— А потом? — немножко боясь ответа, спросил командир взвода.
— Потом я ее, разумеется, застрелил. И поступил очень гуманно, потому как наш браконьер хотел с ней позабавиться и даже на меня обиделся, когда я ее уложил. Но в конце концов, она хорошо почистила мне сапоги, я имел право ее отблагодарить. И что ты пучишь свои глаза? «Восточное министерство», а конкретно — отдел управления колонизации дал армии четкие указания и мы обязаны были обеспечить нашим колонистам нормальную жизнь. Это не наша самодеятельность — это был приказ с самого верха!
Поппендик пожал плечами. На минутку он представил русских, чистящих так же от населения его квартал в столице Рейха и как-то стало зябко. Нет, это недопустимо! Совершенно недопустимо! Вспомнил почему-то грудастую красотку фрау Мильду, на которую таращились, облизываясь сладострастно-плотоядно, все школяры, почему-то подумал, что и среди русских есть браконьеры, да они вообще все бандиты и браконьеры! И сестренку вспомнил почему-то, хотя с какой стати вдруг вспоминать большеглазую хныксу с дурацкими бантами? Мать, отец, родственники, соседи, с которыми раскланивался, одноклассники и приятели с которыми выпил свою первую кружку пива…
— Вижу, что тебя тоже пробрало — понимающе хмыкнул старшина разгромленной роты и устроился поуютнее, подбив сумку с деньгами, как взбивают подушки.
— Да, немного… — признался задумавшийся командир третьего взвода.
— Значит, я не впустую тратил порох!
— Да уж… Правда я так и не понял, зачем было жечь и дома тоже, это же представляет определенную ценность — жилье все же.
— Не говори ерунду! Настоящий дом должен быть нормальным, каменным. А эти местные халупы… — старшина почесался привычно, не замечая этого чисто автоматического движения. Потом усмехнулся и добавил:
— Можешь мне поверить, все, что там было ценного — мы не упустили. Какие посылки мы отправляли домой, заглядение! Мы жили как короли! Жизнь, как в сказке! Наша дивизия сидела на подножном корму все это время, Рейх на наше содержание и пфеннига не потратил, пока мы потрошили этих бандитов. Ты ведь не думаешь, что все харчи в вермахт тащат из Рейха? Вот такие пустячки и лакомства — на манер этих сардинок, да, везут паровозом издалека. Побаловать нас, чтоб не затосковали. А весь скот, весь картофель, крупы, муку, зерно, сахар и прочую каждодневную еду — мы берем на занятых территориях. Тысячи тонн каждый день! Сколько хотим и у кого хотим. Война кормит сама себя. И дает колоссальную прибыль всем, кто в ней участвует! Да ты же не знаешь, что такое оказаться в русской зиме по милости наших интендантов в летнем обмундировании и в сапогах со стальными гвоздями, которые мигом отмораживают кожу стоп через тонкую подметку и дырявый носок! Отлично помню, как прибывший из Франции на самое Рождество полк за сутки потерял обмороженными треть, а на другие сутки — еще столько же и перестал быть полком! Да одни только изъятые у покойных русских теплые вещи, в которые одели нас и других солдат вермахта окупили наши усилия! Эти их дурацкие свалянные из войлока сапоги! Это же спасение в снегу! А меховые пальто из овчины? Счастливчиком был тот, у кого это имелось и наши, кто помельче ростом, не обращали внимания, что это бабья одежда. Генерал Мороз — страшный враг для одетого по Парижской моде. А мы точно повторили все ошибки чертового корсиканца. Но русские заплатили нам за это!
Победить плохо вооруженных дикарей и выдавливать из них, как стотонным прессом, все их богатства, выжимая досуха — самое достойное занятие для белого человека и без колоний никто жить достойно не может! Так что то, что мы спалили их лачуги — это как раз никак не убыток. Чище воздух и спокойнее на коммуникациях! И тогда мы сами увидели, что война — это выгодное предприятие, не зря человечки издавна любят ею заниматься. Да, очень прибыльное. Притом проигравший оплачивает все желания выигравшего!
— То и оно, что пока как-то все не очень хорошо… Я понимаю, что мы сокращаем фронт, но что-то от концентрации сил мало проку… — тут Поппедик заткнулся, потому как вести такие речи с посторонними людьми было очень чревато.
— Ну же, перестань пугаться, старина! Любому не совсем дураку видно, что нас жмут с двух сторон. Жиды — плутократы опять объединились против нас, немцев. И чудо-оружие оказалось не тем, что нужно, перемудрили наши оружейники, их бы, сволочей, в эти тихоходные доты на гусеницах с тремя поломками на километр пути. Нам надо подороже продавать русским это пространство, чтобы они истекли кровью до границ Германии. И разумеется, надо договариваться с этими английскими псами. Тут уж никуда не денешься, за ошибки придется платить, но с Джоном Булем и Дядей Сэмом Матушка Германия сторгуется, все же — свои люди. В конце концов не так уж много мы им горшков переколотили. Главное — чтобы не русские, это пока самое важное.
Старшина с грустью потряс своей фляжечкой, прислушался. Увы, там ничего не плескалось. Командир взвода щедро плеснул из фляги в бакелитовый стаканчик:
— За нашу победу! Прозит!
