– Вот не надо тут язву язвить. Буду, конечно: во рту печет от этого гуляша, куда денешься. А шампанское сроду не пил, слыхал – сплошные пузыри, как в газировке. На кой черт такое вино? Баловство одно, девушкам разве впору, – заворчал раздосадованный Бондарь. Как все молодые люди, он очень серьезно и ревностно относился к своему реноме, и всякие насмешки ему не нравились категорически.
– С кем поведешься – с тем и надерешься, – хохотнул Афанасьев.
И, как всегда, удивил – оказалось, и чай готов, и его ординарец (хроменький боец с иконописным личиком, совершенно не соответствовавшим тому, что был этот ангелочек ушлым пройдохой и на ходу подметки резал) уже ловко притащил самовар, чашки, колотый сахар и печенье из офицерского доппайка. Сахар примирил Бондаря с дурацким чаем – любил старший лейтенант сладкое и готов был даже простить этому странному пойлу присутствие на столе. А вот парень со шрамом через лицо любил именно сам чай и пил его, как принято на Северах – первые двадцать стаканов вприглядку, а потом остальные тридцать – вприкуску, да с полотенцем-утиральником. Капитан Афанасьев не такой был рьяный чаехлеб, аккурат посередке между олицетворением двух крайностей, которыми были его комвзвода.
– А на Кавказе вся еда такая перченая, – светски вел застольную беседу много повидавший капитан, побывавший даже в каком-то Сухуме.
– Делать им нечего, так перчить, – пробурчал Бондарь. Нет, бесспорно, перец кушанья улучшает, но всему же надо знать меру! Во рту после гуляша и впрямь как костер запалили.
– Южане вообще перчат много. Слыхал, у испанцев и всяких прочих так принято. Глистов там много, вот так и лечатся, – продолжил потрясать эрудицией капитан.
– Руки бы лучше мыли, балбесы.
– Это да, оно правильнее. А вы из того, что боец рассказал, какой вывод сделали?
– Дык про деревья и маскировку. А что еще-то? – удивился Бондарь.
– И все?
– Ну да. А вы что заметили?
– Только то, что немцы сделали последнюю ставку неправильную, и войну они уже проиграли, – с улыбочкой огорошил Афанасьев, разгладив жидковатые усишки, которые пытался отрастить как у комбрига, но по молодому возрасту они росли не так мощно. Впрочем, для своих комвзводов, которые были младше него на четыре года, он уже был весьма взрослым человеком, почти старцем. Да и сам он ощущал эту разницу в годах если и не как пропасть, то уж точно, как весьма высокую преграду, которую юные щенята с тремя звездочками на погоне преодолеть не могли.
– Войну они, конечно, проиграют. Это любой замполит скажет. А вы что такое заметили?
– Вы же артиллеристы, подумайте немного, все перед глазами.
Командиры взводов – мальчишки, во власти которых в начале боев было по тридцать взрослых здоровых мужчин и по две серьезных машины для убийства – точных, легких для своей мощи и убойных пушки – переглянулись, остро вспомнив экзамены и связанные с их сдачей волнения. Капитан поглядывал поверх чашки, прихлебывая крепко заваренный иван-чай, который хорошо готовил повар из новгородских.
Бондарь тоскливо глянул на своего приятеля. Неспроста весь этот чай, за каждый витамин чертов Афанасьев душу вытянет. Хотя все это сейчас было неприятно, но задним умом, которым он был крепок, старлей понимал, что увы – учиться у капитана, в том числе и думать, и все подсчитывать – надо. Особенно если сам хочешь быть капитаном. А Бондарь – хотел. И майором бы тоже неплохо. Как сказал его земляк, меняя треугольнички старшего сержанта на погоны с желтой ленточкой: «Хохол без чина всё равно что справка без печати!» Ну да, амбиции. И что с того? Нормально для мужчины.
– Танки они стали делать тяжелые и сверхтяжелые, – наконец, сказал чаехлеб. Он заботливо отставил в сторону блюдечко с чаем, чтобы не мешало думать. Бондарь сильно удивился, когда увидел в начале чаепития, как растроганно изменилось покалеченное лицо комвзвода – раз, когда тот обнаружил, что к чаю ему дали не только чашку, но и блюдечко. И вроде – кремень-парень. Странные они, северяне.
– И? – подначил капитан.
– Значит, скорость передвижения ниже. И так, как раньше, соваться во все дыры быстрее, чем наши эти дыры прикрывали, они просто не поспеют, – осторожно, словно по тонкому ледку идя, продолжил парень со шрамом.
– И? – поощрительно кивнул Афанасьев.
– Значит, теряют они инициативу. А как получилось здесь – бить даже этих тяжеловесов можно. Мы на грузовиках успевали их опередить. Теперь их очередь – не поспевать нигде.
– Умница, – без иронии кивнул Бондарь. Капитан улыбнулся и подтвердил:
– Верно сказал. Это называется потерей боевой инициативы, а толку на поле от этих стальных монстров будет мало, если их нельзя быстро перебросить на другое направление. Ни эвакуироваться толком, ни прикрыть угрожаемый участок. Я тут на досуге прикинул – и не понял, как немцы перевозят свои «Тигры». Не стыкуется ширина шасси с их грузовыми платформами: танк больше, чем платформа, а такое недопустимо при перевозке, неустойчиво очень при поворотах. «Пантеры» тоже негабаритны, но там не так страшно. Думаю, что либо под них, под «кошаков» этих, особые платформы стали выпускать, либо еще что умудрили.
