Не ошибся: десяток мин пыхнул разрывами на нейтралке, солидно рявкнули гаубичные снаряды – немцы определенно решили, что русские наступать затеяли, ставят заградительный огонь, что ожидаемо и предсказуемо. Потому вовсе не удивился, когда началась ответная пальба – артиллеристы старались нащупать позиции своих немецких коллег.
– Добавилось на нейтралке воронок преизрядно, – мелькнула в голове неуместная мысль. А какая была бы уместна? Думать о том, не совершит ли кто из штрафников переход на сторону врага, или – что несколько легче – не останутся ли они там все без вести пропавшими, что тоже чревато, уже не стоило. Сам проверил всех участников дважды, да и другие тоже старались. Три информатора в группе, так что вроде бы все предусмотрел. Но возможно все что угодно. Чужая душа – потемки, нос туда не сунешь. Очень редко, но и из офицерских штрафбатов перебежчики были – не так, как из солдатских штрафрот, но – были.
Это только по самоназванию человек – разумный, а знакомство с изнанкой войны опровергало разумность людскую с жестокой наглядностью. И это не говоря о том, что сама по себе такая штука как война – лютый идиотизм: столько полезного переводится в гниль и мусор, что, не воюя, люди бы уже рай на земле построили. Ан нет – та война мировая, что отгремела чуть больше двадцати лет назад, которую сгоряча назвали «Великой», в сравнении с этой была куда бледнее.
И не объяснишь, как оно может так получаться, что вроде с виду нормальный человек, а поступает как последний идиот. Но факты – упрямая вещь. Как раз в этой команде, что вела бой на холмике, двое штрафников были из злополучного состава, везшего на фронт пополнение. На полустанке призывники решили пустить на дрова для буржуек в теплушках пустые снарядные ящики. Причем ломать их кто-то шибко умный затеял при помощи неразорвавшейся тяжелой мины, что валялась рядом. Ну и жахнуло, убив и перекалечив с десяток недоумков. Уже само по себе хорошо, но сбежавшиеся на взрыв новобранцы, подзуживаемые несознательными личностями из своего состава, в придачу еще и избили офицеров, сопровождавших этот набор гениев.
Результат был неприятный: три человека пошли под расстрел, полсотни красноармейцев – в штрафроту, а все офицеры с этого поезда – в штрафбат. За недогляд и потерю руководства. Те двое, что сейчас были в немецких окопах, попали вообще как кур во щи, прямо с фронта – да в такую переделку. Только обрадовались, что отдохнут. Трудно подумать нормальному человеку, что найдутся придурки, которые будут лупцевать не сработавшим боеприпасом на манер кувалды. Но не доглядели, виноваты…
– Я теперь ко всем бойцам буду относиться, как к дуракам, чтоб снова не вляпаться, – сказал один из этих штрафников товарищам. Информатор доложил резиденту, тот – особисту, который выстраивал эту сеть осведомителей: на каждого резидента по трое – пятеро низовых информаторов. Худо-бедно, но получалось отслеживать настроения. Пришлось записать и этот пассаж, который показал, что штрафованный офицер выводы сделал не до конца.
Отслуживший свою срочную службу сержант-артиллерист Попов мяукнуть не успел, а уже оказался в учительском институте, ускоренно, за два года, выпускавшем шкрабов – школьных работников, преподавателей. Потребность в учителях была чудовищная, безграмотная царская Россия с тонюсеньким слоем образованных людей оставила весьма печальное наследство, и надо было учить и взрослых, и тем более детей, которые станут строить новое общество, свободное от всех грязных пятен капитализма.
Сам Попов только потом смог разобраться, как это ему так свезло. На тот момент его соблазняли идти сразу на несколько разных специальностей – и тот же военкомат предлагал весьма соблазнительные условия для службы на сверхсрочке. По зарплате получалось не хуже работать на заводе, благо обучение на токаря было коротким, а с техникой артиллерист уже научился справляться и понимать ее.
Но пошел демобилизованный в учителя. Возможно, еще и потому, что был институт в родном городке, где папа с мамой. Но скорее всего, сработало то, что познакомился Попов с тремя симпатичными девчонками, которые как раз учились в этом цветнике, где на одного парня приходился десяток девушек, а после суровых условий армейской жизни, да и просто по молодому глупому возрасту тянуло бывшего сержанта к женскому полу неудержимо.
Естественно, загулял и быстро женился. По распределению засунули в глухомань, где он вел три предмета, да жена – два. Учителей не хватало адски, преподавали даже вчерашние выпускники школ, а те, кто были формально учителями, сами нередко имели 4–6 классов образования. Множество «летунов» – мошенников пускали пыль в глаза и устраивались на работу, получая подъемные деньги. И тут оказывалось, что они вообще непригодны. Поговаривали про одну такую ловкачку, что за два года получила деньги и работу в одиннадцати школах.