— Прозит!
Выпили с удовольствие. Что-то ворошилось в памяти у командира третьего взвода, словно котенок в соломе. Не без труда вспомнил.
— Ты что-то говорил про шоколад?
— А выдали нам панцершколад. Ну тот, знаешь, с первитином.
— Знаю, конечно. У нас в роте под Курском потом водители чего только не чудили, переели этого добра. Приказ забыли отменить, лопали его неделю, потом скисли и спеклись. Хотя первые три дня — очень неплохо идет дело — кивнул Поппендик.
— Да, зато потом столько же времени ноги за собой волочишь и между веками надо вставлять спички, чтобы глаза не захлопывались. Коварная штучка. А еще на болтовню людей прошибает, хлещет из них, как из дырявой бочки все. что ни спроси. Правда и фантазируют нередко. Нам тогда надо было получить информацию про очередную банду, взяли подозрительных сукиных сынов и несколько их семей. Упрямые попались — мы их обрабатываем, так, что руки заломило, у них уже кровавые слюни из ушей — а не говорят. и их опарышей били перед родителями и наоборот, что ни делали — а они молчат, чертовы дикари. Тут мне в голову и пришло, как ангел в темечко подул. Достаю кусочек шоколада из сумки, я уже на него смотреть не мог, очень уж потом похмелье тяжелое, да и перестал он меня почти заводить — и угостил эту визгучую сволочь — отобрал пару брата с сестрой, отвел в избу. И они отлично все и выложили, мы немножко ошиблись, это была не та деревня, потому они ничего и не могли рассказать. Там у этих дикарей деревни называются одинаково часто, немудрено, что ротный немного ошибся. Ну знаешь, как у нас есть три деревни Мюниц, вот тут тоже так же. Спалили эту и перешли туда, где были точно бандитские связные. Там уже бить никого не стали, потому что устали как собаки, а взводный мне сразу приказал с шоколадкой пройтись. И прекрасно сработало — у трех опарышей развязало языки и мы отлично все узнали. Ротному доложили, он меня похвалил и представил к чину ефрейтора, а потом — видишь и знак получил. Золотая душа был наш ротный, погиб потом через полгода. Так что вот такой шоколад оказался полезный. Пошли? Давай по последней, чтобы ноги веселее шли — и возвращаемся.
Темнело. Двое хромых чертей не без труда нашли место своей стоянки, все же старшина дал крюка с пьяных глаз. Прооперированный наводчик дрых младенческим сном, переливисто сопя носом.
— Детские ясли для грудничков! Даже не проснулся, паршивец! — буркнул Поппендик.
— Черт с ним, пусть дрыхнет, будет караулить в третью смену — сблагодушничал обычно свирепый старшина. Взялся дежурить первым. Поппендик с радостью прижался спиной к теплой спине своего наводчика и его тут же сморило.
А проснулся уже утром, прохиндей гауптфельдфебель сам угрелся и продрых всю ночь без задних ног, разумеется не разбудив поэтому сменщиков. Караульщик из соломы! Впрочем, оба оберфельдфебеля переглянувшись по одному только взгляду авгуров решили занять позицию добрых стариков, пожалевших мальчугана.
Что ему и сообщили, растолкав кулаками под бока. Позавтракали сытно и нагрузили на сопляка весь почти груз, кроме оружия и пары сумок с самым ценным. Впрочем, шваб и впрямь почувствовал себя лучше и явно был благодарен и за лечение и за то, что дали, наконец, выспаться.
— Вот, сегодня ты уже не такой теплый труп, как вчера. Давай, надежда немецкого народа, тащи наше добро во славу германского оружия!
И все трое пошкандыбали через сырой неприветливый лес. Исцеленный все же прихрамывал, но по скорости легко обгонял этих двоих беременных тараканов, хоть и пер большую часть груза.
— Глядя на нашего героического ефрейтора, я понимаю, почему в Древнем Риме легионеров называли мулами! И со спины наш бравый храбрец чем — то напоминает не то римского солдата, не то все-таки мула! — негромко заявил Поппендику старшина. Тот хмыкнул, кивнул.
— Да, до грузового опеля он все же не дорос что тебе, как ротному старшине, прямой упрек и вызов!
— Мне придется исправляться! Может добавить ему пяток бревен, чтобы он смог перейти на ступень индийского слона?
— Слон много ест. А у нас небогато с провизией!
Наводчик под шинелями, плащ-палатками и всем прочим, чем обросли путешественники по лесам и полям, слушал эту беседу и зло думал про себя:
— Старые пердуны! Задирают нос, словно они из герцогских родов — а на деле — член с ногами да жопа с сапогами!
Вслух, конечно, не сказал, он был разумный человек, но показал себе свою несгибаемость и самостоятельность. Тем более, что скоро все силы ушли на то, чтобы идти по этому чертовому бурелому по возможности тихо, а то старшина злился. Все же леса здесь дерьмовые, неряшливые, не как в милой Германии.
Так и двигались, впереди ковылял навьюченный наводчик, сзади, оба хромца. Поппендик не стал больше переживать, что перед ним идет этот шваб, после того, как хитромудрый спутник намекнул, что не стоит забывать про такую гадость, как мины, да и если напорются на кого нехорошего — все же первая очередь в сопляка.