– Это-то вы откуда знаете? – искренне удивился Бондарь.
– У меня отец – железнодорожник, да и глаза держу открытыми. Ты что, не видал немецкие вагоны и платформы?
– Видел, но мне и в голову не приходило их измерять, – признал старший лейтенант.
– Вот, а надо, чтобы ты любые знания о противнике собирал. Это не я придумал, это мой дальний предок генералиссимусу Кутузову подковы принес, которые с французских палых лошадей снял. И порадовал начальство тем, что ясно видно стало: как морозцы ударят, так французская кавалерия и артиллерия и закончатся коровами на льду – без зимних гребней подковки-то были. Так что у нас это семейное. И мой отец, к слову, тоже такой же – сразу сказал, что не получится у немцев Москву взять, а всего-то заметки были в газете, что у немцев нет зимней одежки и обувки. И продвигались гитлеровские панцергренадеры медленнее, чем гренадеры наполеоновские.
– Все равно не понимаю, какая связь с танками и платформами, – уперся старлей.
Афанасьев испытующе глянул на подчиненных и, понизив голос, сказал:
– Слыхал от одной сволочи в бане (не видел, кто сказал, мыло в глаза попало), что наших в прошлом году под Харьковом фрицы обхитрили. Наши знали, где танковые дивизии у фрицев, и там были готовы их встретить во всеоружии.
– Как мы сейчас…
– Именно. А фрицы свои танковые части быстренько погрузили на поезда и по рокадным дорогам моментально перекинули на другую сторону Барвенковского выступа. Где их наши никак не ждали. И врезали, сманеврировав. Так, что затормозить их удалось уже под Сталинградом.
– Мобильность – война моторов, – буркнул чаехлеб.
– Именно. Только это разные вещи: как на обычную грузовую платформу закатить «треху» или «четверку» – прекрасно представляю, а как «Тигра» – не пойму. Это значит, проблемы с их транспортировкой большие. Их ставка сейчас – буром переть. А как вышло – сами видите, не маленькие.
– Нам тоже досталось, – опять буркнул чаехлеб.
– Эх, товарищи старшие лейтенанты! Вроде боевые офицеры, а словно курсанты-первогодки. Шире смотрите, увеличивайте свой кругозор. Потери – это да. Только ведь тут дело в другом – ну-ка, мы тут устроили оборону, стратегически говоря – задача была немцев остановить. У фрицев задача была тоже хрестоматийная – оборону пробить и устроить нам громадный котел, чтобы опять отправиться путешествовать по нашей стране по сто километров в день. Теперь вопрос – у кого получилось? А?
– У нас, конечно. Мы устояли, – сказал ворчун и тут же смутился: ненужно получилось, по-газетному как-то, выспренно и патетически.
– Пафосно, но точно, – усмехнулся капитан. И серьезнее сказал, как гвозди вбил: – Вы просто прикиньте на пальцах, что тот же «Тигр» сложнее, чем любая техника у нас в полку, а очень качественной стали на этот один танк ушло поболее, чем на весь наш полк, включая все имущество оптом: пушки, грузовики, полковые кухни и личный пистолет командира полка. А мы таких «Тигров» несколько штук убили, шесть – точно, а скорее и побольше, да не считая всякого другого металлического зверья. Потому пока говорить по потерям рано, а кто кому хвоста накрутил, видно будет, когда вперед пойдем, вот тогда потери станут понятнее. И, между нами, – мы вперед пойдем скоро. И, судя по тому, как немцы тут опилюлились – погоним их быстро.
– Тогда надо бы на моей пушке колеса поменять, – посекло осколками, гусматик торчит. На первом же серьезном марше как бы резина не загорелась, – напомнил Бондарь. Он отлично помнил общее удивление, когда оказалось, что орудия с такими вот шинами, залитыми резиновой смесью, густеющей на воздухе и удобной в бою, очень легко во время быстрого марша ясным огнем горят, когда поврежденное такое колесо нагреется от неравномерности нагрузки. Очень это было для всех неожиданно, когда у трех пушек запылала резина. В ночной темноте огненные колеса выглядели невиданно, потушить получилось не сразу.
– Поменяем. Слыхал, что пополнение уже идет. Сейчас последние судороги у вермахта закончатся – и попрем их на запад.
Неожиданно обычно сдержанный капитан заржал, как конь, даже и сам тому удивившись. Подчиненные молча уставились на веселящееся начальство.
– Воспоминание детства. К нам пришел в гости сослуживец отца с сыном и женой. Мама к их приходу голубцов наделала. Очень вкусные получились. Такие вкусные, что малец этот вместе с голубцом и ниточку проглотил…
– Какую ниточку? – удивились, переглянувшись, старлеи.
Ответно изумившийся Афанасьев пояснил, что ниточками, разумеется, порядочные хозяйки обвязывают каждый голубец, чтоб не развалился, а когда кушаешь – тогда ниточку снимаешь, и голубец целый.
– Эк, напридумывали. Ну, и развалится если – так не страшно, в животе все перемешивается, – не понял хитромудрости кулинарной Бондарь и чаехлеб в кои-то веки согласно кивнул. Капитан не стал спорить, глянул немножко свысока на примитивов, плохо понимающих в тонком искусстве приготовления еды, и продолжил: