— Лейтенант! Господин лейтенант! Они пускают ракеты по паролю! Это наши! И они перестали стрелять! Господин лейтенант! — завопили на два голоса один за другим водитель и наводчик.
— Отставить огонь! — выговорилось через силу, пришлось напрячься. В ушах звенело.
Танк с треском сломал несколько деревьев, влетев в лесок и встал, как вкопанный.
— Точно. Наши! — выдохнул водитель, увидевший знакомый силуэт знакомого цвета, яростно размахивающий флажком.
— Да чтоб вас вывернуло наизнанку, дегенераты!
Командир огрызков роты не без опаски высунулся из люка. И сразу же одновременно вспухло лютое желание настучать кувалдой по упакованным в стальные шлемы тупым репам этих придурков — артиллеристов, растерянно торчавших рядом со своими ПАКами и облегчение от того, что это не русские.
— Кто у вас старший начальник, свиная блевота? У вас нет глаз, болваны? Вы не знаете, какие танки приняты на вооружение в Германии, остолопы? — речетатив вылетел с пулеметной скоростью, одной длинной очередью.
— Я командир батареи, унтер-офицер Дрексель! Я требую прекратить ругаться! — мальчишеской фистулой, аж в оглушенных ушах зачесалось, выдал долговязый сопляк с обмотанной какими-то тряпками головой, единственный не в каске, а в косо насаженной на чалму кепи.
— Какого черта вы по нам стреляли, унтер-офицер Дрекк?
— Моя фамилия Дрексель! Назовите себя! — опять писклявый звук сверлом в уши.
— Командир роты лейтенант Поппендик! Так какого черта вы в нас стреляли, унтер-офицер Дрекк?
— Моя фамилия Дрексель! Господин лейтенант Попе энд дик! — с выражением продекламировал сопляк.(От автора: Дрекк — по-немецки — дерьмо. Поп — священник. Ну а Дик — это уже по-английски на жаргоне — член.)
— Гляди-ка, ты еще и английский в школе успел выучить, недоносок турецкий! — еще пуще разозлился командир огрызков роты.
— Я требую обращаться со мной, как это положено между военнослужащими Великогерманской армии! — напыщенно, но твердо заявил чалмоносный юнец.
— А поползать ползком ты не хочешь? Или помаршировать гусиным шагом? Это мы мигом! — влился в ругань и наводчик, вылезший из люка и крайне недовольный тем, что отлетевшие при попадании снаряда кусочки брони оцарапали ему грязную морду.
Брань ширилась и разрасталась, теперь лаялись и сбежавшиеся от других орудий артиллеристы и подкатившие подчиненные Поппендика. Из общего хора выделялся командный голос старшины, вносившего в общий хай кулинарную нотку:
— Турнепсоголовые ходячие корнеплоды! Тупые картофельные мозги!
— Заткни свою беззубую, как чемодан, пасть!
— Придурок масляноголовый!
— Хлюпик влагалищный!
Когда вскипевшие эмоции несколько остыли, лейтенант рявкнул: «Молчать!»
Танкисты заткнулись первыми, артиллеристы — все, как один, совсем еще зеленые юнцы, озадаченно переглянулись недоуменно. Уставились на своего командира. Тот, красный, как вареная свекла, тоже вякнул: «Отставить шум!»
Повисло тяжелое молчание. Поппендик воспользовался им и в полной тишине отчетливо спросил:
— Так почему вы по нас стреляли? Отвечайте, унтер-офицер, какие причины открытия огня на поражения по своей же технике?
— Мы приняли вас за русский авангард! — ответил Дрексель, краснея.
— Блестяще! — ответил лейтенант, подумав про себя: «А вот дать бы тебе по морде, сопляк дурковатый!»
— Ваша камуфляжная окраска сливается с фоном, а до вас тут были русские. Предполагать наличие своих на данный момент и в такой ситуации было нелогично! — протрендел чалмоносец.
— Рапорт надо заканчивать, словами «герр лейтенант»! — поучительно заявил старшина.
Артиллеристы опять зло забурчали.
— Я вам напрямую не подчинен, о вашем прибытии меня не предупреждали, вы сами не оповестили нас никаким образом! — уперся унтер-офицер.
— Он такой умный, ручаться могу, что даже срет мозгами — отчетливо заявил гауптфельдфебель. Злость на противотанковых придурков смешивалась в нем с тем, что как ни верти, а чертов молокосос отчасти прав. И это бесило вдвойне.
— Сколько у вас орудий?
— Три.
— А тягачей?
— Два исправных.
Лейтенант задумался. Можно оставить этих дураков на этой позиции. И черт с ними. Но можно взять их с собой, это усилит группу, а недостаток личного состава уже сказывался — даже нести нормально караульную службу в таких условиях сложно.
— Что со снарядами?
— По два ящика бронебойных на орудие.
Все же отвечает, балбес, не кочевряжится, значит — самому ему тут неуютно. Возможно, хоть и малолетний дурак (а он явно младше Поппендика года на четыре, что в условиях войны побольше чем дед и внук в мирное время), но понимает, что с тремя разведблохами ему повезло несказанно, а когда русские будут чистить тыл — его со всей шайкой бесславно прижмут минометами и добьют с тыла гранатами.
— Поступаете в мое распоряжение, как старшего по званию и должности. Три часа на подготовку к передислокации. Мне через четверть часа представить рапорт о наличии и состоянии техчасти и персонала. Старшине роты — проверить запасы и принять на довольствие! Вопросы? Нет вопросов? Исполняйте!
