Только Поппендик открыл рот для того, чтобы приказать экипажу покинуть машину для натягивания гусеницы, как танк дважды вздрогнул от ударов. Камрады говорили не раз: если танк встал, то его надо тут же покинуть, иначе сожгут к чертям неподвижную мишень. Но приказ, отданный вчера, был недвусмысленным: только вперед, не останавливаясь для помощи другим, а если тебя иммобилизовали – поддерживай подразделение огнем. Понятно даже и остфризу – эти танкисты были с «троек» и «четверок», а у новой «Пантеры» броня куда лучше. В танке остаться безопаснее.
И Поппендик решился, завертел перископом. Стараясь быть нордически спокойным, выдал целеуказание наводчику. «Пантера» рявкнула огнем и железом в дымную и пыльную мглу. И продолжала бить, круша домишки и какие-то руины, откуда сверкали злые огоньки выстрелов.
В душе командир танка понимал, что вообще это именно стрельба из пушки по воробьям, но надо же было что-то делать!
Когда немного стихло, и снаружи перестала стучаться старушка с косой, послал заряжающего на разведку. Тот вернулся быстро с весьма неутешительными новостями.
«Пантера» разулась, как и сказал Гусь. Гусеница лежала сзади, а танк всеми голыми катками впился глубоко в рыхлую землю. Пальба еще шла: в уничтоженной деревне, где все домики уже сравняли с землей, все еще кто-то отбивался. Русские хорошо окопались, но это уже было пехотное дело. Вылезли аккуратно все – дольше всех выбирался водитель, у которого был странный ритуал: он снимал свои сапоги, садясь в кресло за рычаги, и сидел там в тапочках, а когда вылезал наружу – опять переобувался.
Поппендик только присвистнул. Он никак не ожидал, что с брони как корова языком слизнула все, что до того там разместили: ни лопаты с ломом, ни топора, ни ящика с инструментами. Танк стоял, перекосившись, весь в серых метинах от прилетевших осколков, пуль и снарядов и какой-то непривычно голый.
– Побрили нашу кису, – грустно сказал Гусь и присел на корточки, глядя, что с ходовой. Опять не ошибся, прохвост хвастливый: действительно, один внешний каток разрушен и отсутствует, а два внутренних погнуты и треснули. Экипаж, не сговариваясь, вздохнул, как один человек. Работенка предстояла грязная и тяжелая.
Сообщили об этом взводному, но тому было не до них – еще вел бой. Обещал прислать ремонтников, но уже темнело, а никто не прибыл. И в деревне все еще дрались, хотя должны были ее полностью очистить от русских еще утром.
К танкистам прибилось несколько пехотинцев, которых притащили под защиту брони санитары. Двое тяжелых, трое легкораненых – молчаливые, осунувшиеся, измотанные. Ни жратвы не привезли, ни ремонтники не прибыли.
Пришлось сообщать об этом взводному командиру. Тот зло буркнул:
– Ждите! Что с машиной? Вы все живы?
Выслушал доклад, выругался и опять велел ждать.
Приехал посреди ночи санитарный мотоцикл, сунули одного тяжелораненого в коляску, второму накинули на оскаленное лицо платок. Легкораненые облепили тарантас и убыли, оставив танкистов одних.
– Здорово им всыпали – вздохнул наводчик.
– Почему ты так решил? – спросил, зевая, Поппендик.
– Не могли без нас и саперов прорваться через колючую проволоку. Лежали там под минометами и пулеметами весь день. Их батальон потерял сегодня сразу 150 человек, – сказал санитар.
– Да, эта задержка у рва… Ладно, не выспаться всегда успеешь. Ты сейчас заступаешь на охрану машины, – приказал фельдфебель заряжающему. Водитель и наводчик залезли обратно в танк – у них были удобные откидывающиеся кресла, а сам командир решил спать тут – ночь теплая, а внутри душно, все воняет бензином и порохом: вентилятор сломался очень не вовремя. Дежурили по очереди, да еще пришлось перетащить покойника на другую сторону, чтоб не спать рядом с ним.
Ремонтники прибыли только к полудню, уставшие до зеленых кругов под глазами, не выспавшиеся и злые, как вчерашние пехотинцы. Поппендик в это время находился в смятенных чувствах – он сходил с наводчиком полюбоваться на уничтоженные его экипажем орудия, но в перемешанных взрывами русских окопах не нашел никакой артиллерии, хотя отлично помнил, откуда били русские и куда его танк лупил осколочными. Перевернутую пушку нашли метрах в пятидесяти – совсем не там, куда они стреляли. Переглянулись, и фельдфебель пожал плечами.
– Мне странно, я был уверен, что мы их накрыли, – Иваны не могли укатить свои пукалки. А сюда вроде бы мы и не стреляли совсем…
– Изменились ориентиры – тогда еще стенки стояли, а сейчас все осыпалось, и пожар прекратился, – невозмутимо пожал плечами наводчик. Он видел, что фельдфебель уже написал рапорт и внес туда две уничтоженные русские пушки. Не переписывать же! Рапорт – это документ, а разбираться никто не обязывает. Кроме того, очень важно получить побыстрее Железный Крест, иначе есть шанс после потери танка попасть сначала в резервную команду, а оттуда загреметь в пехоту, в которой вечно не хватает людей. Танков всегда было меньше, чем танкистов.
Ремонтники хмуро оглядели фронт работ. Замена катков на увязшем в земле танке была тяжеленной и грязной работенкой.
