем, знаешь ли…
Оскандалившийся наводчик потупил орлиный взор, застеснялся и покраснел, насколько можно было судить в темноте, где свет давала только трубочка рассказчика, да три сигаретки, зажатые для маскировки огня в кулаки.
Утром старшина отвел Поппедика в сторону от убогого лагеря. Желторотые спали младенческим сном, сбившись в плотный ком на манер щенят, а бранденбуржец, взявший себе утреннюю смену караула, хмуро потирал ноющее колено. И танкист отлично понимал его — у самого кости простреленной ноги ныли, словно там напиханы были больные зубы.
— Я отсырел и местами заржавел. А ты порвешь себе пасть, если зевнешь еще пару раз так же старательно — сварливо заявил хромой черт.
Опять предложил глотнуть из фляжки. Пара глотков жидкого огня и пара тонких кружков колбасы. Очень вкусная закуска, жаль осталось совсем мало. Помолчали, потом командир группы спросил хрипловатым после сырого ночлега голосом:
— Что — то тихо стало. Куда считаешь нам идти лучше?
— А что считать? Ясно даже этим твоим желторотым, но прославленным в боях героям Рейха, что фронт от нас ушел за пределы слышимости. Русские опять прут. Так что либо бежать с ними наперегонки, благо понятно, что им нужны транспортные узлы и склады, либо двигать перпендикулярно их наступлению. Они будут как всегда переть вперед, а на флангах хлипкими силами сдерживать наши возможные попытки отрезать их ударные части. Хотя, некому и нечем там сейчас резать, сам знаешь — внятно оценил окружающее безобразие ветеран.
— Ты затмил Мольтке! — хмыкнул подобревший после выпивки Поппендик.
— Не спорю. Есть у меня кое-какие таланты. Например, спасать свою задницу из всяких гадких ситуаций. И сейчас чую — надо сваливать с направления главного удара. Русские начнут чистить тылы от всяких недоделанных, вроде нас. Труби подъем и сбор — усмехнулся несгибаемый старшина.
— Сколько харча у нас есть?
— На три дня. Со всеми моими заначками — на четыре. Если затянуть ремни и побольше спать — растянем на неделю. Последнее дело — воевать голодным. Было дело, мы скосили одной очередью несколько русских десантников, которые даже не заметили нашего топота и были кожа да кости. Как спали, так и не проснулись. Нам нельзя доходить до такого. Надо выбираться к своим до того, как положим зубы на полку — уверенно заявил старшина.
Командир взвода кивнул. Пока молокососы продирали заспанные глазенки и завтракали, он сформировал из них три пулеметных расчета по три человека, двоих выделил носильщиками под команду старшины (который очень неохотно отдал наводчику свой пулемет), еще одного взял себе в ординарцы — и так двинули, выставив самых осторожных в головной дозор.
Оба хромых шли в середине цепочки и Поппендик слышал, как тихо ворчит сзади его сослуживец из Бранденбурга.
Во время короткого привала спросил — что за бурчание?
— Ощущение от этой чертовой мокряди, словно в штаны наклал. Промокли мы за ночь, если не подсушимся — сотрем себе кожу в междужопии и завтра будем все ковылять однообразно и ракообразно. Знакомо все, было не раз, так что знаю. Я бы тебе мог много чего рассказать про поздние вёсны Восточного фронта, про длинные осени, про грязь под ногами и воду под нарами в блиндаже. Про бесконечную плесень, сырость и гниль, про постоянно мокрые вещи, от которых воняет мокрой псиной, про невозможность развести нормальный костер, про то что попытка прогреть блиндаж превращает его в натуральную русскую баню, поскольку влажность высока и как её не выпаривай из грунта подходит ещё. Про необходимость обеспечения боеспособности в таких условиях и какими силами это достигалось. Но вряд ли это будет тебе полезно. А подсушиться — стоит. Если твои охламоны проверят на 500 метров по окружности — я смогу сделать костерок и мы себя приведем в порядок, а заодно и горячего поедим.
Поппендик тоже чувствовал себя неуютно — хотя его плащ-палатка и не промокала от дождя, как шинель старшины, зато тело под ней отпотело и да, при ходьбе было как-то неуютно. И да, между ягодиц было что-то такое неприятно мокрое, что говорило о правоте собеседника.
Как ни удивительно, но все прошло успешно — и пожрали толково и подсушились и повеселели. Как ухитрился пронырливый бранденбуржец развести неяркий, бездымный, но жаркий костерок, так и осталось тайной. Сам командир взвода отметил, что смотрят на него швабы уже иначе, явно заработал себе авторитет.
А на следующий день почуяли запах дыма, который привлек внимание головного дозора. Тихо выдвинулись — и к огорчению обоих хромых чертей обнаружили командира первого взвода, того самого кровопивца и подхалима, любимчика ротного начальства, немало попортившего нервы обоим оберфельдфебелям еще в эрзац батальоне. В полной целости и сохранности, что особенно огорчительно. Этот тип был последним, которого бы хотели видеть.
Чертов фанфарон явно обрадовался встрече, как-то нехорошо обрадовался, гнусновато заблестев глазенками. Выглядел он паршиво, явно пару дней не жрал ничего, обтрепался, но тут воспрял.
— Как командир первого взвода и по званию, принимаю командование ротой на себя! Становись в одну шеренгу! — первым делом заявил этот свиной выкидыш. Оберфельдфебели переглянулись. Но команду выполнили, как и положено немецким воинам. В панцерваффе было традицией — зам