То, что тошнило, гудело в голове и пищало в ушах — понимал, швырнуло вверх взрывом изрядно, а вот общее состояние просто пугало. Даже были жуткие мысли о том, что от пупа и ниже и нет ничего вообще. И не мог понять — что случилось с ним. Видал он за время на фронте раза три — что такое подрыв на противопехотке. И совсем не было похоже на его состояние.
Один раз выскочившая из земли немецкая лягушка скосила десяток шедших мимо бойцов, погибшие так и лежать остались, где их накрыл рой шрапнели, а у раненых — ну словно по ним пулеметной очередью влепили, по воздуху никто не летал. А дважды — нарывались бойцы на мины, отрывавшие им куски тела — одному раздробило стопу, а другому оторвало почти до колена. Зрелище было страшное, что у того, которому косточки и клочья мяса выбило из сапога, что второму, оставшемуся без ноги с огрызком, закопченным и перемолотым совершенно нечеловечески, но сознания бедолаги не теряли, ругались, как заведенные, стонали и кричали.
На операцию таскали несколько раз, рылись где-то внизу.
Ночью, когда проснулся после того, как похмелье от наркоза прошло — заплакал, так же совершенно неожиданно для себя. Хорошо, никто в палате не видел, а то бы стыдно было. Пытался рукой правой ощупать — что там, внизу-то, и не смог. Не слушалась рука, словно он бревно неподъемное волохать пытался.
Когда стал слышать — разозлился на самодовольного врача. С трудом удержался, чтобы не обматерить, так взбесило сказанное гордым тоном, что «удалось сохранить одно яичко и коленный сустав». Чертей бы триста в печень этому веселому майору!
Выздоравливал долго. Замкнулся в себе и на контакты с однопалатниками не шел, не хотелось разговаривать, все время в голове колотилось, что остался без ноги и яйца, да и пальцы на руке пострадали.
Только сильно позже как-то притерпелся к своему новому положению и немного утешился тем, что насмотрелся, шкандыбая по госпиталю, на бедолаг, которым повезло значительно меньше. И даже стало казаться, что одна нога и одно яичко — уже не так и плохо. Но это было, пока лежал с такими же изуродованными, у которых нехватка частей организма была куда лютее и гаже.
Когда выписали инвалидом — много раз ловил себя на вспыхивающем бешенстве, при виде совершенно целых мужчин, которые вполне могли бы и повоевать, а вместо этого занимались всякой херней в тылу. Именно поэтому терпеть не мог в дальнейшем Сидоров разных деятелей торговли — и, как ни странно — искусства.
И сильно удивил своих сотрудников тем, что в бешенстве порвал билет на праздничное представление известного иллюзиониста и фокусника, которым его премировали за добросовестный труд. И ворох матюков, которые он высыпал при этом — тоже сильно удивил. А его сорвало с резьбы то, что все эти тыловые артисты были здоровые и целые, сытые и гладкие, в то время как за них там на фронте калечились другие. И в гробу он видал все эти фокусы, благо уж что-что, а на воров — карманников нагляделся еще до войны, тоже те еще фокусники были.
Первое, что он понял совершенно точно, так это то, что шанс стать командиром роты разлетелся вдребезги, как фаянсовый унитаз под бегемотом. Экипаж танка номер три стоял перед ним бледно-желтый и вид имел жалкий. И воняло от них сильно и мерзко какой-то химической гарью. А водитель танка и вовсе лежал на земле, и тоже был бледен, как мертвец. Хотя почему — как? Он и был мертвец.
Санитар только руками развел, да и полигонный врач, примчавшийся на странной чертопхайке с дымящимся газогенератором тоже ничего сделать не смог. Вот уж удружили идиоты-подчиненные, так вовремя — как раз инспекция наблюдала за учениями и все на виду у двух полковников и трех подполковников и произошло. Просто великолепно!
Только-только погоны получил — и вот на тебе!
Отозвал в сторону командира танка, молокососа с ефрейторскими погонами.
— Где твой ум? В штаны упал? А масло где твое? Уж точно не в голове! Почему люки были открыты, а? Приказ тебе был какой? — тихо шипел затосковавший Поппендик, прекрасно понимая, что сейчас ровно такие же речи будут литься уже ему в уши. Вот как только начальство подоспеет.
— Господин лейтенант! Протечка! Дышать было невозможно! И пожароопасно! Это пехота чертова виновата, им, уродам земляным было запрещено кидать дымовые шашки на танк! Тем более — в люк! — начал отбрехиваться молокосос.
— У землероев все живы. А наш водитель — вон, готовится к торжественному погребению! А теперь угадай, кому будут сейчас раздавать пряники и леденцы?
Тут радист с заряжающим почти синхронно принялись блевать, прервав речь своего командира на полуслове. Санитар забеспокоился, да и врач тоже. Выяснилось, что эти дурни тоже нахватались дыму, только в отличие от бедолаги водителя организмы у них оказались покрепче.
