Думал, что его отчитают, как фанфарона, но комбат, задав десяток вопросов по делу, подумал – и согласился. Немецкие гаубицы и впрямь осточертели всем, долбая по расположению хоть и редко, но постоянно, сильно действуя этим на нервы. Да и потери были.
Рано утречком, в тумане, увешанный ветками «Валентайн», на борту которого командир взвода собственноручно аккуратно нарисовал известкой немецкие кресты, тихо бурча мотором, словно оживший куст и впрямь просочился через линию немецкой обороны без единого выстрела. Не обманула пехота: прошляпили фрицы этот участок.
Сам Кошечкин уселся на башню, свесив ноги по обе стороны тонкой 40-миллиметровой пушки. Немножко поплутали по немецким позициям, сначала опасаясь, потом понаглее, видя, что просыпающиеся немцы на танк внимания особого не обращают. Хуже было то, что то ли напутали чего, то ли артиллеристы позицию сменили, но там, где ожидали увидеть пушки, обнаружили только несколько блиндажей, рядом с которыми заспанные фрицы в майках умывались и чистили зубы. Прямо хоть спрашивай!
Наверное, и спросил бы – с Кошечкина бы сталось, но тут совсем неподалеку бахнула сначала одна гаубица, потом вторая. Живо поехали туда, по дороге наткнувшись на здоровенный грузовик, в котором и рядом с ним никого не было.
– Жаль такую фиговину оставлять! Давай утянем! Миша, глянь – заведешь?
– Сейчас, вдруг там пистолет найдется? – выскакивая из машины, заявил заряжающий, который мечтал разжиться трофейным пистолетом, просто грезил об этом.
– Может, чего пожрать есть? – спросил командир взвода.
Нашелся сверток с бутербродами в кабине. Сидевший на башне, не долго думая, принялся их уплетать. Нервы это немножко успокоило. Но завести машину не получилось.
– Миша, потянем на буксире, цепляй за клык, я сейчас пушки сплющу – и дернем отсюда!
Мехвод выполнил все в лучшем виде.
Так и вперлись к артиллеристам.
Придурок на танке, жрущий бутерброд, явно был из новичков, а водитель – тем более, потому как он воткнулся в одно орудие, от которого вспугнутыми воробьями шарахнулся расчет, а потом, пытаясь развернуться, наехал и на второе. Многоголосый шквал брани обрушился на русую голову гусеничного идиота, который до того обалдел, что и бутерброд не перестал жевать, что особо взбесило всех на батарее. Ему бы, скорее всего, набили морду, но испугавшийся того, что натворил, водитель дернул назад, опять въехал в первое орудие и задал лататы задним ходом, вывернув гаубице колесо и почти повалив ее набок. Дурак, сидевший на башне, пытался испуганно отбрехиваться, явно уже понимая, что загремит под суд за такой проступок, благо канониры обещали понаписать такого, чтоб всему роду танковых войск стало дурно.
Момент был пиковый, но до кулаков не дошло – танк все же может даже задом ехать быстро. Затормозили у грузовика, подхватили на буксир и рванули прочь.
Вот тут немцы уже что-то заподозрили, потому как успели влепить снаряд, наискосок прошивший башню – оказалась где-то рядышком то ли зенитка, то ли противотанковая пушка. Тряхануло всех серьезно, у сидевшего на башне Кошечкина кровь пошла из ушей и носа, и задницу как доской отбило, осколок брони воткнулся в плечо мехводу. Захлопали винтовки. Немного запоздало оглушенный командир танка соскользнул в башню, удивляясь мимолетно, насколько же стало светлее из-за двух новых дыр в броне.
Еще один снаряд прошил кузов угоняемого грузовика, но танк уже пер под уклон, в рощицу, уходя из-под обстрела.
Заряжающий в кабине грузовика натерпелся страху, когда его волокли по бездорожью, уже прикидывал, как из кабины выпрыгивать, если машина разваливаться на ходу начнет. Но крепкий грузовик оказался, прикатился целым, не рассыпался на составные части.
Братья-танкисты только головами крутили, оглядывая трофейную машину и дивясь живому Кошечкину, вылезшему из пробитой навылет башни. Как он там выжил – не понимал никто, а когда он объяснил, что сидел на башне в этот момент – удивились его нахальству еще больше. Насколько он покалечил пушки, осталось не вполне ясно, однако проклятущие обстрелы прекратились – как ножом отрезало. Наградили его за такую эскападу орденом Красной Звезды.
Теперь надо было проделать что-то похожее: проскочить через две деревни, где немцы уже готовят оборону, а потом захватить мост, который точно охраняют и попытаются отбить. Потому как других переправ грузоподъёмностью пятьдесят тонн в окрестностях нет, и для танков место это сладкое. Сколько потопло бронированных машин с экипажами на всяких несуразных мостках, разваливающихся под тяжестью стали… А тут – катись с комфортом.
Перед выездом проверили орудия, отстреляв по пять снарядов на ствол. Результаты удивили – пришлось тут же на месте инструктировать танкодесантников, чтобы учли: это не Т–34, и дульный тормоз шибает пороховыми газами назад – можно покалечиться. Надо ховаться за башни. И чтоб не курили – танки бензиновые! Теперь оставалось только нестись навстречу неизвестности.
