м ковриком янки… Невелика разница.
Тем более, что старшина роты, в которой как раз служил Поппендик много чего рассказал про дела на западном фронте. То, что со старшиной надо дружить — свежесделанный лейтенант теперь отлично понимал, знакомство с тем пройдохой-бранденбуржцем, который вывел его из котла, многое дало и теперь приносило вкусные дивиденды.
Уж что-что, а дураком Поппендик не был. И потому сделал все, чтобы оказаться поближе к руке кормящей. И не зря. Это вернулось сторицей, только теперь приходилось слушать длинные разглагольствования нового приятеля. Старшина, с виду молчаливый, в хорошей компании очень любил поболтать, и было очевидно, что давненько ему не с кем было почесать язык.
Пару раз он определенно проверил лейтенанта, убедился в том, что тот не спешит докладывать начальству всякие компрометирующие сведения — и наконец раскрылся.
Что до Поппендика, то он относился к этой болтовне, как к гарниру, потому что болтать старшина начинал с третьей рюмки, а закуску выставлял очень неплохую. Вот и треп его шел как часть прилагаемой еды.
Конечно, на фронте приходилось питаться с солдатами вроде как из одного котла. Так было принято в вермахте. Насчет совместного питания у немцев все как у грамотных людей, немцы лишены англо-саксонского чванства и русской дикости. Никакие законы и нормативы не требуют от офицера жрать вместе с солдатней и то же самое. Но толковый командир на фронте знает, что с товарищами лучше делить все радости и горести. Так оно спокойнее. Ты им свой доппаек, а они тебя тоже не забудут. Война производит по крайней мере один годный товар — человеческое товарищество.
Уединиться в удобное время со старшиной роты — не возбраняется. И толковые подчиненные это поймут правильно и бестолковых вразумят. Потому что жратва — она на втором месте после боеприпасов и бензина.
Стихийный грабеж на низовом уровне малоэффективен для общего дела, хотя имеет ряд прелестей. Правильная армия должна снабжаться от своих тылов. Но как! Тут собака изрядно порылась. Тяготы и лишения переносить не зря учат. Сколько солдат без снабжения может воевать, пусть отвоюет. И еще полстолько. Иногда это единственное преимущество и оно четко срабатывает.
Награбить жратвы на целую армию — большая работа. Но главное, она требует времени, которого нет. Поэтому армию надо снабжать по плану, в том числе из награбленного и оприходованного ранее. А курка-матка-яйка это самодеятельность и разврат. Толковые вояки умеют без особых скандалов и смертоубийства добыть гуся. И если взводный командир от них свои шоколадки не прятал, они ему лучший кусок поднесут, уже зажаренный. И те, кто служил во взводе Поппендика, отлично понимали, что приятельские отношения их командира с хранителем всего ротного добра — полезны и взводу. Собственными желудками понимали.
Хотя и не представляли себе, какие разговоры ведет начальство за шнапсом. А разговорчики были куда как опасны и если бы не прививка цинизма от бранденбуржца — неизвестно, как бы себя повел Поппендик.
Потому как вещи «Жилистый хомяк» — как метко прозвали старшину в роте — говорил чудовищные. Ну, наверное, все в этой должности таковы. Никакой восторженности и никакого доверия газетным передовицам. А собеседник был не прост и повоевать успел. В России он оставил шесть пальцев ног, отмороженных напрочь, благодаря чему и кантовался в спокойной Франции. В одной из «желудочных дивизий для плоскостопых и увечных», где как раз несли службу такие хитрые и болезные.
Высадку американцев он пережил с трудом, отделавшись обгоревшей спиной — машина полыхнула как факел, когда на нее выскочили американские штурмовики. А теперь в Рейхе все стало так неладно, что пришлось из учебной дивизии двигать на фронт — за славой и очередными увечьями. Странно было слышать, что те дела во Франции оказались весьма темными.
— Ты думаешь камрад, что там все так было просто? О, нет, там было самое настоящее предательство! — уверенно заявил гауптфельдфебель лейтенанту.
— Брось, сам же говорил, что все держалось на соплях — возразил захмелевший уже Поппендик. Его немножко рассолодило и от выпивки и от еды и от тепла. А еще ему взгрустнулось. Уютные старые прусские казармы, пропахшие угольной пылью и сапожной ваксой еще со времен Фридриха Великого, завтра надо было поменять на дорогу к фронту, холод, мокрые ноги и простуженный нос. Да и дорога была коротенькой, русские уже стояли совсем рядом — в Польском генерал-губернаторстве.
— Да, на соплях. Но держалось! А теперь объясни, зачем надо было с береговых батарей увозить в тыл половину боезапаса? За неделю до высадки! При острейшей нехватке любого транспорта, даже у меня грузовик забрали с шофером. Дескать, для обеспечения безопасности от возможных бомбардировок! И — заметь, камрад, не было никаких бомбардировок! — припер его доводами к стене обмороженный, обгоревший и трижды награжденный, прошедший таким образом огонь, воду и медные трубы сослуживец.
— И когда началось — стрелять оказалось нечем? — сделал безукоризненный логический вывод командир взвода.