Дальше вылить свою желчь на голову дурака-ефрейтора новоиспеченному лейтенанту не дали. Начальство не стало зря тратить время и утруждать себя, а вызвало виновников на наблюдательный пункт. Где и устроило головомойку. Нет, так-то потеря солдата на фронте не была бы столь заметна, да и наказывать там не спешили, даже и на полигоне обошлось бы, но вот при инспекции… Нарочно не сделаешь!
И как ни крути — а виноваты. Всего-то должны были отработать совместно с обучаемыми инфантеристами действия, в которых противник активно применяет дымовые гранаты. А пехотинцы отрабатывают свое — ослепление дымом машин противника. Вроде бы все просто. И панцерманнам много раз говорилось, чтобы ездить с обязательно закрытыми люками и гренадерам сто раз было сказано — не забрасывать дымовые шашки на машины и перед учениями было дополнительно доведено до личного состава содержание соответствующих инструкций — и на тебе!
Одни идиоты, разумеется, сразу же едут с открытыми люками, другие ухитряются забросить в люк дымовую гранату! Перфект! Что у этих недоносков малолетних в головах — совершенно невообразимо! И экипаж умело и бодро покинул машину, но, как оказалось через три минуты — не в полном составе. А этот престарелый хрыч, тридцатилетний старикан, призванный с завода со снятой бронью, который, будучи взрослым мужчиной. должен бы сориентироваться получше сопляков — из дымящейся машины не сумел найти выход.
И когда его вытащили — он оказался дохлее прокисшей прошлогодней селедки! Ухитрился задохнуться от банальной дымовой шашки! Причем не такой, слезогонной, которыми прокуривали новобранцев для поверки их противогазов, а самой что ни на есть обыкновенной! А теперь в личном деле свежесделанного офицера — такое черное пятно будет, что можно забыть о хорошем месте и карьере.
Выволочку Поппендик получил знатную. Одно утешало — как офицера его все же ругали сдержанно, не называя кретином доисторическим, проссаным матрасом, бесполезным коптителем неба, недоделанным бродячим псом и всяко разно, что было допустимо ранее — пока не получил эти погончики. Что-либо возражать было совершенно ни с руки, оставалось только скорбно сопеть носом, тяжело вздыхать и всячески показывать сокрушенность и признание вины по всем статьям.
Инспекторов больше всего разозлило, что был злостно нарушен приказ — причем всеми участниками. Особенно даже не то, что и пехотинцы и танкисты напортачили, просто-напросто наплевав на инструкции, а еще и применение этого типа дымовых гранат, которые как раз не рекомендовались другими, не менее строгими инструкциями, к применению в тренировках и учениях — очень скоро выяснилось, что судя по маркировке эти штучки были строго для боевой обстановки — потому как в составе дыма при горении образовывался фосген.
Нет, не в таких количествах, чтобы официально признавать эти самые гранаты как заполненные отравляющими боевыми веществами, вовсе нет, но врагам Рейха в дотах, подвалах и прочих местах, где эти выродки человеческого рода пытались противостоять арийской армии концентрации хватало, чтобы они сдохли от отека легких быстро и без хлопот. Каким образом эти строго боевые гранаты попали на склад тренировочного полигона — еще предстояло выяснить.
В добавок масла в огонь подлило вызывающее поведение унтер-офицера, командовавшего гренадерами. Он твердо стоял на своем — дескать, кидавший гранату не метил в люк наводчика, отнюдь нет, но по трагическому стечению обстоятельств просто запнулся ногой за выступ местности, отчего граната и полетела не туда, куда намечалось. И, говоря эту чушь, унтер ел начальство глазами, точнее — одним глазом, потому как второй он оставил где-то под Ржевом. И почему-то такое рвение и старательность бесила слушавших его рапорт офицеров, было что-то в этом карикатурное, балаганное, нарочитое. И потому — оскорбительное.
Этот одноглазый мерзавец был украшен двумя серебряными ленточками с металлическим барельефом танка, что означало — пока был на фронте, умело расправлялся с советскими броневыми машинами. И смотрел этот негодяй не то, что вызывающе, но как-то не так, как низший чин мог позволить себе таращиться на начальство. То, что оба оберста с Большой Войны на фронте не были (да положа руку на сердце — и тогда тоже близко к передовой старались не приближаться) — особенно обозлило инспекторов, как вообще бесит тыловых деятелей пренебрежение со стороны фронтовиков.
В конечном итоге досталось всем. И Поппендик загремел опять на фронт, снова — всего лишь командиром танкового взвода. Что характерно — снова третьего, что означало, что для сияющих вершин командования ротой ему надо было пережить аж троих камарадов. Особенно оскорбило его то, что внятно намекнули — посылка на Восточный фронт является именно наказанием. Идиоты толстолобые!
Нашли, чем пугать. Тем более — ветерана. Это в штабах считали, что Восточный фронт был куда страшнее Западного, для обычного, нормального солдапера разница была невелика. Просто на Западный попасть было сложнее — туда отсылали всякие обсевки и третий сорт, который на Восточном сгорел бы мигом, а во Франции вполне мог противостоять врагу. Раньше еще туда рвались всякие хитрецы, но теперь и они призадумались. Как вояки янки и лайми были куда слабее Иванов, но про честный бой никто уже давно не говорил, а сдохнуть под гусеницами русских танков или под бомбовы