Начало было так себе: в первой деревне боевых частей не нашлось, только пара десятков телег и какой-то сброд тыловой, который разогнали несколькими очередями. Заметались как тараканы и так же, как оные насекомые, шустро попрятались. Прочесывать каждый дом времени не было. Единственная радость – топящаяся кухня. В котле булькало вкусно пахнущее варево, нашелся и кофе в соседнем котле, паршивый – но сладкий. И главное – горячий.
Прицепили к танку, поперли дальше.
И понеслось одно за другим. Совсем не так, как полагал. Кто бы старше и мудрее, наоборот, посчитал это везением, но Кошечкин был молодой и горячий, душа жаждала побед и свершений, а тут затарабанили по броне автоматчики.
– Что такое?
– Да кухня, лейтенант!
Совсем чуть проехали, а чертова повозка развалилась самым печальным образом. Мехвод с «четверки», шедшей следом, уверил: сначала рассыпались колеса, а потом и сама кухонька вдрызг пошла – вся дорога в кофе и гороховой каше. И парок сверху. Поужинали горячим, называется.
– Я же говорил, тащ лейтенант, что она для того не годится, колеса тележные не годны для танковой скорости.
– Но наши-то выдерживают!
– Так у наших колеса на резиновом ходу. А у немцев – вот, простые тележные. Их медленно возить надо.
– Черт их поймет, фрицев. Телеги у них на резине, а кухни – вот такие, старье! У нас такие только от царского времени остались, а они, вишь, и новые выпускают как старье. Тьфу, зараза. Ладно, сухпаем наедимся…
– Кофей бы к месту был…
– Не трави душу. Паршивый все равно у них кофе, черт с ним, выдвигаемся!
Танки поперли дальше, разогнали в лесу вроде как пехоту, но, опять же, малочисленную. И какие-то зашуганные тут фрицы были, боя не приняли. Еще деревня – брошенные машины, почти сотня. Порадовался было – ан вблизи видно: битые все и разлохмачены сильно – колеса сняты, дверцы. Не автопарк, а СПАМ какой-то.
И наконец – мост. И охрана – отделение дармоедов, которые обрадованно кинулись к танкам и так же бодро побросали винтовки, увидев, кто приехал. Рассчитывал Кошечкин, что хоть на саперах отыграется – должны же приехать мост рвать. Специально сам полазил, поглядел – не заминирована переправа, да и пленные подтвердили.
Так и саперы не приехали!
Попробовали связаться со штатной радиостанции. Но то ли радист в технике немецкой не разобрался, то ли рация на такое расстояние не била… В наушниках треск и хрип. Ни черта не слышно. А уже потом связисты просветили, что для дальней связи нужно им было танк командирский брать – там рации сильней. И ведь был такой среди брошенных немцами танков, с тремя штырями антенн. Но зампотеху он чем-то не глянулся. Ну, да и ладно, обошлось.
Утром прикатили свои.
И что писать в рапорте? Поломали одну полевую кухню, а также огнем и гусеницами рассеяно до одного пехотинца?
Молодой все же был Кошечкин. Огорчался из-за ерунды.
Лейтенант Корнев, командир штурмовика Ил–2
То, что его самолет умер, летчик почувствовал так отчетливо, словно это было живое существо, а не механизм из металла. «Горбушка» был еще жив, когда потрепанная мессерами эскадрилья навалилась на переправу; был жив, когда его начали рвать эрликоны, стоявшие перед мостом; был еще жив, когда «снес яички», уронив на переправу четыреста килограммов бомб и подпрыгнул от такого облегчения выше в воздух; был жив, когда выходил из атаки и опять попал на зубы эрликонам.
А теперь словно душа покинула металлическое тело, хотя комсомольцу такие сравнения и были не к лицу. Из мотора выхлестнули рыжие лисьи хвосты, винт замер нелепой растопырой и на вставшей колом лопасти отчетливо, а потому совершенно неуместно в такой отчаянный момент, стали видны пулевые пробоины. И тихо стало.
Без тяги мотора бронированный штурмовик планирует чуть лучше чугунного утюга, на самую малость лучше. Изрешеченные плоскости все же еще опирались на ставший хлипким воздух. На все про все оставались секунды. И не было смысла ложиться на обратный курс, только чуть отвернуть от дороги, забитой разношерстной немецкой техникой, и сажать самолет на первом же попавшемся удобном участке.
Штурмовик падал, кусты и деревья стремительно проносились совсем рядом. Корнев чуть довернул машину, отчего она просела сразу на все оставшиеся еще метры, и так, с грохотом, приземлилась на брюхо посередке то ли большой поляны, то ли маленького поля.
Летчика тряхнуло очень сильно, зубы лязгнули от удара, дернуло вперед, но, к его удивлению, все кости оказались целы. Даже испугаться не успел, хотя при жестких посадках многим летчиком рукоять управления расшибала мошонку, и парни этого сильно опасались. Отстегнул ремни, с трудом вылез из кабины, мимоходом удивившись, сколько дырок в крыле – живого места не было. Пламя полыхнуло как-то уж очень быстро, и летчик поспешил оттащить от горящей машины своего бортстрелка, зря терявшего время на копание в своем отсеке.
А дальше все завертелось очень стремительно. Хлопнуло несколько выстрелов, потом затрещало густо и часто, и присев так, чтобы можно было глянуть под волокущимся над землей дымом, летчик увидел бегущие от дороги серые силуэты. Слишком много глаз наблюдало за атакой на переправу, так что желающих поквитаться с экипажем упавшей «черной смерти» было более чем достаточно. Загонщиков было много, и вместе с частой пальбой было слышно улюлюканье – погоню немцы устроили азартно.