— Именно! Снарядов и патронов хватило им — самым расчетливым — до вечера. Горячие и суетливые уже до обеда все выпулили, благо целей было — куда ни плюнь, попадешь в янки, так они там кишели. А потом что оставалось делать? Привезти обратно увезенное не на чем и некому, в воздухе там творилось такое… Да ты наверное слыхал эту поговорку из Франции? — ехидно усмехнулся старшина.
— Какую?
— Эту, где «если в небе сверкающие самолеты — то это янки, если зеленые — то лайми, а если в небе нет самолетов — то это люфтваффе!» Там пешему с тележкой зеленщика по дороге было не пробежать, тут же «Мустанги» и «Тандерболты» атаковали все, что пошевелилось, так что все остались без снарядов и даже — патронов. Представь, на пулеметную точку максимум было всего по 10 000 унитаров. А скорострельность у МГ — 1000 в минуту! И чем такое кончается? — вопросительно поднял белесую бровь, глянул внимательно.
— Это понятно, сам видал… Взрывать оставляемую технику и отходить, больше нечего делать… Но это могло быть и совпадением, дружище!
— Конечно, совпадение, как же! Роммель уехал к жене в Рейх, день рождения отмечать, всех командиров старших собрали на совещание — аж на юге Франции. Армия на момент высадки оказалась без головы. И заметь еще совпадение — никто понятия не имел ни когда начнется высадка, ни где. Ждали — и хорошо ждали. Войска все боеспособные туда собрали. Но — не там и не тогда. И перебросили только тогда, когда эти засранцы уже заняли не то, что плацдармы — а здоровенный кусок территории. Нас бросили драться с парашютистами — и мы там обалдели — янки выкинули на парашютах манекены. Несколько тысяч! Мы сразу сообщили, что это обман! И что ты думаешь? Войска все прибывали и прибывали туда, где валялись эти неживые болваны. Но туда, где шла высадка не послали никого! — старшина усмехнулся. помотал головой и продолжил:
— Уж мы не растерялись и нарезали себе этого парашютного шелка от души — потом пригодился. (Посерьезнел, отвлекся от приятных воспоминаний) А так совпало — что арестовали после заговора и покушения за измену почти всю верхушку абвера, ты же газеты читаешь. Так объясни мне — почему из тех абверовцев, что отвечают за Восток — никого не загребли. А вот что Западным направлением занимались — всю верхушку засадили. Во главе с этим чертовым греком! — и «Жилистый хомяк» злобно высморкался в здоровенный носовой платок, судя по всему — как раз из того самого шелка.
— Ты о ком?
— О Канарисе. Он из этих сраных греков, а те перед англичанами готовы распластаться в любой миг. Ты понимаешь, что если ВСЯ информация о высадке была ложной — то это не может быть случайно. Это означает простое — все наши разведчики работали на англичан. Все! Поголовно — от агентов в Англии до руководства здесь. Потому как проглядеть такого размера подготовку — просто невозможно. А ты говоришь — не измена!
— Ничего, сейчас в Арденнах наши удачно бьют всю эту сволочь! К рождеству уже и закончат! Прозит! — потянулся с алюминиевой стопкой. Чокнулись. Немецкий шнапс пился легко и пока запас имелся. Поппендик поморщился, вспоминая жуткий польский бимбер. Скоро придется давиться этой дрянью.
— В январе нам всыплют — лаконично остудил его фантазию гауптфельдфебель.
— Почему?
— Во Франции этот месяц — солнечный. как тучки разойдутся, так плутократы поднимут всю свою авиацию. Которой наши ничего противопоставить не могут. В Люфтваффе сейчас такой бедлам… И раньше-то дерьма хватало, а сейчас они и совсем с ума посходили, вместе с жирным боровом Майером. А Иваны всегда наступают зимой.
— Погоди! Какой такой Майер? Я не припомню среди летунов такого! — наморщил лоб лейтенант.
— Просто ты молодой. А я отлично помню, как еще до войны этот боров во всеуслышание заявил: «Если хоть один вражеский бомбардировщик долетит до Рура, зовите меня не Германом Герингом, а Мейером!» — «Жилистый хомяк» посмотрел иронично на собеседника.
— Не слыхал такого — признал Поппендик.
— Можешь это проверить. Если где найдешь старые газеты и будет время и охота.
— Я и так верю. Но мы же еще можем повернуть ход войны вспять? Фюрер же обещал сверх оружие, раньше — он не ошибался! — пытаясь убедить хотя бы самого себя, заявил охмелевший лейтенант.
— Знаешь, камарад, чем дальше, тем больше мне кажется, что это не мы побеждали. Нам очень хорошо помогали жирные коты. Причем не наши — а оттуда. Издалека. Просто представь — сколько это стоит — создать армию, танковые части, люфтваффе, кригсмарине — с нуля, да еще в годных для войны количествах.
— Мы, немцы, тогда затянули пояса. Пушки вместо масла — ты ж помнишь! — выпалил Поппендик, которому этот разговор нравился все меньше и меньше. Даже не потому, что от слов собутыльника отдавало предательством, пораженчеством и оскорблением фюрера и всего германского народа. Нет, тут было другое. Очень уж остро почувствовалось — идешь бараном на бойню, а твоим мясом и шкурой будут пользоваться другие, которые тебя и наладили в мясокомбинат. И если раньше можно было обманывать себя, что гибель окажется не напрасной — она, дескать, будет на пользу своим род