Мальчик в чалме скривил недовольную гримаску, но козырнул и ответил как положено:
— Точно так, господин лейтенант!
— Ну, корнеплоды в кастрюльках, показывайте, что тут у вас — явно работая на публику заявил гауптфельдфебель. И только после этого представился новым камарадам.
Озадачил щенят и подошел перекурить с начальством. Вытянул сигаретку в три затяжки, ткнул окурок в снег и потопал по тропинке принимать хозяйство.
— Мягко ты с этими недоносками, командир. Еще и хамят, свиные выкидыши. Ученость свою показывают. Как тот мой одноклассник, тоже мозг из носа капал, такой умник — ворчал под нос себе наводчик, крепкий, внешне медлительный парень.
— А что с ним было? — усмехнулся Поппендик.
— Изучали макулатуру этого бритта Диккенса. Переводя с английского на нормальный язык. Так он его фамилию тоже перевел. Угадай — как?
— Лучше сам скажи — поощрил подчиненного.
— Британский классик Херенс!
Лейтенант усмехнулся. Потом пояснил своему танкисту, которому было аж 25 лет и потому в ряде случаев командир взвода относился к нему, как к взрослому человеку, что нужны кто-то еще, чтоб караул несли. Пора сколачивать группу, голыми танками много не навоюешь. Вырежут спящих на рассвете — и все, как не раз уже бывало, с этими чертовыми азиатами. Иваны ведут войну неправильно, нарушая все правила и законы, принятые в честной Европе.
Наводчик хмыкнул недоверчиво, а потом заговорил о неприятном. Он успел выстрелить пять раз в ходе этой дурацкой атаки. Осколочными снарядами. Дистанция невелика, потому он совершенно уверен, что орудие, рядом с которым они стоят — было бы точно накрыто и бравый унтер — офицер со своими школярами сейчас бы представлял собой кучу неряшливого мяса с грязными тряпками. Но орудие — целехонько и попаданий не видно.
— И почему? — насторожился Поппендик.
— Прицел сбит после того, как они влепили болванкой нам в маску орудия. Слышал не раз, что крепеж хилый и у многих такое получалось после обстрела. А потом хрен куда попадешь — уверенно сказал наводчик.
— Что предлагаешь?
— Полагаю, командир, что надо бы отъехать в сторонку и пристреляться. В танке все равно повернуться невозможно из-за тех унитаров, что мы ночью перегрузили с падшей кошки. Пока эти недоумки составляют списки — как раз успеем.
Успели, сделав десяток выстрелов. И результат сильно огорчил — прицел действительно оказался сбитым, а привести его к норме не получилось — и впрямь система крепежа оказалась слабым узлом. Прицел не просто сбит, что можно было бы пережить, просто приняв поправку, а болтался, как живой. Вот прямо, хоть сквозь ствол наводи!
— Поймал себя на том, что в ругани стал повторяться! — пожаловался негромко лейтенант подошедшему старшине.
— Хороший денек! — согласился тот, протягивая коряво исписанные листы.
— Это что за зверь — ПАК 97/38? — ткнул пальцем в строку лейтенант.
— 7,5 сантиметровая противотанковая. Три исправны, одна сломана и требует серьезного ремонта, тут не починить.
— Не видал раньше таких. Да и больше наши такие — вспомнил командир взвода виденные на фронте пушки калибра 7,5 см.
— Скрестили наши рукоделы ежа с ужом. Ствол от французской дивизионки времен той Большой войны, лафет от нашей 5 сантиметровой и солотурновский дульный тормоз. Снарядов мало и этот Дреккзак (От автора: Дерьма мешок) говорит, что слабоваты — еще польские бронебойные у него. На те русские жестянки хватило (ткнул пальцем в сторону дороги), а были бы тут русские танки — мы бы с этими остолопами бы уже не общались никогда.
Тягачи под стать — два бельгийских коробочка на гусеницах. Изношены страшно, дышат на ладан. А со жратвой совсем плохо — они уже сутки голодные сидят. Их престарелый капитан как раз перед всем этим весельем поехал за жратвой на грузовике — и пропал, как земляника в заду у медведя. Так что эти малолетки даже обрадовались нам, таким бравым — сказал старшина.
— У нас сколько еды?
— На два дня. Не велика беда — отступая всегда жрешь от пуза. Вспомни мои слова, когда придется бросать кучу жратвы. Я знаю, где достать провизию…
— А бензин?
— И его тоже. Я, знаешь ли, поумнел. Потому стараюсь узнать побольше. До того, как придется в очередной раз уносить ноги. Привык за последний год. Вот со снарядами будет сложнее — но что-нибудь и с этим придумаем. Что-то ты хмурый. Что я не заметил? — насторожился гауптфельдфебель.
— Эти внебрачные сыны Марса своим единственным снарядом вывели мне из строя пушечный прицел. Теперь в него можно и не смотреть, один черт…
— Вот же дегенераты. Меняй машину. А на свою посади самого тупого наводчика.
— Я уже привык к своей — буркнул лейтенант.
— Ерунда. Танк — не баба. Это жестяная консервная банка, души в ней нет, не медовая пещера — тонко усмехнулся старшина. Командир разгромленной роты тоже улыбнулся, отлично помня, что все эти эвфемизмы в грубой танковой среде означали одно и то же — что и мягонькая шахта и лохматый сундук и тоннель удовольствия — то есть женское влагалище.