Правительство пыталось навести порядок, но получалось не очень удачно. А Попов обнаружил, что класс учеников и отделение бойцов – суть одно и то же, принцип руководства одинаков. Комиссию по проверке профпригодности прошел с блеском, а вот заведующий соседней школой ее провалил, получив такую оценку своих знаний: «О руководителях партии и правительства не имеет понятия. Совершенно не имеет представления о художественной литературе и методах преподавания. Географии не знает. В политических вопросах не разбирается. Программы начальной школы не усвоил». И остался на прежнем месте – заменить его было просто некем.
Война началась совсем некстати. Бронью Попов не воспользовался и попал на фронт в конце 1941 года, в самое отступление. Несмотря на то, что среди отступавших было много командиров, именно сержант сумел сколотить боеспособную группу, мало того – подобрал брошенную расчетом полковушку с запасом снарядов, а бывший у него в группе тракторист наладил замерзший трактор. Очень пригодилась пушечка при прорыве к своим. Севший за наводчика Попов заткнул прямой наводкой три пулемета, и благодаря этому проскочили, зацепив с собой еще несколько десятков тех, кто прибился по дороге, поверив в талант командира. Один из раненых, посаженных на трактор и передок пушки, рябой НКВДшник, старательно выспросил у сержанта, кто он, откуда и прочее.
А уже у своих поймал Попов ляжкой немецкий осколок и загремел в госпиталь. Когда выздоравливал, вызвали в первый отдел. Удивился и, как положено любому, стал перебирать свои грешки. Оказалось все иначе – предложили пойти по другой специальности. Тот рябой раненый серьезно взял его на карандаш и рекомендовал. Надо же, был вроде не в чинах, а вот как получилось. С того и пошло.
Лейтенант Валеев, командир второго взвода второй роты штрафного батальона
Старательно вопя что-то несуразное на родном языке и стараясь сохранить испуганно-восторженное выражение на лице, я оглянулся. Физо надо бы подтягивать – растянулись, особенно второй гранатометный расчет отстал, да еще и тянут пулеметчика, скачущего на одной ноге. Рожи немцев уже были видны отчетливо. Веселятся, что-то одобрительное кричат, руками машут. Шестеро, каски грибами торчат. Стараясь, чтобы получилось не по-командному, тонким голоском завопил отставшим:
– Елгыр! Елдам!
Бежавшие впереди от звука странного оглянулись, затормозились. Засуетились, но дали возможность отставшим догнать их, и к окопам уже подбегали вместе, как полагалось по плану – почти цепью, на деле – тремя группами. И увидев, что пора – тем же тонким, категорически не подходящим красному командиру, голоском завопил условное:
– Салам! Салам!
Оба гранатометных расчета плюхнулись на колени – двое справа, двое слева на краях и – понеслось. Четверо в центре прыгнули к немцам, и там тут же началась собачья свалка. «Языка» надо было взять обязательно, а лучше – двух. Оставалось надеяться, что штрафники в драке сумеют удержаться и не приголубят всех. Две пары вправо и влево от мордобоя пальбой из пистолетов, спрятанных до того в рукавах, снесли тех, до кого рукой было не дотянуться.
Глянул мельком на ближних к нему гранатометчиков и лишний раз поразился, как отточенно у них получается метать гранаты. Словно механизм! Не зря послушал штрафника, который оказался мастером гранатного боя. И теперь второй номер ловко выхватывал из торбы на боку за железный набалдашник немецкую колотушку, как кот лапой дергал висящий шнурок и клал гранату шипящей серым дымком рукоятью в лопатоподобную ладонищу первого номера. А тот швырял кувыркающуюся смерть в отрог окопа, отсекая комитет по встрече от тех, кто дернулся на помощь, услышав пальбу и крики.
Как и на вчерашних учениях, получалось метать по гранате каждые 4 секунды. И с точностью невиданной.
Определенно, у этого штрафника есть чему поучиться. Хоть видом – настоящий обезьян: жуткая морда с тяжелой кувалдой нижней челюсти и покатым узким лбом, нос сливой и длиннющие руки до колен. Орангутанг! Но как кидает! Вчера Валеев удивился, что этот громила – нормальный человек, неглупый, только вот так природа обидела внешностью. Да еще и по странному стечению обстоятельств – тоже, считай, командир взвода в новосозданном отдельном штурмовом стрелковом батальоне.
Странное это соединение было как бы дополнением к штрафбату, только в штрафной попадали офицеры за конкретную вину, а в штурмовой посылали из фильтрационных лагерей для освобожденных пленных и отсидевшихся на оккупированной территории офицеров. Тех, за которыми не было явной вины, кроме той, что сдались в плен или никак не проявили себя, сидя тихо, как мышки. И наказывать не за что вроде, но и поощрять, давая под команду бойцов – тоже не интересно. Привилегии офицеров – это награда. А за что награждать тех, кто не воевал, как полагается по уставу, хотя должен был, для этого страна сытно кормила-поила, добротно обувала-одевала красных командиров до войны, чтоб они, шайтан их дери – воевали.
Таких для завоевания доверия отправляли в штурмовые батальоны, присваивая звания рядовых, но с добавкой бывшего командирского через дефис, чего не было в штрафном. Получались красноармеец-майор, красноармеец-лейтенант и так далее. Взводом таких красноармейцев-офицеров и должен был командовать гранатометчик.