Поппендик попытался сделать им выговор за позднее прибытие, но начальник ремкоманды, хоть и был на чин ниже, тут же поставил нахального щенка на место, просто объяснив ему на пальцах, что из двухсот «Пантер», выгрузившихся позавчера, сегодня в строю осталось не более восьмидесяти. А остальные либо поломались, либо увязли, либо вообще сгорели. Впрочем, совершенно неинтересно рассказывать азбучные истины, потому лучше бы умнику взять своих оболтусов и пойти поменять траки в гусенице, потому как русские пробили в них дыры своими снарядами.
Сказанное сильно потрясло молодого командира танка. За сутки – потерять больше половины машин в полку… Потом спохватился, что сбитую гусеницу они толком не осмотрели.
– Пробоины что, в левой? – спросил он небрежно.
– Что в левой, что в правой, – поставил его на место ремонтник, уже раздавая распоряжения своим людям.
– У нас еще вентилятор сломался, – неожиданно для самого себя ляпнул Поппендик.
– Не у вас одних, – буркнул, не оборачиваясь, начальник над механиками.
В гусеницах и впрямь обнаружились три дыры. Две от четырехсантиметровок и одна – от «Ратш-бума». Провозились до ужина, когда, наконец, приехал с термосами старшина ротный, гауптфельдфебель по должности и оберфельдфебель по воинскому званию конкретного гауптфельдфебеля конкретной танковой роты. Поппендику, умевшему мыслить логически, было не вполне понятно: почему бы просто не ввести такое звание, но в конце концов это было не столь важно. Хуже было другое: жратва безнадежно остыла, зато ее было неожиданно много, и каждому досталось от пуза. К неудачливому Поппендику еду привезли последнему.
– Если б вы так воевали, как вы жрете, – мы бы уже были в Москве, – неприязненно, но негромко заявил один из ремонтников, поглядев на стучащих ложками о котелки танкистов. Настолько негромко, чтобы услышали.
– Брось, Йохан, чего требовать от этих желторотых – для многих из них это первый бой, – пропыхтел его сосед.
– А поменять катки – вполне их задача. Я знаю, что если бы экипаж не отлынивал от работы, радуясь, что все обошлось, то сам бы откопал, гусянку натянул и, плюя на выбытие трех катков из восьми, поехал бы дальше. Разве только очень сильно перекарябало – так, что мешаются – тогда бы скинули их ко всем чертям. Если они все три рядом – переставили бы соседний посередке, – недовольно ворчал злюка, стуча лопатой и выгребая из-под поврежденных катков плотно сбитый грунт.
– Если катки на замену имеются, конечно. У фельдфебеля запасных катков не было. Да и три катка – не один. Работы много. Потому нас и прислали, – мягко и убедительно стал успокаивать ворчуна приятель.
– Да, само собой разумеется! Они стучат ложками, а мы за них стучим лопатами! – огрызнулся тот, кого назвали Йоханом.
– Так и лопат у них нет!
– Зато ложки есть, – не угомонился ворчун.
– Эй, парни, присоединяйтесь к нам! Тут на всех хватит, штурмовые остатки, – сообразил, наконец, Гусь. Спохватился, вспомнил о субординации, глянул на командира. Тот пожал плечами. Слушать ворчание во время еды – только пищеварение портить.
– Кофе холодный совсем! – и тут остался недовольным ворчун. Сходил в ремлетучку, вернулся с паяльной лампой, мятой кастрюлей и приспособлением самодельным – чтоб огонь видно не было. Суп подогрели в котелках, кофе – в кастрюле, и так пошло совсем иначе, горячее-то. Надо заметить, что жрали ремонтники тоже не как юные и субтильные девочки из гимназии. И да, ложки и у них оказались в образцовом порядке.
– Тяжелый день был, – светски продолжил беседу старшина ротный.
– Очень, – отозвался старший над ремонтниками.
– Нам положено в день делать до двадцати пяти средних ремонтов. А уже больше тридцати выходит по службе полка. И ваш еще чинить. Повезло вам, к слову, балбесы, – усмехнулся старший по летучке.
– Это как сказать, – кисло поморщился Поппендик. Он уже прикинул, что надо как-то возмещать все имущество, утерянное в бою, – заявка на страницу.
– Повезло, повезло. Если бы Иван влепил чуточку выше, над катками, вы бы не сидели здесь с нами, мы насмотрелись уже сегодня. Броня у пантеры в борту – 40 мм. И «Ратш-бум», и четырехсантиметровка калиберным бронебойным его пробить могут и пробивают.
– Вблизи и только по нормали. И только нижнюю часть борта. От верхней – рикошет. И если не по нормали – тоже черта хвостатого пробьют! – как по писаному, заявил Гусь и самодовольно огляделся.
– А уж при попадании в катки и вовсе ни черта не пробьют, – кивнул ворчун Йохан.
– Потому и повезло, как я вам, остолопам, и сказал. Да, к слову, подайте заявку на дополнительные катки, пока еще есть в наличии. Или с подбитой всерьез машины снимите. Могли бы и сами починиться, будь у вас катки и траки, – резюмировал старший ремонтник и допил кофе.
– Но под таким огнем колупаться, а потом в бой рваться, вывозившись в грязи, – дураков мало. Я б тоже не стал менять, потому как ну его в жопу – ордена все одно не дадут, а медальки, если все хорошо кончится, раздадут всем. Но некоторым – посмертно, – ехидно заметил ворчун, который в сытом виде стал куда дружелюбнее.